– Ох, думается мне, что по большей части, это не Аннушкина заслуга, а эффект омоложения в действии. Знать бы еще, что его запустило?
– А вот здесь, Владимир Николаевич, я вам не помощник. – Я виновато развел руками. – В ваших волшебно-медицинских делах абсолютно не разбираюсь. А вы не думаете, что это ваше воздействие на меня так повлияло?
– Исключать, конечно, я этого не буду, но вероятность такого эффекта очень невелика. Вы не первый, кого я подобным образом на ноги ставлю. Как бы то ни было, берегите себя, Гасан Хоттабович…
Оснаб вернулся быстро – и часа не прошло. К этому времени я успел привести себя в относительный порядок: Аннушка подравняла мне жиденькие волосы машинкой, сотворив на моей голове этакий «плешивый полубокс». С отросшей за пару дней щетиной я тоже расправился, как НКВД с врагами народа – убрал с глаз долой. С собой командир притащил светлую льняную пару – брюки и рубашку в мелкую голубую полоску, соломенную шляпу и пару парусиновых штиблет. Прикинув все это нам себя, я покрутился перед большим зеркалом, обнаружившимся в холле кремлевской амбулатории, и остался доволен получившимся результатом:
– Ни дать ни взять – пенсионер союзного масштаба на заслуженном отдыхе в Гаграх!
– Очень хорошо выглядите, драгоценный вы мой! – Одобрил выбор одежды Владимир Никитич. – Не стыдно и на людях показаться!
– Такое ощущение, что ты лет двадцать скинул! – Похвалил меня командир, придирчиво оглядев со всех сторон. – И ступаешь намного легче, без напряга. И утраченная плавность в движениях появилась… Так держать, старина! Мы с тобой еще повоюем!
– Так это Владимиру Никитичу нужно орден вручить! – Поспешил я перевести стрелки на Медика, незаметно с ним переглянувшись. Владимир Никитич одобрительно кивнул – Действительно, никогда себя лучше не чувствовал! В теле такая приятная гибкость образовалася [1]… – слегка пришепетывая, произнес я, ухмыляясь и пуская волну руками.
[1] Цитата из м/ф «Падал прошлогодний снег». Реж. А.Татарский, 1983 г.
Но товарищ командир и профессор Виноградов моего юмора не поняли, поскольку пластилинового мультика из будущего не видели и знать о нем не знали, и приняли все за чистую монету.
– Уж починил так починил! – произнес Петров. – Я всегда знал, что Владимир Никитич – настоящий волшебник!
– Браво, профессор! – И я громко захлопал в ладоши.
– Ну… Товарищи… Друзья… – Профессор едва не прослезился. – Вы меня просто в краску загнали. Я, вот ей-ей, ничего такого не сделал…
– Спасибо, сынок! (А что? По возрасту он мне как раз в сыновья) – Возле самых дверей я крепко обнял профессора.
– Владимир Никитич, вы лучший! – Дождавшись, когда я отойду в сторонку, оснаб крепко пожал руку Медику.
– Заходите, не забывайте! – На прощание произнес Виноградов. – Только в добром здравии и на своих двоих!
– Обязательно! Вы и соскучиться не успеете! – Пообещал я. На том и расстались.
Во дворе нас уже ждал черный служебный автомобиль. Хорошо, что в этот раз не «черный воронок», а обычный «седан».
– Командир, – остановившись возле машины, я не спешил в нее залезать, – посмотри, какая погода? Солнце, лето… Не хочу париться в душной и вонючей машине…
– А с чего это она вонючая? – Не понял оснаб.
– Как почему? Бензин, выхлоп… Совсем не цветами пахнет… – Я вдохнул поглубже запах свежей листвы. – Воздуха свежего хочу! Тепла! Солнца… Давай пешком пройдемся? А, командир?
– Не положено… – Попытался отбояриться от меня оснаб стандартной отговоркой.
– Ну, что ты заладил: не положено, да не положено! – слегка раздраженно пробурчал я. – Не руби на корню мое прекрасное настроение! Я ведь уже сколько у вас? Молчишь? – Специально не дал я ему рта раскрыть. – А я до сих пор ни разу в городе не был! Не будешь же ты меня все это время от мира прятать и за ручку, словно дитя неразумное, водить? – Но взглянув в его отстраненное лицо, все понял. – Будешь, значит…
– Хоттабыч, ну, ты же сам все понимаешь… – Начал было опять читать мне мораль командир, но неожиданно напоролся на мою просящую снисхождения физиономию, отдаленно напоминающую умильную морду кота из Шрека, только лысую, дряблую и морщинистую. – Короче, ну не из Кремля же мы своими ножками пойдем? Остановимся за пару кварталов от дома и прогуляемся, если уж невтерпеж.
– Командир, ты настоящий человек! Человечище! – Радостно произнес я, запрыгивая в салон.
Поскольку водителя не наблюдалось, я решил, что вести будет оснаб, поэтому и занял место рядом с водителем. Я не прогадал – командир действительно уселся за руль, и мы покатили на выход из Кремля. Все то время, что я находился в этой параллельной реальности, куда попал после своей смерти, я еще ни разу не прошелся по этим старым Московским улицам, образца 1943-го года – все на автомобиле, да автомобиле. А мне этого так хотелось! Хотелось просто до дрожи в коленях! Ведь это Москва моей молодости! Правда в сорок третьем году я был далеко отсюда… Но разве что-то решают два-три года? Даже пять? Эта та же самая Москва, где я был безмерно счастлив! Та Москва, где я был полон надежд на светлое будущее! И эта та самая Москва, где я встретил свою любовь… Останови! – неожиданно воскликнул я, едва не перепугав до икоты оснаба.
Ну, перепугав, это я конечно передергиваю – напугать командира, это еще постараться надо… Но я, видать, постарался.
– Офонарел? – Машина, истошно взвизгнув тормозами, резко остановилась, и я едва не высадил лбом лобовое стекло – никаких ремней безопасности в этом времени и в помине не было. – Чего чудишь, старый? – Петр Петрович повернулся ко мне, едва не пожирая глазами. – Угробиться решил?
– Больно, сука! – Я потер стремительно растущий на лбу «рог». В голове шумело, а шишак болезненно пульсировал.
– Еще бы! Хорошо, что стекло крепкое… Что случилось-то? – обеспокоенно спросил он. – Ты как будто самого Господа Бога увидал?
– Вон в том доме, – я указал на противоположную сторону улицы, – моя благоверная… Глафира Степанна, упокой Господь её душу, жила… – И по моей бритой щеке прокатилась одинокая слезинка. – Сколько раз я её до этого дома провожал… и не упомнить. А как мы с ней целовались украдкой в вечерних сумерках, чтобы её батька с мамкой не заметили…
– Слушай, Хоттабыч, так она же… – И он осекся, как-то испуганно на меня поглядывая.
Какой же я дурак! Ведь она и вправду жива! Пусть не она, а её двойник… Ведь существовал же мой… И я рванулся на выход – только ткань рубашки затрещала.
– Ты куда это собрался, старый дурак? – Рука командира крепко держала меня за ворот. – Уж не к благоверной ли своей, намылился? Можешь не отвечать – сам вижу! И мне для этого тебе даже в башку залезать не нужно!
Я дернулся, но оснаб держал крепко, да и ткань рубашки оказалась выше всяких похвал – выдержала, не порвалась.
– Подумай, Хоттабыч, кто ты сейчас? – Охладил мой командир. – Ты совсем не тот молодой офицер, красавец и герой войны, кем был семьдесят лет назад! Ты старый и дряхлый старикан! – Он намеренно бил по самому больному, чтобы охладить мой «грудной пожар» – И ты что ты ей скажешь? Здрасьте, я ваша тётя? Вернее, деда! Ты только девчонку испугаешь… Ведь сколько ей сейчас? Восемнадцать-двадцать?
– Я понял… – глухо произнес я, а в груди сильно защемило. – Спасибо, командир… Бес попутал…
– Да не бес это, Хоттабыч, – я увидел в глазах командира какую-то затаенную печаль, – это любовь… Только теперь эта любовь для тебя – недостижима… Прости, старина, но теперь она… Не для тебя…
– Но я же могу её просто увидеть? – с надеждой спросил я. – Хотя бы мельком? Не затевая разговоров, не заходя в гости? Как обычный прохожий?
– Предлагаешь, подождать её? – спросил оснаб. – А если она так и не появится?
– А вдруг? Давай пройдемся по улице, немного постоим… Посидим немного на лавочке… И если её не увидим…
– Продолжим в следующий раз? – ехидно поинтересовался оснаб.
– Ты все-таки лазаешь у меня в голове, командир! – Я по-дружески ткнул его кулаком в плечо.
– Да у тебя на лбу все написано! Вот такими буквами! – Рассмеялся Петров. – Ладно, пойдем уж, прогуляемся…
– Командир… – Я сглотнул комок, вставший в горле, и попытался вновь вывалиться на знакомую до боли улицу. Но был опять остановлен Петровым.
– Не спеши, старичок! – Оснаб вытащил из перчаточного ящика наручные «командирские» часы. – Примерь-ка вот эту вещицу.
– Зачем? – удивился я, принимая дорогой подарок из его рук. – Мне форсить уже поздно…
– Примерь-примерь! – Настаивал на своем оснаб. – Это не простые «котлы» [2], а очень даже особенные!
[2] Котлы – часы (тюремно-лагерный жаргон). В лагерях для заключенных, занятых на шумных стройках, о перерыве на обед, а также о начале и окончании работы оповещали с помощью списанных с кухни котлов. В такую посуду звонили, как в колокола. Тогда это слово обрело особенный смысл. Со временем оно стало использоваться вне контекста и перешло в жаргон.
– И чем же? – застегивая кожаный ремешок, поинтересовался я.
– Это самый мощный из известных на данный момент блокираторов Силы, – пояснил оснаб. – Новейшая разработка! Сам понимаешь, что лучше перебдеть. А то тебе буденовку от встречи с молодой благоверной сорвет – и порушишь, на хрен, всю округу!
– Да я… Я буду держать себя в руках! Обещаю, командир! Ты же знаешь, мое слово – кремень!
– Знаю, – спокойно кивнул оснаб, но и подстраховаться не помешает!
Мы вышли из машины и медленно перешли дорогу. Я во все глаза пялился на две девичьих фигурки, которые пропалывали от сорняков большие клумбы, на которых колосилась обычная сельская «культурка». Я запоздало вспомнил, что в феврале 1942-го года московские газеты стали призывать горожан активнее заниматься садоводством и огородничеством. Для этого москвичам рекомендовалось использовать даже балконы жилых домов. Вместо плюща и настурций окна городских квартир предлагалось обвить обыкновенным горохом. Газоны же во дворах по весне засевать не красивой, но абсолютно бесполезной травкой, а съедобной зеленью – лучком, укропчиком и петрушкой.
Москвичи охотно вняли этим призывам. Уже в мае-июне город превратился в большой огород. Люди копали грядки, где попало и как попало. Даже в самом центре города, в Газетном переулке, жильцы близлежащих домов умудрились продырявить в асфальте дырки и разбить несколько грядок. Милиция смотрела на эти вольности сквозь пальцы.
Мы медленно подходили все ближе и ближе. И вот, наконец, одна из девчушек повернулась…
Глава 7
В груди гулко бухнуло, в ногах появилась предательская слабость… Но нет, это была не она. Я пригляделся и с трудом узнал соседку-подружку своей благоверной – Катю Зеленцову, если я правильно помню… Сколько лет-то прошло!
Девчонка бросила на нашу с оснабом парочку, медленно приближающуюся к ним по тротуару, быстрый взгляд и тут же отвернулась. Видимо для молодой девчушки наш старперный состав не представлял особого интереса.
– Глаша, – звонко позвала она подружку, – может, еще и фасоль посеем? Места хватит…
Вторая девчушка оторвала голову от импровизированной грядки, в которую была превращена цветочная клумба. Вот тут мне основательно «поплохело» в глазах потемнело, дрогнувшие ноги реально «просели» и «переплелись» между собой. И я, всей своей костлявой тушкой, грохнулся на землю рядом с возделанными грядками. Только кости хрустнули! А с головы слетела моя соломенная шляпа и покатилась этаким веселым колесом вдоль дороги. Уж на что у оснаба реакция неплохая, но поймать он меня до падения не успел…
– Ай! Ох! Дедушка! – Девчонки синхронно взвизгнули от неожиданности, а затем вместе кинулись ко мне.
Но первой успела Глаша, опустившись рядом со мной на коленки:
– Дедуля, что с вами? Вам плохо? Может, Медика срочно вызвать?
Я поднял глаза, в которых до сих пор еще все вращалось, словно я крутился на карусели, раскручивающейся все быстрее и быстрее:
– Кто ты, прекрасное создание? Я верно умер и попал в рай? А ты тот самый прекрасный ангел, которого я так долго ждал? – Банально, да… Но никаких других слов в мою ошеломленную голову и не пришло. Ну, как объяснить охватившие меня чувства? Как высказать? Когда самый близкий и любимый человек, которого ты уже никогда в жизни и не надеялся увидеть хотя бы на мгновение, оказывается совсем рядом… Только руку протяни… Да передо мной весь мир перевернулся и встал с ног на голову! Не описать это словами… никак не передать… А уж что творилось у меня на душе…
– Ох, скажете тоже, дедушка! Рая нет! Как и ангелов с богом! – Ответила моя красавица, задорно тряхнув головой, что туго заплетенные косички разметались по её плечам. Ну да, ничего другого я и не ожидал – сейчас все спортсменки-комсомолки, вспомните ту же Медичку Аннушку… А ведь ей сейчас, действительно, еще и восемнадцати нет! Мы встретились только после войны – в сорок шестом, когда я на побывку в Москву приехал. Какая же она молоденькая сейчас! И у меня в груди заломило еще сильнее. – Дедушка! Дедушка! – Затормошила она меня, увидев посеревшие губы и закатывающиеся глаза. – Медика…
– Сейчас пройдет, Гл… Внучка! – просипел я, собирая все силы в кулак. Не хватало мне еще сейчас посторонних Медиков. – Уже лучше! Уже проходит! – забормотал я, пытаясь подняться.
– Гасан Хоттабыч, ты как? – Присевший рядом со мной корточки оснаб, заглянул мне в глаза.
– Нормально, Петр Петрович… – Меня действительно уже отпустило. – Подняться поможешь?
Командир немного помедлил, но видимо цвет, вернувшийся к моему посеревшему лицу, помог ему принять решение.
– Держись, старина! – Я оперся на его подставленную руку, девчонки тоже подхватили меня под локти с двух сторон, и совместными усилиями я был водружен на ноги.
– С вами точно все хорошо, дедушка? – С участливым волнением спросила Глаша.
– Вам в больницу обязательно надо, дедушка! – подключилась к подружке Катя, которая сбегала и принесла мне мою потерянную шляпу. – В вашем возрасте здоровье нужно беречь!
Ох, ё! А тоя не в курсе! Да, старость – не радость!
– Спасибо, красавицы! – Я улыбнулся, взял шляпу и с тихой грустью вновь посмотрел на мою, вновь юную и живую супругу. Я опять утонул в её бездонных зеленоватых глазах. Я был готов так стоять и смотреть на нее целую вечность.
– Спасибо, девчата! – Поблагодарил моих «спасительниц» и оснаб. – Не переживайте за дедушку – я его сейчас в больницу отвезу.
– Правильно, товарищ! – произнесла Катя. – Пусть его настоящий Медик осмотрит. Мало ли, сотрясение мозга какое! Вон как он об землю со всего маху шмякнулся! Мог еще и сломать что-нибудь! У нас соседка – баба Алевтина, недавно тоже шмякнулась и шейку бедра себе сломала… – тараторила Катюха, но я её совсем не слышал. Передо мной стояла лишь одна… она… единственная… И во всем мире никого больше не было…
– Обязательно покажем нашего неуклюжего дедулю Медику! – Заверил Катю оснаб и потянул меня к машине. – Вы молодцы, девчата!
Я буркнул что-то невразумительное на прощание, взбаламученные мысли до сих пор носились галопом в моей ошарашенной голове, пробуждая к памяти давно забытые образы моей потерянной навсегда жизни. Совместной жизни, которой уже, наверное, не будет никогда…
– До свидания дедушка! – Поспрошалась со мною Глаша. – Будьте в следующий раз осторожнее!
Я покивал, и поплелся поддерживаемый под руку Петровым через дорогу. Возле машины оснаб остановился. Я оперся рукой о нагретый капот машины и с тоской уставился на девчонок, вновь вернувшихся к своим грядкам.
– Ну и отчебучил ты, старый! – Покачал головой оснаб, вынимая из кармана папиросы.
– И мне дай закурить, – хрипло попросил я, протягивая руку.
– Ты в норме, Хоттабыч? – поинтересовался командир. – А то видок у тебя был – краше в гроб кладут!
– В норме… уже… вроде бы…– Отозвался я, хотя меня еще немного потряхивало.
Оснаб вновь внимательно меня осмотрел и, видимо, остался доволен этим осмотром.
– Держи. – Он протянул мне папиросу, и мы вместе закурили. – Теперь понял, о чем я тебе хотел сказать? – После недолгого молчания спросил он меня.
– Я знал… – Кивнул я. – Только не ожидал, что это будет так…
– Больно? – догадался Петров.
– Да, больно… – согласился я. – И тяжело… Но… понимаешь, я был счастлив в этот момент… Я увидел её… её улыбку… услышал её голос… еще раз… И это настоящее чудо! Теперь мне и помереть не страшно!
– Но-но! – Оснаб шуточно сдвинул брови. – Отставить помирать, Хоттабыч! Нам с тобой еще фрицам бока намять, как следует, нужно! А вот потом и помирать не страшно!
