Ко всему прочему прибавился еще и голод, погубивший сотни тысяч жителей. Самым распространенным заболеванием того периода стала дистрофия. И не все оказались готовы столкнуться с голодной действительностью, не выходя при этом за рамки закона.
Ну и, наконец, нельзя не учитывать то количество трофейного оружия, которое осталось на руках. Причем, арсенал не ограничивался пистолетами и винтовками. В массовый оборот попали автоматы, пулемёты, гранаты и даже мины со взрывчаткой. А в условиях разрухи и нищеты все это привело к весьма и весьма неприятным последствиям…
Ну, и поистине «вишенкой на торте» бандитизма стала амнистия в честь победы над Германией – на волю из лагерей вышли тысячи уголовников, для которых не составило большого труда вооружиться. В различные банды и шайки стекались толпы бывших полицаев, дезертиров, хулиганов и беспризорников, с упоением принявшихся терроризировать мирных граждан.
И силами одной только милиции оказалось не под силу справиться с этим бандитским беспределом.
От этих непрошенных знаний у меня жутко разболелась голова. Хотя, может это последствия моего давнего тяжелого ранения. Ведь отчего-то пролежал я целый год пластом и забыл все на свете. А настолько четкая раскладка возникновения послевоенного бандитизма, никак не укладывалась в парадигму существования лейтенанта Быстрова.
Ну, не по Сеньке шапка, если сказать по-простому. Не мог знать этих выкладок простой летёха-разведчик, провалявшийся почти год без памяти! Откуда это во мне? И ведь я знаю, что это действительно так… Или уже есть, или еще будет! И с бандитизмом боролись едва ли не дольше, чем воевали! Ведь победить внутреннего врага подчас сложнее, чем врага явного. Ведь затаившись, он ничем особым не отличается от обычных законопослушных граждан…
Ну, вот, откуда это опять в меня лезет?
– Мамошенька? – обеспокоенно вырвала меня из ступора Аленка. – С тобой все в порядке? Только не оставляй меня больше одну! – взмолилась она. – Я этого уже не переживу…
– Что за паника, сестренка? – Улыбнулся я, выбросив все непонятные мысли из головы – после, все после. – Мы еще с тобой насладимся всеми прелестями мирной жизни! Зря, что ли, мы на фронте и в тылу жилы рвали? Нет, врешь – не возьмешь! А чтобы всю эту мразоту уничтожить – у нас силенок хватит! На Гитлера же хватило! Ужели здесь будем пасовать? Еще заживем, сестренка! И до отвала наедимся, и на отдых к теплому морю съездим…
– К Черному… в Крым… как с родителями в тридцать девятом! – размечталась она вместе со мной. – Помнишь?
– Нет, не помню, – покачал я головой. – Но представить, вполне могу.
– Бедненький ты мой! – Она вновь прижалась ко мне, и я понял, что роднее этого человечка у меня сейчас нет никого.
– А теперь, сестренка, слушай внимательно, – произнес я, – что и как рассказывать нашей доблестной милиции, чтобы самим на нары-то не присесть… Да и вызвать их уже бы не помешало, сами-то они, похоже, не узнают.
После небольшой инструкции о том, как себя вести в присутствии сотрудников правоохранительных органов, мы вместе с сестренкой добрались до ближайшего телефона и вызвали наряд. Но за милицию я зря переживал, никаких претензий от товарищей из отдела по борьбе с бандитизмом к нам не поступило, едва только они опознали уголовников, которых я завалил.
– Охренеть – не встать! – изумленно и обрадовано выдал пожилой опер в капитанском звании, внимательно осмотрев уже остывший труп главаря. – Да это же Композитор собственной персоной! Пантелей Кузьмич Шуберт, 1902-го года рождения! Чистый упырь – столько он нам кровушки за последние три месяца выпил… Да на нем трупов, словно на бродячей собаке блох!
– Так это ты его? – поинтересовался молодой паренек в штатском, тоже входивший в состав группы. Кроме капитана в форменной синей гимнастерке, все остальные сотрудники отдела были одеты, кто во что горазд. – И остальных тоже ты? – Было заметно, что он не очень-то верит, что это я их в одиночку заземлил. – Если выгораживаешь кого – скажи! Мы им не только руки пожмем, но еще и благодарность объявим! Ведь целую банду, уже давно промышлявшую разбоями и убийствами в Марьиной роще, одним махом…
– Да что вы пристали-то к нему! – неожиданно даже для меня возмутилась сестренка. – Он это их всех! В одиночку! Да чтобы вы знали, он разведчиком на фронте был! За линию фронта в тыл к фашистам, как к себе домой хаживал! Вот, смотрите! – И она распахнула наброшенное на мою гимнастерку пальтишко, которое надела, когда мы пошли искать телефон. – Все его!
– А простите, дамочка… – Кашлянул в кулак капитан. – А отчего же они на вас…
– Я вам не дамочка, товарищ капитан! – неожиданно ершисто накинулась на милиционера Аленка. – А комсомолка, ударница и… А награды… Когда на мне всю одежду разорвали, и я кровью умылась, Мамонт на меня свою гимнастерку и набросил. А награды снимать, уж простите за оказию, времени не было!
– Я понял, – посмурнев лицом, произнес капитан. – Приношу свои извинения…
– Слюшай, друг, – неожиданно подал голос худощавый усатый криминалист-грузин, снимающий на фотокамеру распластанное от уха до уха горло Гуни, – я вспомнил – нэ тот ли ты гэрой-развэдчик, что против фашисткого Мага-Мэнталиста выстоял? В газэтах про этот подвиг писали. Просто имя такое рэдкое – Мамонт. Никогда раншэ нэ встрэчал.
– Может быть, – пожал я плечами. – Я ведь кроме вот этой бойни ничего больше не помню. Даже, как зовут, мне сестренка сказала.
– Он это, он! – подтвердила Аленка. – Год без памяти лежал, да еще и парализованный. А вот как эти твари меня… – Её губы вновь задрожали. – Так он в себя пришел, поднялся и всех порешил…
– Вай, нэ плачь! – произнес грузин, вытянув из кармана чистый платок. – Дэржи, – он протянул тряпицу девушке, – слезы вытри! Нэ должна такая мшвениери[11] плакать! Лучшэ улыбнись – война закончилась, а с этой мразью мы справимся! Нэ можэм нэ справица!
– Вот что, товарищи-граждане, дорогие, – примирительно произнес капитан, – давайте мы с вами все сейчас сказанное под протокол запишем и отпустим понятых. А уже после обстоятельно побеседуем, как вам дальше быть…
Следственные мероприятия затянулись до самого рассвета. После бессонной ночи меня уже основательно валило с ног. Да и организм, как оказалось, не совсем оправился от фронтовых травм – левая сторона вновь практически перестала слушаться. Левая рука со скрюченными пальцами повисла плетью, а ногу то и дело сводило судорогой.
Я бы прилег, но в залитой кровью квартирке просто не было «живого места». Да еще бы помыться и постираться не помешало бы. А то нательное белье, сплошь залитое кровью, уже задубело и похрустывало. И еще бешено хотелось жрать! Просто до одури и до темных кругов перед глазами. Но, как оказалось, еды у Аленки совсем не осталось – её первым делом сожрали ворвавшиеся в нашу маленькую квартирку бандиты.
Глава 4
– Вот что, ребятки, – произнес пожилой капитан, которого, как я уже выяснил, звали Трофимом Павловичем Заварзиным, и именно он возглавлял местный «бандитский» отдел милиции, – негоже вам сейчас здесь оставаться.
Вот что-что, а это он сейчас «в дырочку» заметил. Я совсем скис, и уже едва шевелился, кое-как пристроившись на стульчике.
– Значит, так, – продолжил Заварзин, – сейчас мы поедем приводить вас в порядок. Есть у меня один товарищ с баней, попрошу, так и натопит для вас. Отмоетесь хорошенько, вещи свои от засохшей крови простирнете…
– Трофим Павлович, – перебила его Аленка, – так у нас… вернее у брата, и надеть больше нечего. Он год в себя не приходил… – сбивчиво пояснила она. – И одежда, вроде как, и не нужна была… А гимнастерку братишкину я совсем уханькала.
– У самой-то найдется чего? – поинтересовался капитан.
– У меня найдется, – заверила его сестренка. – На крайний случай могу и спецовку заводскую надеть.
– А чистое исподнее у нашего героя есть еще? – уточнил Заварзин. – Если совсем все плохо – поможем нашему герою. А шинелька на нем, вроде, еще живая.
– Исподнее я найду! – обрадовано кивнула сестренка. – Имеется еще комплект.
– Вот и отлично! – Улыбнулся капитан. – Собирай, красавица, одёжу. А после бани ко мне поедем: я вас таким борщом накормлю – пальчики оближите! А вот, как отдохнете, отоспитесь в нормальных условиях, так и вернетесь обратно. Потому как здесь столько убираться…
– Неудобно… как-то… Трофим Павлович, – неожиданно засмущалась Аленка. – Может, мы после бани обратно? Я крепкая – все отчищу и отмою дочиста!
– Да ты на Мамонта своего посмотри, – усмехнулся Заварзин, – похоже, что он и до нашей машины сам не дойдет – нести придется! И куда ты его потом положишь?
– И как толко он бандытов в одыночку удэлал? Совсэм вэдь плохой! Рюка-нага работать нэ хотят, – поддержал начальство Гиви Гахария – грузин-криминалист. – Если к товарищу капитану нэ хотытэ – ко мнэ поэдэм! Комната в общэжытиэ у нас нэ болшая, но двэ кровати имээца! А мы с Фэдкой, – он указал на самого молодого милиционера, – найдем гдэ пару ночэй пэрэкантоваца… В отдэле отдэжурим… И покюшат – чай попит, организуэм!
– Правда-правда, – закивал Федор, – соглашайтесь!
– Спасибо, товарищи! Но, может быть, мы, как-нибудь, сами… – Я попытался ненавязчиво отказаться. Ведь всем сейчас несладко живется, а тут еще мы со своими проблемами.
– Э, дарагой, зачэм обыжаэш? – возмутился Гиви. – Вот спросит мэня дэд – тожэ гэроыческий аксакал еще той, импэрыалистычэской: отчэго я гэрою войны нэ помог в трудной сытуации? И что я ему скажу? Позор на мою голову!
– Вот что, братцы-кролики, – решил взять все в свои руки Трофим Павлович, – прекращаем споры! Едете ко мне – и точка! У нас с супругой целых две комнаты! Дети выросли давно. Парни на фронте, а девицы у мужей жилплощадь занимают. Так что не потесните! Приказ понятен, товарищ младший лейтенант?
– Так точно, товарищ капитан! – ответил я, попытавшись подняться на ноги.
– Сиди-сиди! – повеселев, произнес он, хлопнув меня по плечу. – Успеешь еще…
– Ой! – неожиданно воскликнула Аленка. – Я же на работу опоздала!
– От работы я тебя освобождаю, – произнес капитан. – И бумагу, соответствующую, в твой отдел кадров выпишу. Тебе, дочка, тоже прийти в себя надобно! Не каждый же день такое происходит. Да и куда ты в таком виде? Людей пугать?
В этом я был тоже согласен с капитаном. Прийти в себя сестренке нужно было обязательно! И желательно на нейтральной территории, а не на той, где у неё будут все время стоять перед глазами уничтоженные мною бандиты и воспоминания об унижении, причиненном ими. Хорошо бы вообще съехать отсюда куда-нибудь на время, но такой возможности у нас не было.
Я вновь попробовал подняться на ноги. Мне это удалось, пусть и с трудом, поскольку левая нога меня совсем перестала слушаться. Я покачнулся, но ко мне тут же бросился Гиви и, подставив свое плечо, помог удержаться в вертикальном положении.
– Э-э-э, ты нэ Мамонт, ты – настоящий джыгыт! – воскликнул он. – Ты нэвозможное сдэлал! Хотя дажэ на ногах совсэм нэ стоишь! Слюшай, скажи, в чем твой сэкрэт? А?
– Так я ж не на ногах, я на коленках с бандитами воевал! – Перевел я все в шутку. – А секрет – вот здесь, – я постучал себя указательным пальцем рабочей руки по лбу. – В голове! Она ведь не только шапку носить! Планировать надо такие операции, до мельчайших подробностей! Тогда все и получится в лучшем виде!
– Вах! Видать, нэдаром развэдчиком на фронтэ был! Вот гдэ так хорошо планыроват научился. Будь другом, и мэня научи! – попросил Гиви, вроде бы, как в шутку.
Но его черные глаза смотрели на меня очень серьезно.
– Да не проблема, Гиви! Конечно, научу! – пообещал я, но тут же добавил:
– Если припомню, как.
– Шутник, да? – улыбнулся грузин. – Лублу вэсёлых! Нэ будь ты калекой, упросил бы Трофима Палыча к нам в отдэл взять!
– Если выздоровею – сам попрошусь, – заверил я своего нового приятеля. – Нужное вы, товарищи, дело делаете! Как сказал бы товарищ Ленин – архиважное для всей страны!
Вот, опять! Ну, откуда я знаю, как товарищ Ленин говорил? Я-то и своего имени не вспомнил, а уже вождя мирового пролетариата цитирую! Или вождя трудовой черни и подлого люда? Как правильно-то? Что-то совсем у меня в башке полная каша – ей-ей, раздвоение личности. И без того раскалывающаяся на части голова, разболелась совсем уж немилосердно. Да так, что у меня в глазах помутнело.
– Вай! Очэн правылные слова товарищ Ленин говорил! – согласился грузин. – Э! Дарагой, ты это чэго такой блэдный совсэм стал? – Даже Гиви заметил, как мне резко поплохело.
Голова закружилась, а в теле поселилась предательская слабость. Даже рабочая нога, на которой я боле менее приспособился балансировать, опираясь на дружеское плечо грузина, подломилась в одночасье.
– Ых! – натужно выдохнул Гахария, когда я всей своей тушей повис на нем. Так-то во мне роста под два метра, и даже, несмотря на дистрофичную худобу после года в виде овоща, весил я все равно немало. – Слюшай, зачэм такой тяжелый?
– Так Мамонт же… – попытался я вновь пошутить, цепляясь за грузина. – Недаром же меня папка так назвал…
Заметив, что не слишком мощный грузин не вывозит моего веса, к нам бросился Федор, подхватив мое обмякшее тело с другой стороны.
– Так, ребятки, – подключился к суете капитан, – срочно тащите его к воронку – вместо бани в госпиталь сначала заскочим! Там сегодня как раз Лазарь Елизарович дежурит, а он на всю Марьину рощу единственный Медик-Силовик! Ему бы Источник помощнее и Силы побольше, хотя бы в Накопителях – так он бы и мертвых воскрешал!
Как меня вытащили из дома и загрузили в ментовской воронок, я почти и не запомнил. Невыносимая головная боль практически вышибла меня из сознания. Я не замечал ничего и никого вокруг, погружаясь все глубже и глубже в этот бесконечный океан боли. И в какой-то момент окружающий меня мир окончательно померк.
Сколько времени я пребывал в несознанке на этот раз, сказать было трудно. Может, минуту, может, час, а может быть и еще один год мимо промчался. Радовало одно – сейчас голова у меня абсолютно не болела! Да и все тело переполняла такая непередаваемая легкость, какой я в жизни не испытывал (если учесть, что помнил я лишь несколько часов от силы)! Прямо настоящее блаженство!
Вздохнув с облегчением, я открыл глаза и с интересом осмотрелся. Лежал я в небольшом рабочем кабинете с высоким потолком на кожаном диване с высокой спинкой. У большого и покрытого морозными узорами окна стоял массивный стол, покрытый основательно потертым зеленым сукном. Вдоль стен – высокие деревянные шкафы, забитые какими-то книгами, размохраченными тетрадями и пухлыми папками. В кабинете имелся даже сейф – большой железный ящик, выкрашенный белой краской и раскрячившийся в углу рядом со столом.
В кабинете никого не было, поэтому я закрыл глаза, продолжая наслаждаться этим изумительным состоянием, когда ничего не болит. Да я даже пошевелиться боялся, чтобы ненароком не прервать эту настоящую эйфорию.
Но долго расслабляться мне не позволили – скрипнула входная дверь, и в кабинет стремительной походкой вошел человек в белом халате. На вид ему было глубоко за шестьдесят. Густые, но основательно побитые сединой волосы врача были зачесаны назад, а белоснежные усы и аккуратная бородка клинышком делали его похожим на сказочного доктора Айболита. Да и вид он имел самый добродушный.
Заметив, что я пришел в себя, врач довольно улыбнулся и подошел к дивану.
– Ну-с, молодой человек, как мы себя чувствуем? – поинтересовался доктор, присаживаясь на стул, стоявший возле дивана.
– Никогда себя лучше не чувствовал! – абсолютно искренне ответил я ему. – Спасибо, доктор! Не знаю, правда, вашего имени-отчества.
– Лазарь Елизарович Рыжов, – представился врач. – Медик четвертого ранга Силы и, по совместительству – главный врач этого госпиталя.
– Мамонт… Это имя такое, – поспешно добавил я. – Мамонт Быстров…
– А ведь я вас прекрасно помню, молодой человек, – печально произнес Лазарь Елизарович. – Ведь это ко мне в госпиталь вас доставили год назад… И я не смог вам помочь – всего моего целительского дара не хватило… – И он виновато развел руками. – Слишком мощным оказалось воздействие вражеского Менталиста на ваши нейронные связи, да и повреждения, нанесенные близким разрывом мины, практически не оставили вам шансов. Тело я вам, как смог, починил – а вот с мозгом произошли необратимые изменения. Я до сих пор не понимаю… Как… как вам удалось восстановиться?
– Лазарь Елизарович, – я усмехнулся, глядя в мудрые глаза Целителя, – спросите чего полегче! Я только несколько часов назад пришел в себя и ни черта не помню! Даже имени своего…
– Да, я знаю, – кивнул врач. – Но за это время уже успели совершить невозможное! Как вам удалось уничтожить троих вооруженных головорезов, в таком состоянии? Ведь у вас ярко выраженная ригидность левой половины тела! Я уже умолчу о том, что год назад вы вообще были парализованы! Но, ведь и сейчас вас практически не слушаются рука и нога!
– Не знаю, доктор… – Пожал я плечами. – Как-то получилось… А рука с ногой слушаются, только очень плохо…
«У меня правильнописание хромает. Оно хорошее, но почему-то хромает[12], – неожиданно возникла смутно знакомая цитата у меня в голове, вторящая моему ответу врачу. – И пенсия хорошая, только маленькая[13], – тут же догнала её вторая».
Ну, вот, откуда это опять из меня вылезло? Причем тут какое-то правильнописание? И пенсия? Ведь лет-то мне всего лишь двадцать пять?
– Что-то случилось? – Видимо, заметив некоторую нервозность в моем взгляде и «повышенную» задумчивость, поинтересовался Рыжов. – Вам плохо? Хотя, я ничего такого не замечаю в вашем организме… – убежденно произнес Медик, слегка поводив надо мной раскрытыми ладонями.
– Да, нет, доктор, – мотнул я головой, – чувствую я себя прекрасно! Спасибо вам! Просто мне в голову постоянно лезут какие-то мысли… Чужие… странные… одним словом, мне такие не свойственны, – решительно произнес я. Кто знает, может быть, этот Медик сумеет мне помочь от них избавиться?
– А отчего вы-таки решили, что эти мысли чужие и вам не свойственные? – ехидно прищурившись, спросил меня Лазарь Елизарович. – Ведь вы совсем ничего не помните? Может быть, это как раз и возвращается ваша потерянная память?
– Не знаю… – Вновь пожал я плечами. – Только уж очень странные мысли в голову лезут, товарищ доктор…
– Например? – Живо поинтересовался Медик.
– Я вот только что про пенсию подумал, – решил поделиться с доктором тем, что никак не давало мне покоя, – что она у меня хорошая, но маленькая. Следом же подумал: какая нафиг пенсия, когда мне только двадцать пять? Но и это не самое страшное…
– А что же?
– А то, – выдохнул я печально, – чувство такое у меня… как будто я не двадцать пять лет прожил, а все сто два года!
– Именно сто два? – уточнил Рыжов. – Ни годом больше, ни годом меньше?
– Угу – именно сто два! – подтвердил я. – А почему так, даже и не спрашивайте – все равно не отвечу.
– Весьма и весьма интересно! – Изумленно покачал головой Лазарь Елизарович. – Откуда же взялась такая цифра – сто два года? Я, признаться, ни с одним человеком, перешагнувшим столетний рубеж и не встречался никогда. Разве что в газетах… Вот, помню в 30-е годы, во время очередной переписи населения выскочил в Азербайджане старичок один 1805-го года рождения! Я даже имя его запомнил – Ширали Муслимов…
– Так это ему, выходит, 125-лет тогда стукнуло? – Я удивленно покачал головой. – На сотню больше, чем мне сейчас!
– А ведь он абсолютно обычным человеком был! Без всяческих задатков Силовика! Или вот, например… – Лазарь Елизарович неожиданно замолчал, словно над чем-то напряженно размышляя.
– Товарищ доктор! – окликнул я его. – Что случилось?
– А ведь ему-то как раз сто два года и было… – задумчиво произнес Медик. – Но, ведь вы к тому времени уже не реагировали ни на какие раздражители, значит, не могли быть в курсе… Хотя, на подсознательном уровне могли и уловить…
