– Хамелеона нет силы прорвать Марь. У него должен быть помощник на этой стороне.
– Им могла быть только Глаша Воронецкая, если исходить из особенностей этого существа, – ответил Полянский. – Однако ее брат не произвел впечатления человека, который бы увлекался мистикой. Он прагматичен и полон здравомыслия. К тому же, у призвавшего должен быть дар, а Михаил – обычный человек. Стало быть, и сестра его такая же, они одной крови.
– Не обязательно, – заговорил Степан. – Дар мог быть унаследован одним из потомков.
– Но увлечения мистицизмом не скрыть, – парировал Алексей Дмитриевич. – Тем более девушке, тем более в деревне. Может, и кидала туфельку за порог, и в зеркальце жениха выглядывала, но чтобы связаться с хамелеоном этого недостаточно.
– Да, это по части людей вроде моих мистиков, – поддержал Котов. – И всё же не объясняет, кто призвал хамелеона. Он мог поглотить и блаженного, и барышню, принять ее облик и явиться в дом Воронецких, но если там нет никого с даром, то где же призвавший?
– Резонно, – кивнул Полянский. – Если он остался в тени, мы найдем его. Тогда на Глафиру могли и натравить, а цель, ради чего это сделали, находится здесь, в Петербурге. Всё несколько запутано, но нам предстоит в этом разобраться. Всем нам.
– Будем разбираться, – улыбнулся Котов, а Степан жарко поддержал:
– Да!
– Будем держать друг друга в курсе о ходе расследования, – произнес Полянский, поднявшись с дивана. – Надеюсь, всё разрешится быстро и без ненужных жертв. Всё же хамелеон… Н-да.
Олег, провожая гостя, первым прошел к выходу из кабинета
– Вы в Ведомство доклад отправили? – спросил он.
– Да, доклад я отправил, – кивнул Алексей Дмитриевич, – они ответили, что дают нам свободу действий. Если нам понадобится помощь, ее отправят. Я сказал, что пока помощи не требуется.
– Попытаемся справиться своими силами, – улыбнулся Олег, пока он не видел повода в этом сомневаться. Всего доброго.
– Всего доброго, коллеги, – чуть склонил голову Полянский и шагнул в портальную комнату.
Котов обернулся и первое, что увидел, это шальную улыбку Степана. Он был счастлив до изнеможения.
– Наконец-то настоящая работа! – возвестил последний и потер ладони.
Олег вздохнул и покачал головой. Они опять разошлись во мнении. Котов бы предпочел ходить по салонам и слушать шарлатанов, потому что хамелеон был намного, намного хуже. И если они остановят его еще на Глафире Воронецкой – это будет очень большая удача.
Глава 5
Петербург встретил Воронецких многоголосьем улиц и серым небом. Сегодня день выдался хмурым, и мелкая морось то начиналась внезапно, то так также внезапно заканчивалась. И все-таки это не мешало ловить жадным взглядом всё, мимо чего они проезжали. Столица!
К своему стыду, Михаил, несмотря на то, жил всего в нескольких днях пути, не был в Петербурге ни разу. Что уж говорить о Глаше! Впрочем, ничего ни удивительного, ни постыдного тут не было. Ни в университет, ни в военное училище Миша никогда не стремился, даже не задумывался об этом. Да и жаждой путешествий не болел, как и многие дворяне, особенно помещики.
Образование он получил не блестящее, но и не худшее. Еще отец нанял маленькому Мише гувернера – престарелого немца, который обучил мальчика арифметике, немецкому языку и немного латыни, которую знал тоже немного. Французский язык младший Воронецкий учил с гувернанткой Глаши и вместе с сестрой. А родному языку и истории детей обучал строгий с виду, но добрейший на самом деле Сергей Романович.
Что до географии, то тут роль учителя взяла на себя бабушка. И если Сергей Романович только казался строгим, то бабушка могла и за розгу взяться, если внуки не отвечали на ее вопросы. Впрочем, обучение с ней происходило своеобразно. Старшая помещица Воронецкая указывала статьи из энциклопедии, а после, держа в руках книгу, слушала, как дети запомнили прочитанный материал.
Она же учила и музыке. И если Глашеньке музицирование давалось легко, то Миша этот предмет ненавидел всей душой, потому что, как говорится, медведь не просто наступил ему на ухо, а оттоптал от всей своей медвежьей души. В общем, ни слуха, ни чувства ритма, ни даже музыкальной памяти у мальчика не было. И бабушка наконец сжалилась.
А вот с танцами дело обстояло немного лучше. Этому детей учила гувернантка Глафиры, а младшие Воронецкие составляли друг другу пару. За неимением того, о чем было сказано выше, Миша научился танцевать под счет. И если сестрица плыла в вальсе, то ее братец сопел, пыхтел и старательно считал. Даже закусывал кончик языка от усердия. Но от этой привычки его быстро отучили бабушка и ее розга, которой та постукивала по ноге, наблюдая за детьми.
Ну а после смерти бабушки у Михаила Алексеевича появился новый учитель – Афанасий Капитонович, и учился у него дворянин Воронецкий уже иной дисциплине, коммерции. И это дело шло у него, может, и не бойко, но весьма недурно. Деловитости отца у Миши не было, но сметка имелась. Так что компаньон хвалил молодого человека и обещал, что в будущем тот сможет воротить такими делами, что нынешние будут казаться детскими шалостями. Воронецкий улыбался, слушая, ему и вправду было приятно.
Наверное, потому, что купец в некотором роде восполнял отеческую заботу, которой отроку когда-то не хватало. Алексей Игнатьевич был сначала занят делами, после и вовсе умер, а гувернер и учитель не дали того, в чем нуждался подрастающий юноша. А Афанасий Капитонович был каким-то душевно большим и основательным, и Миша ощутил то самое, в чем нуждался.
И в свою очередь пытался дать нечто подобное и сестре – быть ей не только братом, но и где-то немного отцом. Должно быть, потому и считал, что прежде надо было устроить счастье Глаши, а потом уже думать о себе. Но теперь речь шла об ее здоровье, и надо было сначала вернуть прежнюю Глафиру, ну а потом опять говорить о ее счастье.
– Миша.
Воронецкий вынырнул из своих размышлений и посмотрел на сестру. Она несколько ожила за время дороги. Прежней не стала, да и взгляд леденел, когда брат вновь пытался узнать, что с ней произошло, и Михаил пока оставил эту тему. И Глашенька опять немного оживилась. А сейчас она показалась ему взволнованной.
Воронецкий накрыл руку сестрицы ладонью и спросил с улыбкой:
– Что, душа моя?
– Мишенька, прошу тебя, давай назовемся супругами. И фамилию возьмем иную.
Михаил опешил. Он с минуту смотрел на сестру, и она повторила:
– Прошу тебя.
– Но это же дурно, Глаша, мы единокровные…
– Так я ведь не в церковь тебя прошу пойти, Мишенька, – ответила она. – Никто здесь не знает, кто мы на самом деле.
– Но зачем?! – воскликнул Воронецкий, однако заставил себя успокоиться и заговорил мягко, словно уговаривая малое дитя: – Глашенька, мы похожи. К тому же всякое бывает, можем ведь встретить и кого-то знакомого. Какие разговоры пойдут тогда в нашем уезде, даже представить страшно. Нас же ни в один приличный дом не примут, а о супружестве…
Он замолчал, потому что сестра смотрела на него с нескрываемым раздражением, будто это не она, а ее брат говорил глупости.
– Миша, мы похожи, но не близнецы, – парировала Глаша. – Достаточно сказать тому, кто заметит эту схожесть, что мы приходимся родней друг другу, но дальние, однако родовые черты схожи. Тут не о чем говорить.
– Но если знакомые…
– Для знакомых мы те, кто мы есть.
– А если тебе встретится тот, кто придется по душе?! – вновь воскликнул Миша. – Что если и он полюбит тебя? Но он ведь будет считать, что ты замужем. И за кем?! За… – Воронецкий кашлянул и понизил голос, – за родным братом. Это же какой-то кошмар!
– Стало быть, он будет счастлив узнать потом, что я свободна, – отмахнулась Глафира Алексеевна. – И даже если тебе кто-то придется по душе, всё будет то же самое. Для знакомых мы брат и сестра Воронецкие. В гостинице же пусть будем какими-нибудь Сорокиными. Ты, быть может, учитель гимназии, а я твоя супруга. И в Петербург приехали издалека, ну, к примеру, Тамбова.
– И что бы в Петербурге понадобилось учителю гимназии из Тамбова? – проворчал Михаил.
– Ну хотя бы нового места. Решили перебраться в столицу, только и всего. Быть может, это мой каприз. А может быть, и чье-то предложение. Прошу тебя, – она вновь сжала брату руку, – я не хочу, чтобы мы назывались своими именами.
Воронецкий прищурился:
– Ты чего-то опасаешься? Или кого-то?
Взгляд Глашеньки уже знакомо стал колючим, и она ответила вопросом на вопрос:
– А отчего бы вам, Михаил Алексеевич, ни откликнуться на просьбу своей сестры? Вы ведь вроде любите ее, как говорите, не так ли? Так почему бы просто ни сделать той невинной малости, о какой она просит вас?
– Даже так? – приподнял брови Воронецкий. – На вы, да еще в третьем лице? – После вновь прищурился и тихо хмыкнул: – Хорошо, сестрица, я сделаю, как ты просишь, хоть не понимаю и не желаю этого. Однако же ты ответишь мне любезностью на любезность. Я и без того выписываю вокруг тебя всяческие коленца, попляши и ты под мою дудочку.
– Чего ты хочешь? – сухо спросила Глаша.
– Я хочу, чтобы ты поговорила с доктором, которого я найду, – ответил Михаил. – Ты сильно переменилась. Я хочу, чтобы тебя осмотрел врач. И если что-то сдерживает тебя, возможно, с ним тебе будет легче разговориться и наконец вернуться в свое прежнее состояние.
Воронецкая на миг поджала губы. Было видно, что с ее языка готова сорваться новая дерзость, и брат напомнил:
– Мы называемся супругами, ты соглашаешься на визиты к доктору. Я же в свою очередь перестаю терзать тебя расспросами, пока ни будешь сама к ним готова.
–Будь по-твоему, – все-таки согласилась девушка. – Я готова посетить доктора. – Она чуть помолчала и выпалила: – Я не сумасшедшая!
– Но тебя что-то угнетает, и это очевидно, – парировал Михаил.
– Стало быть, ты исполнишь, о чем я прошу, – уже утвердительно произнесла она, и Воронецкий кивнул:
– Исполню. А ты подготовь объяснение причины столь возмутительному «супружеству», если эта история всплывет наружу.
Они немного помолчали, и первой вновь заговорила Глаша.
– Так как мы назовемся?
– Если уж менять фамилию, то вовсе уйдем от птичьей, – чуть ворчливо ответил брат. – Будем Светлины какие-нибудь. Я – Максим Аркадьевич, а ты…
– Софья Павловна, – опередила его сестрица.
– Давно придумала? – усмехнулся Михаил. Она кивнула, и Воронецкий, вновь усмехнувшись, покачал головой. – Ну, стало быть, Соня.
– Стало быть, – ответила Глаша и впервые улыбнулась знакомой задорной улыбкой. – Люблю тебя, братец.
– И я тебя, сестрица, – снова проворчал Михаил.
Возможно, в просьбе сестры и имелся некий смысл. Он ведь и сам готов был увезти ее именно потому, что подозревал наличие того, кто был причастен к ее исчезновению. Даже Полянского заподозрил. Впрочем, он и сейчас не пришел к окончательному выводу в отношении случайного знакомого.
Куда они едут, Воронецкий от прислуги не скрывал, в этом и смысла не было, потому что отправились в Петербург брат и сестра на собственном экипаже, которым правил их кучер. Еще и Афанасию Капитонычу Михаил написал, что отбывает на некоторое время в столицу. Наверное, надо было ехать на дилижансе или поезде и не называть конечной цели путешествия…
Хотя компаньону Воронецкий доверял. Да и гостиницу, куда они направлялись, похвалил когда-то именно Афанасий Капитонович. «Старым фениксом», который располагался на Александринской площади, владел его знакомец – купец Иванов. Не близкий, но отзывался о нем компаньон Михаила хорошо. Он и сам останавливался в «Фениксе», когда наезжал в Петербург. Туда же направлялись и Воронецкие,
Столицы ни брат, ни сестра, ни тем более их кучер не знали. Потому сейчас на козлах рядом с Петром сидел юркий отрок, который согласился показать дорогу за некоторое вознаграждение. И после того разговора, который произошел только что между родственниками, Михаил радовался, что решил ехать в закрытом экипаже, иначе бы их подслушали. Хотя, наверное, в ином случае Глаша завела бы эту беседу еще в дороге, а не держала выдумку в себе до последнего.
В эту минуту карета остановилась, после качнулась, затем второй раз, но уже в другую сторону. Похоже, сначала на землю спрыгнул паренек, затем слез кучер. Это догадка тут же подтвердилась, потому что Петр открыл дверцу и сообщил:
– Добрались, барин.
Михаил первым выбрался из кареты, после подал руку сестре, и когда она вышла, сам уместил ее ладонь на сгибе своего локтя.
– Отнеси багаж в гостиницу, – велел Воронецкий, – оставь там и уезжай в поместье.
Петр заметно удивился.
– Так вам же карета будет нужна, – ответил он. – Если думаете, что города не знаю, так я пройдусь, запомню улицы. Чего на наемных деньги тратить?
– Наемные мне дешевле обойдутся, чем содержание лошади и тебя вместе с ней, – ответил Михаил. – Вернешься через месяц за нами. Думаю, за это время управимся.
– А если раньше управитесь?
– На поезде вернемся, – отмахнулся Воронецкий. Он полез во внутренний карман и достал кошелек, после вынул из него несколько ассигнаций и протянул кучеру: – Вот, держи, голубчик. Это тебе на обратную дорогу, что останется, будет на дорогу до Петербурга через месяц. Не прогуляй, смотри.
– Как можно, Михаил Алексеевич, – возмутился кучер, но блеск в его глазах, появившийся при виде денег, заметно померк. Петр расстроился.
– Смотри мне! – потряс пальцем Воронецкий, и кучер, прежде истово ударив себя в грудь, после перекрестился:
– Вот вам крест, барин, не подведу.
– Я тебе верю, – кивнул Михаил. – А теперь бери багаж и неси в гостиницу, только вот что… – он чуть помолчал и продолжил, – не называй нашей фамилии. Барин и всё, понял?
– Понял, барин, – кивнул Петр.
Однако ничего нести ему не пришлось, потому что из дверей гостиницы выскочил лакей. Он поклонился и взялся за один из саквояжей. Петр сгрузил ему остальные вещи, затем поклонился Воронецким и забрался на козлы.
– Счастливо оставаться, барин! – воскликнул он.
– Скатертью дорога, голубчик, – махнул ему Михаил, и они с Глашенькой направились следом за лакеем. За оставшимся вещами уже спешил следующий.
Вскоре «супруги Светлины» поднимались за служащим гостиницы в снятый ими номер. Пришлось сэкономить, чтобы не нарушить выдуманную историю про частного учителя с супругой, хотя по средствам им были комнаты и получше.
– Внизу у нас ресторан, – говорил им служащий. – Там кухня на любой вкус. Хотите французская, хотите русская. Господа артисты и прочая богема любят зайти сюда закусить. Театр-то вон он, рядышком совсем. Если захотите сходить, очень рекомендую. Слышно там хорошо даже на галерке, и представления разные.
– Благодарим, – ответил Миша, но вышло несколько сухо. Ему всё еще было не по себе от того, что назвал женой родную сестру. Служащий, кажется, этого не заметил, потому что продолжал рассказывать, что находится рядом со «Старым фениксом».
А вот Глаша не расстраивалась, она даже с интересом слушала их проводника и кивала, запоминая всё, что он говорил. Девушка с явным интересом рассматривала обстановку холла, увешанного картинами, лестницу, а после и коридор, пол которого был застелен ковром, скрывшего звук шагов. И пока служащий открывал дверь, младшая Воронецкая подошла к картине, висевшей на стене.
– Г.. голубушка, – едва не позвав сестру ее настоящим именем, произнес Михаил, – Соня, не отходи.
– Конечно, Максимушка, – отозвалась она и улыбнулась.
Вышло у нее это столь естественно, будто Миша всегда носил именно это имя, и он ощутил новый виток раздражения.
– Прошу, – произнес служащий. Он первым вошел в номер и повел рукой: – В вашем распоряжении две комнаты. К сожалению, ванной комнаты у вас нет, но есть умывальный столик и отхожее место, простите. Воду приносят утром и вечером, а также по вашему требованию. Кроме того, – в улыбке его вдруг появилась толика превосходства, – освещение электрическое. Если вы пожелаете, то при гостинице есть парикмахерская, также имеется прачечная. Горничная является утром, чтобы забрать грязное платье и белье. Получите вы обратно всё чистое и выглаженное на утро следующего дня. Про ресторан я уже имел честь вам доложить, там вы сможете позавтракать, пообедать и отужинать. Но если пожелаете, то еду вам доставят в номер. К сожалению, для вашего номера это входит в отдельную стоимость.
– Постельное белье? – строго спросил Михаил.
– Меняем еженедельно, – тут же отозвался служащий. – Если понадобится раньше, то…
– Отдельная плата, – догадавшись, усмехнулся Воронецкий.
– Истинно так, милостивый государь, – с достоинством ответил мужчина.
