Кому-то удавалось, и тогда в дело вступали группы розыска и перехвата, если маги с «заставы» не могли справиться сами, или же вторженец, убрав служащих, все-таки выходил в мир. Но на псковской заставе был сильный маг, и его помощники тоже обладали особенным даром. Тут прорывов не случалось ни разу за всё то время, что Котов работал в Петербурге. Попытки случались, а удачных не было ни одной.
Потому он и сейчас был уверен, что их со Степаном помощь не понадобится. Группа перехвата псковичей сработает сама без привлечения чужой помощи. Впрочем, если вторженец не останется там, где вышел из Мари, то тогда могут привлечь и петербургскую группу. Правда, только в случае, если он отправится в их сторону. Если нет, то там действовать будут другие служащие.
Не сказать, что Ведомство насадило своих людей на каждой версте. Миров было больше, чем два, и как бы велико оно ни было, но штат служащих все-таки имел свой предел. Имелись в «Ожерелье миров», как именовали структуру строения Вселенной, и иные миры, лишенные магии, но развитые технологически. С ними Ведомство работало открыто, и в портальных сидели местные жители, а не маги. Но они дальше своей реальности не уходили, чаще из-за необычной формы самих существ. Как бы передвигались по улицам здешних городов разумные моллюски? Вот то-то и оно. Так что «пограничники» и «розыскники» имелись во всех мирах, но распределялись на большие расстояния малыми группами. И потому самовольно перемещаться за пределы закрепленной территории было запрещено.
Впрочем, имелись и одиночки. Их задачей было латать места прорывов. В редких случаях встречать гостей. И, в отличие от заставы, прибывали в их портальные залы по специальным пропускам, то есть уже проверенные и одобренные. По категории уровня силы Котов мог бы стать таким одиночкой, но та работа была совершенно скучной. Однако, опять же в отличие от заставы, что розыскники, что стражи Мари были более свободны и могли вести насыщенную жизнь, в рамках устава Ведомства, разумеется.
– Ну ладно, – хлопнув ладонями по столу, встряхнулся Олег. – Надо бы и о деле подумать, пока иного нет.
Однако мысли его вновь свернули на прорыв, и Котов нахмурился. Если вторженец получил помощь из этого мира, то кто бы это мог быть? Несмотря на отсутствие магии, кое в ком из местных она все-таки была. Ведьмы и колдуны не были сказкой, но данностью этой реальности они не являлись. И если в ком-то и имелась сила, то была она наследственной и если проявлялась, то слабо. А доставалась от таких же магов-иномирцев, какими были Олег и Степан.
За свою очень долгую жизнь по меркам этого мира маги заводили интрижки, живые же люди. И вот от таких связей и рождались дети, в чьей крови могла быть магия. А еще были оккультисты, спиритисты и просто любители всего необычного и загадочного. С ними вполне могла связаться сущность из другого мира и научить, как помочь ей выйти. И если такой помощник имелся у нынешнего пришельца, то жил он тоже в Новгородской губернии, а значит, псковичи отыщут и его.
– Нет, мы им вряд ли пригодимся, – прошептал Олег и все-таки заставил себя переключиться на собственное дело.
Тем более он как раз сумел войти в кружок любителей вызывать духов. Вот это как раз и была его основная работа: не допустить установления связи с иномирными существами, которые зачастую выдавали себя за потусторонние сущности, то есть духов. По ту сторону они, конечно, были, но вовсе не духи.
Об этих спиритистах ему рассказал доктор Ковальчук. Рассказал, как анекдот, и долго смеялся над легковерностью болванов, как он выразился. Котов поухмылялся, а после попросил ввести его в этот кружок.
– Зачем вам это, друг мой?! – искренне изумился Федор Гаврилович. – Вы же в высшей степени разумный человек! Неужто и вы верите в эту чушь? И даже если верите, то я совершенно отказываюсь верить в ваше безумие! Я рассказал вам эту историю, чтобы позабавить, а вовсе не желал заинтересовать. Более того, узнал я об этом кружке от своего пациента, а его я пользую, знаете ли, по причине ипохондрии. Он уверен, что у него воспаление мозга, и я даже склонен с ним согласиться, но вовсе не потому, что он болен, а потому, что верит в призыв духов. И кстати, считает, что может общаться с ними как раз по причине поставленного им самому себе диагноза.
– И все-таки мне любопытно, – улыбнулся Котов. – Прошу, не отказывайте мне, Федор Гаврилович, дорогой мой. Мне хочется развлечься. Вы же знаете, как я порой скучаю. А я расскажу вам больше о вашем пациенте. Возможно, это поможет вам в его лечении, и мы сообща отобьем у него охоту общаться с потусторонними силами. Ну и принесу свежий анекдот, – подмигнул Олег, и доктор рассмеялся и погрозил пальцем.
– Умеете вы подобрать нужные слова! Ну хорошо, будь по-вашему. Но с вас непременно анекдот! Ну и помощь в лечении, разумеется, – он вновь рассмеялся, а Котов поднял руку в клятвенном жесте.
А спустя неделю они вместе отправились на сеанс. Признаться, Котов был искренне изумлен. После того, как Ковальчук отзывался о людях, посещавший господина Смелова, такова была фамилия пациента-ипохондрика, Олег не ожидал, что доктор решится оказаться внутри этого маленького общества.
– Дорогой друг, я вас безмерно уважаю, но моя профессиональная честь не позволит мне лечить пациента, основываясь на ваших советах. Уж лучше я сам погружусь в атмосферу его навязчивой идеи. К тому же мне самому стало любопытно. Ну и есть еще причина… – Федор Гаврилович выдержал паузу и продолжил: – Как иначе мне исполнить данное вам обещание? – Он хмыкнул: – Не могу же я сказать пациенту, как есть. Потому я напросился на сеанс и получил разрешение привести своего доброго знакомца, который интересуется миром духов. А дальше вы уж сами, сами. – Доктор поднял вверх руки: – А меня увольте. Безумствуйте в одиночестве.
– Прекрасное решение, – склонил голову Котов. – А вы, друг мой, интриган, – закончил он с улыбкой.
– Что есть, то есть, – самодовольно крякнул Ковальчук.
Ни первое, ни второе, ни третье и даже ни пятое посещение не произвели на Олега впечатления. И он уже бы махнул рукой и вычеркнул из списка «Особое внимание» этот кружок спиритистов. Однако отметил, что Смелов определенные способности все-таки имеет. Он был медиумом, слабым, но всё же. А раз связь с тонким миром он сумел установить, то нельзя было исключать, что однажды в его сеансы вмешается нечто более материальное и опасное. Так что к спиритистам Котов продолжал ходить, хоть и безумно скучал во время своих визитов.
Впрочем, члены этого кружка имели собственные связи с людьми, которые баловались «колдовством». Настоящих одаренных тоже надо было отметить, если такие и вправду имелись, и потому Олег продолжал не только посещать сеансы, но и сближаться с их участниками. Тем более некоторые из них намекали на некие чудеса, от которых господин Котов придет поначалу в замешательство, а после в неописуемый восторг. Непременно в восторг! И без сомнений – неописуемый.
Но пока замешательство вызывал прорыв, только что произошедший, а восторга вызвать еще никто не удосужился. И потому Олег Иванович решил просто подождать. Хотя бы новостей от Степана.
Глава 2
– Барин, Михаил Алексеевич, нашли! – воскликнул седеющий мужчина в ливрее дворецкого, но тут же поправился: – Нашлись! Глафира Алексеевна нашлись!
Молодой человек двадцати лет, порывисто поднявшись на ноги, бросился к дворецкому:
– Где она? Где она, Осип?!
– К себе поднялись, – ответил тот. – Вот только что и поднялись. Барышня в дом вошли, ни на кого не взглянули, только головой покачали и к лестнице направились…
– Ах оставь, Осип, – в явном волнении отмахнулся Михаил и бросился прочь из гостиной, в которой провел последние несколько часов.
Выглядел он дурно. Взъерошенный, с покрасневшими глазами, во вчерашней одежде, находившейся в некотором беспорядке, – всё это было следствием тревоги и бессонной ночи. Причиной тому было исчезновение единственной сестры помещика Воронецкого – Глашеньки, девицы восемнадцати лет от роду.
Глафира Алексеевна ушла на прогулку еще около полудня вчерашнего дня. Она была девицей романтичной, склонной к грезам, и потому неспешные прогулки ее рядом с усадьбой были привычным делом. И хоть брат журил сестрицу за то, что выходит в одиночестве, но Глашенька целовала его в щеку и с улыбкой говорила:
– Ну что ты, Мишенька, что со мной может случиться? Я ведь рядышком, кругом люди. Если что, услышат. Да и не случается у нас ничего, к чему хмуришь брови сердито?
– Да как же мне не хмуриться, сестрица? – с укором отвечал Михаил. – Одни мы с тобой друг у друга. Случится что, как же мне быть без тебя? Да и неприлично девице в одиночестве бродить.
– Я по своей земле брожу, братец, к соседям не захаживаю. Не сердись, голубчик, всё будет хорошо.
И вот она вновь ушла. Но не вернулась ни через час, ни через два, ни даже к сумеркам. Занятый своим делами, Михаил Алексеевич не заметил отсутствия сестры, но когда начало вечереть, явилась горничная Прасковья – старшая внучка дворецкого Осипа. Вот она-то первой и произнесла это ужасное:
– Барышня пропали.
Воронецкий, пребывавший в своих мыслях, оторвался от бумаг и ответил горничной рассеянным взглядом. Так и не осознав ее слов, он переспросил:
– Что ты сказала?
– Барышня ушли гулять и не вернулись, – ответила девушка.
Он еще с минуту смотрел на Прасковью и наконец отметил, как горничная мнет пальцами подол форменного платья, что румянец ее лихорадочен. Девушка была всерьез встревожена. Михаил нахмурился и поднялся на ноги.
– Когда ушла Глафира Алексеевна? – спросил он, снимая со спинки стула свой сюртук.
– К полудню дело было, – ответила девушка. – И к обеду не вернулись Глафира Алексеевна, и позже не пришли. Я уж обегала везде, где они гуляют, а нету барышни. Пропала! – визгливо закончила она, окончательно обнажив волнение.
– Черт знает что, – выругался Михаил. – Отчего раньше не пришла? Почему сразу не доложила? К обеду барышни нет, а ты молчишь!
Лицо Прасковьи скривилось в рыданиях, и она повалилась на колени:
– Браните, барин, браните, виноватая я! Не доглядела! Да только вы ведь велели вас не тревожить, а я думала, вернутся Глафира Алексеевна, выдавать не хотела! Браните вы сестрицу за то, что они одни гулять изволят, а они огорчаются. Думала, вот вернутся, а вы и не узнаете. Мало ли замечтались барышня, загулялись…
– Довольно! – устав слушать оправдания, гаркнул Михаил и устремился прочь из кабинета мимо рыдающей Прасковьи.
Вскоре собрались все, кто работал в усадьбе, а к ночи позвали и крестьян из ближайшей деревни. Глашеньку искали еще при свете уходящего дня, после с фонарями. Сначала разбрелись по поместью, потом ушли за его границы.
Михаил старался не прислушиваться к негромким шепоткам крестьян, потому что уже несколько раз уловил слова: пруд, утопла, лес, звери. Всё это и вправду могло случиться, и от предположений, какие он слышал, Воронецкий начинал закипать. И чем дольше длились поиски, тем громче становились голоса, и тем больше злился молодой барин.
– Моя сестра жива! – не выдержав, рявкнул он. Люди затихли, и он добавил уже спокойней: – И мы ее найдем.
– Если только в лес пошла и заблудилась… – неуверенно предположил кто-то.
– Да что бы барышне в лесу-то делать? – усомнились в ответ.
– Так ведь больше ей деваться и некуда.
– Красивая барышня, вдруг… – женский голос осекся, и продолжить это предположение никто не решился.
А вот Михаил остановился и обернулся. Будто огнем обожгли его слова крестьянки. Глаша и вправду была хороша собой. Стройная, нежная, как полевой цветок, неискушенная в мирских страстях. И хоть была склонна к мечтам, но нрав имела озорной. И черты лица ее были приятны и гармоничны. Светлые волосы были густы, голубые глаза чистыми и яркими.
Кто-то из соседей уже не в первый раз намекали на желание породниться с Воронецкими. И хоть род их не был знатен, а предложения поступали и от семейств, какие могли оказать Глафире Алексеевне честь, но Михаил не спешил с положительным ответом. Причиной тому была сестрица.
– Не спеши отдавать меня замуж, братец, – просила она. – Отдай тому, кто мне придется по сердцу. Есть у меня еще время, дай побыть в отчем доме.
Михаил Алексеевич любил сестру, потому перечить не стал.
– Будь по-твоему, душа моя, подыши еще немного полной грудью.
И вот от этих вот воспоминаний Воронецкий сейчас и задохнулся. Что если украли? Бежать бы сама не стала, это Михаил знал точно. Глашенька любила брата не меньше, и скрывать бы от него своих мыслей не стала. А вот охотники на нее были. И в гости захаживали, и на званые вечера приглашали, и глаз не сводили. Ухаживали. Правда, приличий никто не нарушал, ожидали, когда Глафира Алексеевна откликнется. А она улыбалась, но близко к себе никого не подпускала. Неужто и вправду…
Он оглядел людей, которые шли за ним, и спросил:
– Чужой кто заезжал к нам?
Люди переглянулись и отрицательно замотали головами.
– Нет, барин, не видали.
– Может, из соседей наших кто появлялся? – вновь спросил Воронецкий.
Крестьяне переглянулись, но вновь отрицательно покачали головами.
– Так ведь мы ж за дорогами не смотрим, Михаил Алексеевич, – ответили ему. – Ребятню спросить надо, эти без дела, бывает, бегают. Может, кого и приметили?
И тут же откуда-то из-за спин взрослых послышался детский голос:
– Нет, барин, никого чужого не видали, – вперед пропихнули мальчишку лет семи. Он отвесил поклон Михаилу и продолжил: – Своего только видели. Федот Афонин в лес ходил, на нас кулаком махал, оттого и запомнил.
– Отчего махал? – рассеянно спросил Воронецкий.
– Так это… – мальчишка замялся. – Убогий же, вот мы и того… дразнили.
На затылок его обрушилась тяжелая длань, но кто именно из столпившихся крестьян наказал мальчишку за насмешки над блаженным, Михаил не заметил, да и не было ему это интересно.
– Да мы ж не со зла! – услышал помещик, однако это уже скользнуло лишь по краю сознания.
Михаил отвернулся. Он в раздумьях потер подбородок. Афонин был мужиком безобидным, насколько помнил Воронецкий. Мог козликом по улице проскакать, песню завести да дергаться под нее, как кукла на шарнирах, но вроде бы не буйствовал. Однако оставался он душевнобольным, оттого и ожидать можно было, чего угодно.
А что если Глашенька и вправду в лес пошла, да там они и встретились? Мог ли убогий к барышне пристать, а то и сотворить непотребное? Мог. Мужик ведь зрелый. Это разум у него, что у дитя, а в остальном… кто знает.
– До девок охоч? – ровно спросил Михаил, не обернувшись к своему сопровождению.
– Кто, барин? – спросили его.
– Афонин.
– За бабами у бани подглядывал, я видал, – ответил всё тот же мальчишка.
И Михаил гаркнул:
– Сыскать мне его и в усадьбу приволочь! Пока не вернусь, чтоб под замком сидел!
– Слушаюсь, Михаил Алексеевич, – ответил Осип и кому-то велел: – Идем искать блаженного.
Остальные продолжили поиски Глашеньки. Бродили, пока не погас последний фонарь. Звали, заглядывали под кусты, но когда в сумраке приняли силуэт поваленной молодой березки за барышню в светлом платье, остановились.
– Так толка не будет, – мрачно признал Михаил. – Продолжим, когда рассветет.
На том и вернулись назад. К усадьбе Воронецкий подходил, мучимый отчаянной надеждой, что сестра вернулась и уже спит, свернувшись на диване в его кабинете. Иначе и быть не могло. Встревоженная отсутствием брата в позднюю пору, в свою спальню она бы не ушла, непременно осталась бы ждать его.
Мысль о том, что о возвращении Глаши ему бы уже доложили, Михаил гнал, истово веря в нерасторопность и леность прислуги. Конечно, он сейчас войдет в дом и там услышит радостное известие! Тут же пойдет к сестрице и даже не станет ее бранить, ни за что не станет. Лишь бы была жива и невредима, а остальное – мелочи. Сама расскажет, где пропадала.
Он взбежал по невысокой каменной лестнице, распахнул дверь и замер, готовый услышать радостное:
– Барышня вернулись, – но…
Но услышал он иное:
– Не нашли, барин.
– Не нашли, – произнес Воронецкий, посчитав, что Осип спрашивает о Глафире Алексеевне.
– Мы уж его по всей деревне искали, дом его вдоль и поперек облазали, но нет лиходея, – продолжал дворецкий. – Мать его говорит, как днем ушел, так и не возвращался.
– Кто? – посмотрев на него, нахмурился помещик.
– Ну так Федотка Афонин, – пояснил Осип. – Вы изволили приказать сыскать блаженного. А нет его. Мать божится, днем в последний раз видела. Сидит старуха, плачет. Убогий, а всё ж кровиночка.
– Не вернулся, стало быть, – сузил глаза Михаил. – Вели, как объявится, ко мне. Я из него душу вытрясу.
– Слушаюсь, – поклонился дворецкий, и барин ушел в первую попавшуюся дверь.
Это оказалась гостиная, но вряд ли Воронецкий заметил, куда он вошел. На ходу стянул сюртук и уронил его на пол, даже не подумав, что делает. После добрел до кресла, упал в него и, откинувшись на спинку, накрыл лицо руками. Теперь он и вовсе не сомневался, что исчезновения Глашеньки и убогого связаны.
Воображение рисовало одну картину страшнее другой. Он видел растерзанную сестру, лежавшую на земле, а рядом ее мучителя, который пел одну из своих песен и плясал рядом, даже не отойдя от места злодейства…
– Нет-нет, она живая, живая, – словно заклинание повторял несчастный брат. – Лишь бы живая…
А потом ему чудились глаза Глаши, наполненные страхом и отвращением, а над ней скалящееся в ухмылке лицо Федотки. Михаил слышал крики и мольбы своей сестры, и сердце его сжималось от мысли, что он в этот момент был поглощен своими делами и не пришел на помощь.
Застонав, Воронецкий оторвал руки от лица и огляделся, не зная, как выплеснуть свое горе и ярость. Рядом на столике стоял подсвечник, и Михаил, схватив его, с силой швырнул в противоположную стену.
– Святый Боже! – вскрикнул Осип, едва увернувшись от тяжелого подсвечника.
