Не медля больше ни секунды, я резко метнул финку здоровой рукой, целя в глаз Балабасу. Именно он находился ко мне ближе всего – только кровавые брызги с лезвия разлетелись по сторонам, заляпав «красным салютом» рожу уголовника и побеленую стену за его спиной.
Конечно, я опасался промазать, ведь, лишившись единственного оружия, ничего другого противопоставить уголовнику уже не смогу. Да и со своим покалеченным телом я управлялся через пень-колоду – боец из меня сейчас, как из говна пуля!
Но сегодня судьба меня действительно хранила: урки, опешившие от моего стремительного появления и такой же скоропостижной расправы над их главарем, застыли двумя соляными столбами. И измазанная кровью финка влетела точно в глазницу отморозку, даже несмотря на то, что рука у меня основательно дрогнула.
Едва слышно хрупнула слезная кость, расположенная за выбитым глазом, и гребаный утырок рухнул ничком на пол. Застрявший в его глазу ножичек, при соприкосновении с деревянными половицами еще глубже вошел в черепушку и, пробив затылочную кость, показал острый кончик лезвия из-под копны основательно и давно не стриженых волос.
В комнате воцарилась гнетущая тишина, прерываемая только перестуком подкованных металлом сапог о железную спинку кровати бьющегося в посмертных конвульсиях Балабаса. Гуня-губошлеп, единственный оставшийся в живых из троицы бандитов, расшившимися от страха глазами наблюдал за агонией подельников. Я заметил, что его широкие серые штаны перестали топорщиться в районе ширинки, и теперь стремительно темнели, пропитываясь влагой.
Пока он «медитировал» и «давал течь», я умудрился доползти на коленках до стола и схватить обрез. Передернув затвор и убедившись, что ствол заряжен, я взял на мушку «последнего из могикан».
Металлический лязг затвора наконец-то вырвал Гуню из прострации, и он, резко отпустив заломленные руки девушки, потянул свои корявые грабки к пистолету, торчащему за поясом.
– Не-а! – сипло прокаркал я, выдавливая из чудовищно першившей глотки все, что можно, и укоризненно покачал головой. – Руки!
– А? – словно не расслышав, пискнул он давшим петуха голосом, но руки от пистолета одернул.
– Х.й на! – качнув стволом обреза, выдохнул я.
– Не убивайте, дяденька! – неожиданно завопил фальцетом уголовник, роняя крупные крокодиловы слезы. – Это все они, падлы! Заставили меня…
– Молчать! – Горло продрало словно наждаком, я даже поморщился, настолько болезненными были ощущения.
– Все-все! – Уголовник, заметив, как я демонстративно потянул пальцем спусковой крючок, вздрогнул и заткнулся.
Девчушка же, почувствовав свободу, не стала тупо ныть и бессмысленно причитать, и даже в обморок не свалилась, хотя на ней распластался дохлый уркаган. Поднатужившись, она скинула еще теплый труп на пол и выдернула кляп изо рта.
– Мамошка, живой? – Было первое, что она произнесла.
Мамошка? Это я, что ли? Но раздумывать над этим пока недосуг.
– Живой, – сипло прокаркал я. – Сама освободишься?
– Да.
Я не буду повторять тот поток ругательств, который вылился как на живого, так и на дохлых уголовников, но кое-что даже я бы с удовольствием запомнил для дальнейшего воспроизведения. Бранилась она знатно для своего «нежного» возраста.
Пока я держал Гуню на прицеле, девчушка, не переставая грязно матюкаться, раздергала ногтями тугие узлы, стягивающие изящные лодыжки. Окончательно освободившись, она вскочила с кровати намереваясь впиться обломанными когтями в рожу бандита, даже не подумав прикрыть наготу.
– Стой! – резко одернул я обнаженную и измазанную кровью фурию, пылающую праведным гневом. –Пистолет сначала у него забери!
Помимо воли я вновь залюбовался её высокой и крепкой грудью, стройными ножками и точеной талией. А струйки крови, тягуче стекающие через ложбинку её грудей по плоскому подтянутому животику, и медленно пятнающие темной краской светлый пушок лобковых волос, лишь завершали фантасмагорический образ яростной богини Смерти.
Девчонка выдернула пистолет из-за пояса бандита, а затем резким ударом колена вмазала ему с оттяжечкой по яйцам.
Ай да молодца! Ай да моя девочка! Мне показалось, что я даже услышал, как жалобно хрустнули его причиндалы. Гуня, хрюкнув нечто невразумительное, сложился пополам и принялся валиться в мою сторону. А это она удачно попала – подгадав, я добавил бандиту в челюсть прикладом, гарантированно вышибая из него остатки сознания.
Но расслабляться все еще не следовало – живые свидетели моего волшебного исцеления были нафиг не нужны. Поэтому судьба третьего отморозка уже была решена. Нужно только обставить все с умом. А с боевитой красоткой мы, думаю, договоримся к нашей обоюдной пользе.
– Помоги его до кровати дотащить! – попросил я, цепляя находящегося в полном ауте Гуню под мышки. – Потом все объясню, – заметив непонимающий взгляд девушки, просипел я.
Кое-как, но нам все-таки удалось дотащить безвольное тело уголовника до моей кровати и перевалить его тело на матрас, оставив на полу лишь ноги. После этого я, пошарив за голенищами сапог Гуни, нашел-таки припрятанный там ножичек.
Нимало не раскаиваясь в содеянном, я невозмутимо вогнал острое лезвие в шею последнего живого отморозка, недрогнувшей рукой располосовав её от уха до уха. И еще я успел заметить, каким удовлетворением блеснули глаза спасенной мной девчонки.
Да, месть – это святое детка, что бы там кто ни говорил! А такие оскорбления во все времена смывались только кровью! Все остальное – жижа и тлен!
И вот только после этого девчушка обессилено рухнула мне на грудь, обильно заливая слезами мою нательную рубаху, изгвазданную в своей и чужой крови.
– Мамошка-а-а… Родненький… Живо-о-й!!! – Нервное напряжение все-таки взяло свое, и девчушка, вцепившись в меня словно клещами, раскисла, подвывая и размазывая по лицу кровь, сопли и слюни.
– Все-все-все, родная! – мягко поглаживая по растрепанным светлым волосам, тихо шептал я, стараясь, хоть как-то, но отвлечь её от того ужаса, что пришлось пережить. – Я тебя больше никому в обиду не дам! И все у нас будет хорошо, обещаю…
– Обе-е-еща-а-а-а-а-ешь? – Девушку колотила нервная дрожь, которую она никак не могла унять.
Оно и понятно, не каждый же день с ней такая жесть происходит. Но держалась она, надо признать, молодцом. А сейчас откат словила. Ну, ничего, я её быстро «починю», благо, задатки имеются.
– А то! Железно! – пообещал я, не зная толком, кто она и кем мне приходится.
Хотя, от такой жены я бы не отказался… чисто теоретически… – Мысли вновь сквозанули по известному каждому нормальному мужику направлению. Да и близость такой красавицы, прижимающейся ко мне абсолютно обнаженным телом… Сами понимаете, спокойствия абсолютно не прибавляло… Еще и бешенный выброс адреналина подкидывал в топку… Так-то, физиология штука жесткая!
Но я спокойно держался. Ибо не тварь, и не мразь поганая, коих здесь, в комнатке, трое остывает. Да и что-то в глубине моей заблудшей души говорило, что есть у меня уже где-то настоящая любовь. Такая, что на всю жизнь…
Вот только, где она и как её зовут? Нет ответа. Мрак, тишина и пустота. Лять! Да я даже себя вспомнить не могу, куда же еще о вечном вспоминать. Будем решать проблемы по мере их возникновения!
– У тебя водка есть? – неожиданно спросил я.
– Есть спирта немножко… – Кивнула девушка, с трудом и с явной неохотой от меня отцепляясь. – Сейчас принесу…
Она стремительно метнулась к массивному допотопному кухонному серванту-этажерке, раскорячившемуся в углу и занимающем немалое пространство небольшой комнатки. Девушка открыла дверцу и взяла с полочки небольшую зеленоватую бутылочку, заполненную едва ли на треть. Но нам и этого будет вполне – мы ж не бухать, мы ж леченья для! А поправить расшалившиеся нервишки – самое оно!
На обратном пути она вдруг зарделась, неожиданно вспомнив в каком виде пребывает, и попыталась запахнуться в лоскуты старенького халатика, чудом удержавшегося после всего произошедшего на её плечах. Но это ей не очень-то удалось.
Я пошарил глазами по сторонам, стараясь найти хоть что-то не залитое кровью. Но все вокруг, от белья до одежды было залито, либо забрызгано кровью. Но над своей кроватью, на гвоздике я увидел застиранную до белизны солдатскую гимнастерку, с приколотыми к ней орденами и медалями.
Примечательно, что форма была старой, еще с петлицами РККА на воротничке вместо погон. И, судя по одному красному квадратику на малиновом поле, гимнастерка принадлежала младшему лейтенанту-пехотинцу. Только вот откуда мне все это известно?
Недолго думая, я сдернул гимнастерку с этой импровизированной вешалки и протянул весьма смутившейся девчушке. Похоже, что её и без ударной дозы спирта потихоньку отпускает, раз уж она начала меня стесняться. Но выпить по чуть-чуть все же стоило, хотя бы мне. Да и ей пару глотков не помешает, чтобы вернее прийти в себя.
Девчушка, схватив гимнастерку, отвернулась и стремительно сбросив обрывки халатика, натянула её на свое гибкое тело, закрыв от моего взгляда крепкие и соблазнительно округлые ягодицы. Так-то попка у нее тоже, что надо! Я одобрительно кивнул, когда она вновь повернулась. Пусть, моя гимнастерка была ей велика, висела мешком и доходила почти до колен, скрадывая точеную фигурку, но девушке сейчас именно это и было нужно.
Вынув из её ладони бутылку со спиртом, я выдернул пробку и сделал несколько глотков прямо из горлышка. Внутрь по пищеводу, опалив слизистую рта, рванула настоящая огненная река, разорвавшаяся в желудке натуральной ядерной бомбой. А через мгновение по моим жилам разошлось умиротворяющее тепло, постепенно смывающее незаметную на первый взгляд нервную дрожь.
– Эх! Хороша, зараза! – выдохнул я, отерев губы тыльной стороной дефектной руки. Пальцы на ней до сих пор плохо разгибались, но мне показалось, что она стала куда послушнее, чем до схватки в уголовниками. Ладно, пока не суть – время покажет. – Пей! – протянул я бутылку девчушке. – Пару глотков – не больше!
Девушка послушно кивнула, принимая отливающую зеленцой емкость, и решительно приложилась к стеклянному горлышку. После второго глотка она вдруг закашлялась, покраснела, а из её глаз брызнули слезы.
– Терпи, красавица! – Погладил я её по ладной спинке. – Сейчас полегчает! Ну, как? Отпустило мальца? – спросил я, когда она перестала кашлять и хватать воздух раскрытым ртом.
– Да, уже лучше, – благодарно кивнула она, сумев, наконец, собраться. – Мамошка, родненький, как ты же ты сумел…
– Подожди! – перебил я её, не дав закончить фразу. – Давай-ка, мы с тобой присядем…
Я отодвинул от стола старенький «венский» стул, основательно побитый жизнью. Девушка послушно опустилась на него. Я же присел на второй, поставив его напротив и, накрыв своей ладонью её руки, нервно теребившие край гимнастерки, произнес:
– Скажи мне для начала, как меня, хотя бы, зовут? И тебя?
В глазах девушки поначалу плеснулось настоящее изумление, которое вскоре, правда, сменилось пониманием
– Бедненький Мамошка! – Она порывисто наклонилась и обняла меня за плечи. – Доктор говорил, что у тебя тяжелая травма головного мозга, что ты вообще никогда не сможешь вернуться к нормальной жизни… Овощем называл… А ты… ты… вот… – И она вновь зарыдала, в очередной раз заливая меня влагой из глаз.
– Так, – просипел я, – отставить слезы, товарищ! Может, еще «лекарства»? – Я кивком головы указал на остатки спирта в бутылке.
– Нет, Мамошка, не надо! – Она мотнула головой, отстраняясь от меня и вытирая слезы дрожащей рукой. – Я в норме! Главное, что с тобой все в порядке! Я же думала, что тебя эти изверги насмерть зарезали… – И она громко шмыгнула носом.
– Зарезалки у них еще не выросли! – Презрительно бросил я. – Да и не вырастут уже никогда! Так, кто я?
– Ты действительно совсем ничего не помнишь?
– Совсем ничего, – подтвердил я. – Как меня зовут? Имя, фамилия?
– Быстровы мы, – ответила девушка. – Я – твоя родная сестра, Аленка. А ты, стало быть, мой единокровный братишка – Мамоша… Мамонт Быстров.
– Серьезно? Мамонт? – удивленно переспросил я, не ожидая подобного казуса. – Ты сейчас не шутишь? Или это прозвище у меня такое?
– Да какие шутки, Мамоша? – Аленка вскочила на ноги и, вновь метнувшись к серванту. – Вот, держи! – Вернувшись, она сунула мне в руки желтую и потрепанную «красноармейскую книжку», какую выдавали солдатам и офицерам в Великую Отечественную.
Открыв её, я погрузился в изучение собственной «потерянной» биографии, да и всей жизни в целом, которой я совсем не помнил. Сестренка не соврала – звали меня действительно Быстровым Мамонтом Ивановичем, 1919-го года рождения.
Ну, вот скажите, как моему папаше могла прийти в голову подобная идея? Надо же – Мамонт! Хотя, после революции буденовки у многих граждан молодой страны Советов основательно так подтекали. Ну чего только стоят такие имена, как Даздрасмыгда[7], Агитпроп[8], Лентробух[9] или Кукуцаполь[10]! Но Мамонт? Такое я имечко я впервые слышал, а мне с ним придется как-то дальше жить…
Глава 3
Согласно данным той же «красноармейской книжки» призвали меня в августе 1941-го года в Дзержинском военкомате города Москвы. Нынешнее звание – младший лейтенант, командир взвода полковой разведки. И за линию фронта, и в тылу врага бывать приходилось, и языков брал, за что и награжден орденами и медалями – есть, чем гордиться!
Ко всему прочему, в графе образования значилось «высшее» – физмат Московского Государственного Университета. Это что же выходит, я МГУ закончил перед самой войной? А вообще, какой сейчас год на дворе? Воюем еще, или уже победили?
В том, что мы именно «победили», а не «победим», я отчего-то ни капли не сомневался – сидела во мне отчего-то такая железобетонная уверенность. А вот откуда она взялась, ответа у меня до сих пор не было.
– Аленка! – тихо окликнул я сестру, которая наблюдала за мной с такой надеждой на будущее и такой теплотой во взгляде, что будь я девицей, обязательно бы растрогался до слез. – А какой сейчас год? И война… закончилась?
– Закончилась, Мамошенька! Закончилась уже полгода назад – в сорок третьем! – просветлев лицом, сообщила она мне. – Ох, а ты ведь и не знаешь… – Прижала она свои маленькие ладошки к щекам. – Уже почти год, как тебя такого привезли… Совсем плохого… Только лежал… молчал… да бессмысленно глазами лупал… Доктор говорил, что у тебя всю левую сторону парализовало… И с головой все очень плохо…
– Ага, вот, значит, почему у меня с левой стороной проблемы, – задумчиво произнес я. – Ни рукой нормально шевельнуть, ни на ногу опереться. Что случилось-то со мной?
– Мне рассказывали, что на минное поле вас немцы загнали, – ответила девушка. – На мощного Силовика-эсэсовца нарвались, когда ты со своей разведгруппой к фашистам в тыл за языком ходил. Ты же в разведке с первого дня… служил… Вот, – она медленно провела рукой по выпирающей груди, обтянутой гимнастеркой, на которой позвякивали ордена и медали, – все твои!
Я только головой слегка тряхнул, чтобы на торчащие из-под ткани острые соски тупо не пялиться. Ведь, как-никак, а родная сеструха она мне. Хотя, отчего-то я в этом сильно сомневался. Вот, не знаю, почему, но стойкое ощущение присутствовало, что это не так… Или, не совсем так… Однако, против документа не попрешь! А после ранения, да еще и года полной несознанки в виде овоща, какая только хрень в голову не залезет. Так что, родная сеструха она мне – и точка! И относиться я к ней буду соответственно!
А неплохой такой у меня иконостас! Ордена «Отечественной войны» обеих степеней, две «Красных звезды» и целых три медали «За отвагу»! Героическим он, видать, был бойцом, этот Мамонт Быстров! То есть я, конечно…
Вот только отчего-то я никак не мог его окончательно с собой сопоставить. Не укладывалось у меня в голове, что Мамонт Иваныч Быстров – это я и есть. Не так меня на самом деле звали… Мне даже показалось, буквально на мгновение, что когда-то я имел несколько разных имен… Но ни одно из них Мамонтом не являлось!
Наверное, весь этот раздрай в мыслях и чувствах – следствие моего давнего ранения. С головой у меня явный непорядок. Подтекает чердачок-то! Ну, ничего, живы будем – не помрем! Ведь еще час назад чистым овощем лежал. А человек, он такое пластичное существо, ко всему привыкнуть и приспособиться сможет. И я привыкну. Надо же, я – Мамонт! Но привыкать мне еще к этому имечку и привыкать!
– Ты своих бойцов через минное поле и повел, – продолжила свой рассказ Аленка, – Энергетическим щитом и от мин, и от вражеского Мага прикрыв… Ты же Силовиком был, пусть, и не очень высокого ранга. Всех живыми вывел, а сам… – Она вновь тихонько всхлипнула. – Достал тебя эсэсовец-Мозголом… За счет этого ты на мине и подорвался. Но бойцы вынесли… В госпитале долго лежал… Но все без толку… а потом я тебя забрала… С ложечки год кормила, от пролежней переворачивала… Надеялась… Но Медик сказал, что надежды никакой… Даже Магией Целительской тебя вылечить нельзя… Ну, если только Внеранговый Силовик возьмется, а таких у нас в стране по пальцам пересчитать. Повредил тебе вражеский Мозголом что-то в голове… – И она заревела уже в голос.
– Ну что ты, родная! – Я обнял рыдающую сестренку, а сам крепко задумался – нужно было переварить полученную информацию. Маги, Мозголомы, да и я сам, оказывается, какой-то Силовик. Все эти «термины» мне пока что ни о чем не говорили. – Нет худа без добра, Аленка! – Я тряхнул сестричку за плечи. – Если бы не эти урки – кто знает, очнулся бы я вообще?
– Угу! – глухо прогундосила девчушка, продолжая реветь, уткнувшись в мое в плечо.
– Давай уже, прекращай мне тут сырость разводить? – шутливо прикрикнул я на нее. – И без сопливых скользко! – Без всякой задней мысли выдал я.
А ведь в этой маленькой комнатёшке, а особенно в моем чуланчике под лестницей, было действительно скользко, но только не от пролитых слез или соплей, а кой от чего другого.
– А с родителями нашими что случилось? – спросил я. – Ведь не сиротами же мы росли?
– Папку в первые месяцы войны под Москвой убили, а мамка… – Её плечи вновь затряслись. – Мамка от сердечного приступа умерла, когда на тебя похоронка пришла… Перепутали там сначала чего-то…
– Ох ё… – Я тяжело вздохнул, и еще сильнее прижал девушку к себе. – Клятая война!
– Сколько же еще нам всем еще страдать? А, Мамошка? – Она отняла голову от плеча и взглянула в мои глаза. – Вроде, и война уже кончилась… А всем бедам до сих пор конца края не видно! Голодно, холодно и от бандитов совсем житья не стало! – продолжила она изливать мне душу. – По вечерам постоянно кого-то грабят и убивают. Три месяца назад Пал Палыч – Светкин отчим, ты его, наверное, тоже не помнишь, получил в конторе Наркомстроя восемь тыщ рублей за строительство. Так бандиты как-то прознали и подкараулили его. И ладно бы просто убили, так они еще и разделали его, как свиную тушу! А его отрезанную голову нашли потом в роще… А давеча Ритка с подругой возвращалась из института в полвосьмого вечера. Вроде, и не поздно еще, хоть и темно, но Ритку ограбили, а подружку её утащили на горку и там раздели, а потом… потом… надругались толпой, прямо, как эти надо мной хотели… – Слезы вновь хлынули из её глаз. – Мне страшно, Мамоша! Страшно жить! Страшно возвращаться поздно с работы… Страшно теперь даже двери соседям открывать… Ведь эти… – Она бросила беглый взгляд на мертвые тела – вроде, как соли только попросить зашли… А потом… потом… А ведь у нас и взять-то особо нечего!
«А молодое и сладкое девичье тело? Чем не трофей для подобных отморозков? Ведь это и не люди вовсе, а какие-то твари в человеческом обличье! – подумалось мне, но вслух я этого не сказал. – А мои ордена и медали? Тоже ведь определенную ценность на черном рынке имеют».
– И, если бы только у нас такое было, – не останавливалась Аленка, видимо, сильно у нее накипело. – А так ведь по всей стране! Вон, Семен Проскурин недавно письмо от родни из деревни получил, помнишь, мы каждое лето туда отдыхать раньше ездили? А там… Бандиты, пишет, застрелили Пашку Данилова с женой и ограбили подчистую! И такое каждую ночь! Приходится им бросать жильё и всем народом ночевать в одном доме. Так хоть есть какой-то шанс отбиться. А у Павло Стыщенко забрали всё: раздели до исподнего и сильно били. Чудом жив остался. А у Петро Сидорова убили Саньку и Евдокию. Стрельба шла три часа, а остальные боялись, что и до них доберутся и убьют. Грабят в деревне по два-три дома за ночь…
– Настолько плохи наши дела, сестренка? – не ожидая ответа, риторически спросил я. А чего ждать – и так все понятно. – И за что только мы жизни свои на фронте не щадили? Уж не за такое будущее – точно! – Во мне вновь постепенно разгоралась лютая злоба ко всем бандитам, ворам и убийцам.
Однако, в моей памяти вновь проявились те странные знания, которыми я, ну, никак не мог обладать. Но, тем не менее, я точно знал, что с окончанием Великой Отечественной преступность в Советском Союзе побила все мыслимые и немыслимые рекорды. Несмотря на твердую руку товарища Сталина, простых советских граждан несколько лет кряду терроризировали хулиганы, грабители и убийцы, совсем «потерявшие берега».
Объективных причин, способствующих такой нездоровой ситуации, было несколько. А чтобы справиться с повальным бандитизмом Союзу потребовался не один год и чудовищная масса ресурсов, как человеческих, так и финансовых.
После победы над рейхом многие города, поселки и деревни моей необъятной Родины лежали в руинах. Найти хорошо оплачиваемую работу тоже поначалу удавалось далеко не каждому. Вот и получалось, что у оставшихся без средств к существованию выбор оказывался невелик: голодать и терпеть, надеясь на светлое будущее, или воровать, грабить и убивать – добыв все необходимое грубой силой.
Так что в те годы многие становились преступниками, банально не находя другой возможности заработать на хлеб насущный. Зачастую «инстинкт самосохранения» и голодное брюхо брали верх над моралью и человеческими ценностями у самых малодушных и гниловатых граждан великой страны. Страны, сумевшей запредельными усилиями переломить хребет фашистской гадине, но, неожиданно споткнувшейся на тривиальном разбое.
Поспособствовала росту бандитизма и массовая демобилизация красноармейцев. Миллионы мужчин, прошедших самую кровопролитную в истории войну, пришли домой. Теперь вчерашним освободителям Родины нужно было думать над тем, как кормить свои голодающие семьи.
И большинству приходилось трудиться за копейки. Часть же армейцев посчитали свое положение унизительным, не беря во внимание сложившиеся по всей стране обстоятельства. Не приспособившись к условиям мирной жизни, они тоже вставали на преступный путь.
