– Поучаствовать в чем? – появляется рядом с нами Скворцова.
– В съёмках вашего фильма.
– В смысле? – воздух мгновенно тяжелеет, и чувствуется напряжение. – Мы сами занимаемся нашим проектом.
– Да, но, согласись, то, что вы сняли, достаточно сомнительного качества.
– Похоже, что вы еще сами не определились между собой, – Аркадий засовывает руки в карманы брюк. – Но я как минимум заинтересован, – задерживает на мне взор и, не попрощавшись, уходит.
– В смысле “сомнительного качества”? – не успокаивается Скворцова, налетая на Залесского.
– В прямом, – хмыкает Тимур.
– Да ты хоть представляешь, каких трудов нам стоило отснять весь материал?
– Судя по картинке, вы не особо заморочились.
Они продолжают препираться, когда я вижу высокую русую мужскую макушку, и сердце камнем летит вниз.
Я, как завороженная, слежу за тем, как этот человек разворачивается, и мысленно прикидываю варианты того, что буду делать, если это действительно окажется он.
Пульс учащается, а лоб покрывается капельками пота. Кажется, что весь мир замедляется, когда мужчина оборачивается и я выдыхаю.
– Ну ты и мудак, Тимур, – слышу, словно морок, голос Полины.
– Не претендовал тебе нравиться, – усмехается он.
– Какого черта ты вообще влез в это?
– Ольга Александровна! Вам плохо? – доносится голос Залесского.
– Все в порядке, – говорю сдавленно. – Наверное, это из-за духоты.
Вдох-выдох, беру себя в руки.
– Ребят, обсудите, пожалуйста, мирно между собой, что именно хотите видеть в своём фильме, и, когда определитесь, дайте мне знать. Благодарю за увлекательный день. Увидимся в университете.
Впервые за долгое время я вспоминаю, как опасно может быть находиться на многолюдных мероприятиях. Поэтому спешу заползти в свое укрытие и не высовываться.
Только сев в такси, я ощущаю, как напряжение отпускает меня. В голове ни одной мысли о просмотренных фильмах, а только страх и проклятое предчувствие надвигающейся беды.
Но как только машина отдаляется от кинотеатра, меня начинает отпускать. И, добравшись до дома, я снова верю, что мне удастся построить здесь нормальную жизнь.
Так продолжается несколько дней. Я нахожу равновесие, которое никто не в состоянии пошатнуть. Не обращаю внимания даже на мрачные взгляды Руднева и его абсолютный отказ реабилитироваться в моих глазах на парах, вследствие чего он не получает допуск к сессии. Отстраненно общаюсь с Залесским, который каким-то чудом убедил наших активистов подключить к проекту своего режиссера.
Моё “хорошо и стабильно” длится до вторника.
– Ольга Александровна, – говорит Мария Иосифовна, застав меня за рабочим столом на кафедре, – зайдите, пожалуйста, к декану. Он искал вас.
– Хорошо, – говорю я, совершенно не подозревая, что именно меня там ждет…
Глава 15
Денис
– Где это видано, чтобы не получить даже допуск к экзаменам! – лютует отец.
Как и обычно, я сижу от него по правую руку за обеденным столом, по левую находится мама. На столе вкусный ужин, который приготовила кухарка Лиза.
Я еще вижу, как от утки идет пар, а запах выпечки, доносящийся с кухни, просто сводил меня с ума весь вечер.
Но вот теперь смотрю на красного, словно вареный рак, отца, кричащего так, что его, наверное, слышно через весь материк, и плюющегося от гнева, будто я не просто допуск на экзамен не получил, а убил кого-то и попросил меня отмазать.
– Щенок! Только и умеешь, что позорить моё имя!
Сказать, будто я не ожидал подобной вспышки, – значит солгать. Я прекрасно понимал, какой скандал последует за моим проступком. А в понимании отца это не просто какая-то ничего не значащая деталь – это катастрофа.
Сын Руднева Виктора Валерьевича должен быть лучшим студентом, самым послушным сыном и безэмоциональным роботом, не имеющим права на собственные желания.
Но я не такой. Я отказываюсь жить по его нормам, и поэтому для отца я лишь пятно, грязная мазутная клякса, что никак не отмыть от одежды.
– Вместо того чтобы заниматься, ты только и делаешь, что таскаешься со своими дружками-недоумками да притворяешься великим музыкантом! Хотя то, что ты записываешь у себя в студии, заслуживает лишь звание шума!
Я терпеливо слушаю поток грязи, изливающийся из его рта, потому что привык к его реакциям на любое мое действие, как и привык к тому, что мать не смеет заступиться за меня, как и в принципе разговаривать без разрешения.
В любой другой день я, скорее всего, разозлился бы. Но сегодня мне кое-что от него нужно, и это кое-что напрямую вытекает из причины сегодняшнего скандала.
– Мне как людям в глаза смотреть? Снова краснеть, что у меня сын – раздолбай и шут гороховый!
– А ты не красней, – не выдержав, огрызаюсь я.
– Что? – щурится он. – Не красней, значит? Да я тебя без копейки оставлю! Пойдешь у меня побираться!
– И как тогда будешь людям в глаза смотреть? Единственного сына заставил попрошайничать. От такого лучше краснеть?
– А ты не дерзи! – вижу, как он вскипает, будто чайник, и раздувается, как рыба фугу.
– Так, может, ты мне дашь право высказаться в свою защиту? – смотрю ему прямо в глаза, выдерживая пристальный взгляд.
– Какая защита?
– Обыкновенная. Как у любого обвиняемого, – говорю спокойно.
Отец шумно втягивает воздух и выдыхает. Мои слова явно горят у него в голове кислотой, разъедающей мозг. Ведь на защиту в этом доме никто не имеет права, только на обвинение и приговор.
– У тебя ровно три минуты! – выплевывает с презрением.
– Слушай, дело в том, что эта преподша предвзято ко мне относится.
– Конечно, потому что ты тупица и клоун!
Сжимаю крепче челюсть, чтобы не похерить все, ради чего эта ситуация затевалась. Жду, когда отец заткнется.
– Могу дальше рассказывать? – смотрю на него.
– Говори, – рявкает он.
– Я не знаю, по какой именно причине она на меня взъелась, но смысла мне появляться на ее занятиях нет, потому что она отказывается меня воспринимать серьезно.
– Хочешь сказать, у вас работает какая-то непрофессиональная дрянь, чье качество работы зависит от личных симпатий?
– Я так не думаю.
– Тогда что, твою мать, ты пытаешься сказать?! – отцу не хватает терпения надолго. – Я сейчас позвоню в твою богадельню и всех разнесу к херам.
– Не надо, – резко обрываю его. – Ты же сам говоришь, что я всего должен добиваться сам, а не через фамилию.
Господин прокурор снова начинает пыхтеть.
– И что ты предлагаешь? – уже чуть менее дергано спрашивает он.
– Я думаю, что мне просто нужно взять несколько частных уроков и, может, тогда она изменит свое отношение.
– Так возьми! В чем проблема?
– В этом-то и загвоздка. Нельзя преподавателю-предметнику заниматься репетиторством со своими студентами. Есть вероятность предвзятого отношения. Но раз она изначально меня недолюбливает, то вряд ли выставит завышенный бал.
– Хочешь, чтобы я договорился о занятиях с ней? – наконец-то начинает доходить до отца.
– Да, – смотрю на него и жду очередную вспышку гнева. – Просто договорись о занятиях, а дальше моя задача – получить проклятый допуск и сдать экзамен.
– Я подумаю, – бурчит он и, замолчав, перемещает внимание к своей тарелке.
А я же буквально чувствую, как атмосфера вокруг начинает разряжаться, и, кажется, даже слышу мамин облегченный вздох.
– Витюш, может, коньячку? – спрашивает она у отца.
– Можно, – холодно отвечает он, и это хороший знак.
Если собирается пригубить за ужином, значит, проблема исчерпана. Я перевожу взор на маму и подмигиваю ей, обещая, что все будет в порядке.
По крайней мере, я очень хочу, чтобы все было так, как я задумал… Но порой планы хороши лишь на стадии планирования.
Глава 16
Оля
– Исключено! – даю категоричный ответ декану на его абсурдное предложение. – Я не даю частных уроков, особенно своим студентам.
– Я вас прекрасно понимаю, Ольга Александровна, и уважаю ваш настрой, но ситуацией заинтересовался ректор. И нам с вами не нужны проблемы.
– Ерунда какая-то, – выдыхаю, понимая, что положение у меня незавидное и, кажется, моя карьера под ударом.
– Боюсь, что нам с вами не оставили выбора, – говорит, нахмурившись, Анатолий Илларионович.
– Выбор должен быть всегда, – заявляю твердо. – К тому же это не прописано в моих должностных обязанностях.
– Да, но также педагогическая этика предполагает непредвзятость в работе со студентами. А у нас вырисовывается совершенно другая картина.
– Анатолий Илларионович, я всегда сохраняю профессионализм и оцениваю студентов по их знаниям. Руднев приходил ко мне на семинары абсолютно неподготовленным, а потом и вовсе перестал посещать мои занятия…
– Это мы с вами понимаем, как все на самом деле. Но там, – декан указывает пальцем куда-то в потолок, – всем абсолютно наплевать на то, как в реальности обстоит ситуация. К тому же вас просят лишь об индивидуальных занятиях, а после студент будет сдавать экзамен ровно на ту оценку, на которую вы его подготовите.
– Как вы себе все это представляете? – я не могу поверить, что все действительно происходит в реальности. – То есть я занимаюсь со студентом…
– Не бесплатно, заметьте! – вклинивается декан.
– …а потом, – игнорирую его реплику, – сама же буду оценивать его во время экзамена, после сдачи которого меня снова обвинят в предвзятости?
– Мы разрешим этот вопрос.
– То есть отказаться я не могу? – понимаю, что, чем бы я ни апеллировала, за меня все уже решено. И ректор скорее уволит новую преподшу, дискредитирующую репутацию всего преподавательского состава, чем потеряет одного из покровителей.
– Боюсь, что нет. Но вы не пожалеете. Занятия будут щедро оплачиваться.
– Деньги меня не интересуют, – говорю как есть.
С недавних пор я поняла, что деньги не залог счастья. И порой они лишь делают жизнь хуже.
– Но это хоть как-то сможет сгладить ваш дискомфорт.
– Вряд ли, – даже представлять не хочу, что и как будет проходить во время этих занятий. Но что самое страшное, я чувствую разочарование.
