– Беда, что ты сказок не читала, – вздохнул Кузя.
– Читала, – пожала плечами Наташа.
– Читала бы – знала, как с добрым молодцем разговаривать. Сначала бы в баньке попарила, накормила-напоила, а потом и спрашивала.
– Нет у нас баньки.
– И как вы так живёте? – вздохнул домовой и почесал чумазый нос. – Ждёте, пока само отвалится?
– Давай я тебя в раковине отмою? – сообразила Наташа и повела домовёнка в столовую.
– Ну что это ещё такое? Это не баня, – тоскливо сказал Кузя, залезая в раковину.
– Конечно не баня. Это мойка.
– Корыто, по-нашему, ясно всё. А всё едино: что об печь головой, что головою об печь. Мой-ка! – скомандовал домовой.
– Да кто ж в одежде моется? – засомневалась Наташа.
– Вот ещё недоставало! Или мне делать нечего? Этак всю жизнь одевайся-раздевайся, застёгивайся-расстёгивайся. У меня других дел хватает. Парь так! И сам отмоюсь, и одёжа отстирается.
Спорить с домовым бесполезно. И Наташа принялась парить Кузю.
– Что ты там стираешь? – заглянула в столовую Наташина мама.
Наташа подпрыгнула от неожиданности и притопила Кузю ко дну.
– Игрушку, мам.
– Соседей не затопи.
– Угу.
– Я в магазин. Купить тебе что-нибудь?
Наташа помотала головой. Потом ещё раз. Потом мама, как специально, переспросила снова. И только тогда решила уйти в магазин.
– Душегубица! – завопил Кузя, отплёвываясь, но Наташа снова прижала его ко дну.
– Что? – Мама снова заглянула в столовую.
– Ничего, мамочка! Ничего мне не надо! Иди уже в магазин, пожалуйста!
– Ах да! Пирожные до обеда не трогай – аппетит испортишь.
Наташа закивала, заулыбалась и побежала из кухни в прихожую, чтобы поскорее закрыть за мамой дверь.
– Русалка ты, что ли? Кикимора болотная? Утопить меня удумала, окаянная? Извергиня! Давай сюда ветошь свою, сам вытрусь! – Кузя никак не мог прийти в себя. – Кто ж тебя парить учил? Нахлебался я в корыте, спасибо! Спасибо, что живой!
Конечно, с банькой вышло нехорошо. Наташа это и сама понимала. Хорошо, что папа учил её находить плюсы в любой ситуации. Наташа тут же принялась их искать и нашла сразу два. А именно – два сделанных дела: попарить в баньке и напоить добра молодца. Осталось его накормить. И это был третий плюс. Потому что накормить добра молодца Наташе было чем. Вот же он обрадуется! И сразу её простит!
Как не простить, когда у тебя на обед пирожные? Между прочим, Наташины любимые корзиночки. Для домового-то ничего не жалко! И обижать его нельзя ни в коем случае. Он же в доме хозяин. Не маминым же сельдереевым очень полезным супом такого гостя с дороги угощать. А то ещё сбежит.
Глава 9
Ох уж этот Кузька!
Замотанный в мягкое банное полотенце домовой сидел на столе и с ужасом косился на кремовые розочки и мармеладные листики.
– Я не козёл, я такое не ем!
– Да ты только понюхай! – уговаривала Наташа.
– Баба Яга тоже так говорит, когда зелье всяким Иванам подмешивает. А потом поминай как звали. Тоже травница знатная, прямо как ты. Не люблю я траву и не буду!
– И не надо! – кивнула Наташа. – Понюхай, пожалуйста.
Домовой осторожно понюхал. И ещё раз понюхал. И сам не понял, как проглотил пирожное вместе с розочками, листиками и корзиночкой. Вот это вкуснота!
– Сама готовишь или помогает кто? – спросил он, утираясь рукавом и поглядывая на тарелку с печёным яством.
– Магазинные, – улыбнулась Наташа.
– Родич, значит, помогал. Хорошо получается, пусть ещё печёт! – облизнулся Кузя и слопал ещё две корзиночки. – Накормила девица добра молодца, благодарствую. И в баньке попарила. И напоила так, что страшно вспоминать.
– Тогда рассказывай!
– Ладно, слушай.
И рассказал Кузя Наташе всё-всё, как было на самом деле. То есть в сказке, но это одно и то же.
И про Бабу Ягу вероломную, и про волшебный сундук, который ей жить спокойно в чаще не даёт. И как она тридцать лет его искала да Кузьму на крюке пытала, паутиной шёлковой заматывала да над котлом подвешивала для устрашения, грымза лесная нехорошая. И она бы, может, тот сундук и нашла, кабы был он у Кузьмы в распоряжении. А сундук-то волшебный у Наташиного батюшки спрятан! То-то и оно.
– Нет у нас ничего волшебного, – мотнула головой Наташа. – И быть не может. Папа давно в чудеса не верит, он сам говорил. А мама – тем более.
– То-то он его с чердака забрал да в коробе схоронил!
– Это папин сунду
