– Он же с восьмидесятого года отсутствовал вроде? – задумавшись, спросил Котов.
– Именно так, – кивнул сыщик. – Я периодически справлялся о его здоровье, вы знаете. Даже отчаялся уже, что Иван Дмитриевич преодолеет недуг, но это же наш Путилин! Он может всё, – лицо Сан Саныча осветилось улыбкой. – Не обижайтесь, господа, но я вновь хочу выпить за начальника петербургского сыска.
– Какие обиды! – воскликнул Федор Гаврилович. – С превеликим удовольствием! За хороших людей, хоть весь графин до дна, – он рассмеялся, и приятели вновь выпили.
Отставив стакан, хозяин дома взял колоду карт. Приятели, пользуясь своим уединением, уже давно выбрали себе игру, в которую в светских салонах обычно не играли – в «Дурачка». Эту игру знали многие, но пренебрегали, считая грубой и простой.
Но в доме сыщика именно ей отдавали предпочтение. Кичиться мужчинам было не перед кем, а игра им нравилась. К тому же они никогда не делали ставок, играли просто в удовольствие под приятную беседу, время от времени попивая коньяк. Обычно графина хватало на весь вечер, однако иногда брались и за второй, но такое случалось нечасто. Разговор и без того тек легко и необременительно.
– А как ваши рассказы, Олег Иванович? – полюбопытствовал Рыкин, раздав карты.
– К сожалению, за то время, что мы не виделись, написал лишь один, его и принес. Не хватает вдохновения, – ответил Котов. – Нахожусь в поиске сюжета.
– Что вы, Сан Саныч, голубчик! – весело воскликнул Федор Гаврилович. – Наш дорогой друг нынче ходит по салонам мистиков! – Он рассмеялся, но вдруг замолчал и хлопнул себя ладонью по лбу: – Олег Иванович, так вы вдохновения у них ищите?! Вам разонравилось писать о преступлениях?
Мужчины разыграли карты, и хозяин дома поднял взгляд на молодого гостя.
– Вы решили сменить сюжет? – спросил сыщик. – Желаете написать что-нибудь этакое? Вроде «Вия» господина Гоголя? Или же вроде «Утопленника» господина Пушкина? Помнится, это стихотворение произвело на меня сильное впечатление, впрочем, как и «Вий».
Александр Александрович прочистил горло и продекламировал:
Прибежали в избу дети
Второпях зовут отца:
«Тятя! тятя! наши сети
Притащили мертвеца».
«Врите, врите, бесенята, —
Заворчал на них отец; —
Ох, уж эти мне робята!
Будет вам ужо мертвец!»
– Браво! – почти одновременно произнесли Котов и Ковальчук.
– Только на «бис» не просите, – усмехнулся сыщик. – Я это стихотворение помню лишь местами. Да и запомнил-то потому, что как раз тогда случай был: рыбаки вытянули из залива труп купца Малыхина. Вот как в этом стихотворении: «Безобразно труп ужасный посинел и весь распух». Может, потому и впечатление было сильным, так как тогда-то стихотворение и прочитал впервые. Вот и сложились реальность с вымыслом. Так что же, Олег Иванович, – он вернулся к своему вопросу: – Более не желаете писать о преступлениях?
– Напротив, – ответил Котов, – о них писать желаю, как и прежде. Но вот подумалось мне, а отчего бы не добавить мистицизма? Впрочем, с мистицизмом проще, а вот с преступлением никак не определюсь. Хочется чего-нибудь этакого, знаете ли, загадочного. У вас случайно ничего загадочного не происходило?
Рыкин ненадолго задумался, после пожал плечами и ответил:
– Нет, всё прозаично и понятно. Постойте, – он хмыкнул и прищурился, – так вы пришли поэтому? Вспомнили обо мне, чтобы расспросить о преступлениях?
Олег взял из колоды недостающие карты, посмотрел в них и сделал ход. После перевел взгляд на хозяина дома и укоризненно покачал головой.
– Вовсе нет. Я даже не задавал вам вопросов, просто уж к слову пришлось. Да, не скрою, хотел воспользоваться случаем, раз уж мы собрались. Но придумал я встретиться по той причине, что начал скучать по нашему маленькому обществу. С Федором Гавриловичем мы хоть не особо часто, но встречаемся, а вас поймать сложно. И если бы меня интересовал только сюжет, то я бы непременно встретился с вами и задал свои вопросы, а не сговаривался со всеми вами, чтобы собраться.
– Ну будет вам, Олег Иванович, будет, – Сан Саныч примирительно улыбнулся, – я вовсе не желал вас задеть или обидеть. Даже не укорял, просто пошутил, а вышло неудачно. Не сердитесь, батенька, лучше выпьем за ваше вдохновение.
– Вот это доброе дело! – воскликнул жизнерадостный доктор Ковальчук. – За вдохновение Олега Ивановича!
Рыкин поднял свой стакан и отсалютовал им. Котов поднял свой, выпил и улыбнулся:
– Я не обиделся, Сан Саныч, не думайте. Просто стало немного неприятно, но уже прошло. Однако, раз уж зашел разговор, то я буду признателен, если вы расскажете, когда у вас произойдет что-нибудь необычное и загадочное.
– Я помню, к чему вы имеете интерес, – подмигнул сыщик. – Но за всё время ничего такого не было, и я не оповещал вас. Но если вдруг, то непременно расскажу, а может и покажу.
– Это будет любезностью с вашей стороны, – вновь улыбнулся Олег.
– Но с вас непременно новый рассказ, а лучше роман, раз уж вы хотите с мистикой. Непременно роман! – ответная улыбка Александра Александровича была широкой.
– Поддерживаю! – воскликнул Федор Гаврилович. – Если с мистикой, да преступление… м-м, это должно быть примечательно.
– А что же мистики? – спросил сыщик. – Что любопытного углядели у них?
Олег хмыкнул, вспоминая людей, с которыми успел пообщаться, но вдруг хохотнул в полный голос.
– Меня обещали свести с настоящей колдуньей, – сообщил он. – Но очень тайной. Такой тайной, что даже имени ее не произносят. – Его собеседники рассмеялись, и Котов продолжил: – А еще меня водили к провидцу. Сей хитрый негодяй велит потенциальному гостю ждать нужного дня, а сам в это время собирает сведения, которые после и обрушивает в тот самый день.
– Какой день? – живо заинтересовался Ковальчук, и ответил ему Рыкин:
– Нужный! Разве же неясно? Когда соберет сведения! – он вновь расхохотался и произнес, утерев набежавшие слезы: – Каков пройдоха!
– Вот уж истинно, – усмехнулся Олег. – Я подловил его. Он рассказывал мне сплетни обо мне, будто высмотрел это в своем хрустальном шаре. А я спросил о том, о чем в сплетнях нет ни слова. И знаете что?
– Что?
– Он тут же «обессилел» и сказал, что был у князя Голицына, открывал ему грядущее на благо империи! А самое забавное в том, что Голицыных в тот момент в Петербурге не было!
Гостиная вздрогнула от дружного хохота, даже Барбоска гавкнул, будто поддерживая людей. Александр Александрович провел рукой по глазам, стирая вновь набежавшие слезы.
– Ну пройдоха, ох и пройдоха! – воскликнул он и зашелся в новом приступе смеха.
Вечер обещал быть веселым и приятным, а главное, Олег теперь был уверен, если хамелеон проявится, Сан Саныч непременно расскажет.
Глава 7
Молодая пара неспешно шагала по Большому проспекту, что протянулся по Васильевскому острову. И хоть держались они степенно, особенно молодой человек, но было сразу понятно, что они гости в Петербурге, и им не особо привычен вид большого города. Особенно часто озиралась по сторонам дама.
Была она прелестна и уже не в первый раз вслед паре бросал взгляд то пожилой господин с тростью, то парень в картузе и красной косоворотке, поверх которой был надет жилет, и уже из его нагрудного кармана свешивалась серебряная цепь от карманных часов. А еще обернулся мужчина, одетый как франт. Он даже приставил к глазу монокль, рассматривая барышню. Однако в это мгновение обернулся спутник девушки, заметил франта и нахмурился. После этого столичный хлыщ вздернул подбородок и продолжил путь.
Впрочем, и сам спутник юной прелестницы был недурен собой, и это явно отметила дама, сидевшая в коляске. Она обернулась вслед паре, с минуту смотрела на них, а после вздохнула и просияла в улыбке, потому что к коляске спешил другой молодой человек, и нес он букет цветов.
Однако ни кавалер, ни его дама, привлекшие внимание кое-кого из обитателей Васильевского острова, не замечали чужих взглядов, они и сами никого не разглядывали. Разве что девушка время от времени склонялась к своему спутнику и говорила негромко:
– Мишенька, смотри, какая прелесть.
Михаил кивал, но почти не смотрел на то, что ему показывала сестра. Они шли уже более часа, и Воронецкий начинал уставать. Большой город с его жизнью всё же выматывал. Еще эта жара, разогнавшая дождливую серость уже на следующий день после их приезда, да и влажность… Да уж, в родном уезде дышалось вольготней.
– Восьмая линия, – констатировал молодой помещик, заметив указатель. – Нам туда.
– Хорошо, дружочек, – кивнула Глашенька.
Михаилу не нравилась ее податливость. Он интуитивно чувствовал, что сестра задумала пакость. Нет, не что-нибудь этакое… гадкое. Но уже сейчас казалось, что из его затеи ничего не выйдет.
– Дом двадцать один, – первой произнесла младшая Воронецкая. – Кажется, мы пришли, Максим Аркадьевич.
В этот раз она не шептала, а говорила громко, потому и назвала выдуманное имя. Воронецкий вздохнул и остановился. Он развернулся к сестре.
– Душа моя, я все-таки настоятельно прошу не таиться перед доктором, – произнес он негромко.
– Я ведь обещала, – Глаша ответила укоризненным взором.
– Ты понимаешь, что я имею в виду, – строго сказал брат. – Мы должны назвать себя…
– Нет, – оборвала его сестрица.
– Но тогда ты ведь и правды ему не откроешь! – возмутился Михаил.
Глашенька передернула плечами и заглянула брату в глаза. Взор ее показался Воронецкому холодным и даже надменным. И тон, какими были сказаны следующие слова, выдали скрытое раздражение.
– Я вовсе не понимаю, зачем мне туда идти. Ты же видишь, мне уже лучше. Я стала прежней, как ты и хотел.
– Не стала, – с ответным раздражением произнес Михаил. – Я вижу, что ты продолжаешь таиться, и всё твое веселье такое же фальшивое, как и обещание быть с доктором откровенной, раз уж мне ты по-прежнему не желаешь открыться.
– Мне не в чем открываться, – отчеканила Глафира и развернулась к парадному входу в доходный дом господ Гедике, где находился кабинет доктора Ковальчука.
Впрочем, тут же была и его квартира, одна из комнат которой была отдана под кабинет. Воронецкому говорили, что к нему можно попасть по черной лестнице, и Миша так и собирался поступить, но сестрица уже открывала парадную дверь.
Выбрал Федора Гавриловича молодой помещик по той причине, что уже точно знал, кто он, да и успел свести случайное знакомство, так что искать еще кого-то не было надобности. О докторе Ковальчуке говорили, что он не лечит душевнобольных, но пользует людей, имевших какие-то навязчивые идеи. Да и практика его была более обширна.
Хирургией не занимался, но был неплохой диагност, а потому мог назначить верное лечение или же рекомендовать именно того врача, который лучше всего мог помочь пациенту. Однако более всего любил слушать тех, кому требовалось исцеление души и разума, как он выражался. Ну а иначе был психотерапевтом, хотя сам он предпочитал научным терминам высокий слог, но суть от этого не менялась.
– Софья! – повысил голос Воронецкий, все-таки продолжив игру сестры, хоть и намеревался быть откровенным с доктором.
Однако это могло повлечь за собой молчание Глашеньки, и тогда совместное проживание вновь превратится в пытку.
– Выдать ее замуж, и делу конец, – сердито пробормотал Михаил себе под нос и устремился следом за младшей Воронецкой.
Вскоре они стояли перед дверью, табличка на которой гласила, что тут проживает «Доктор Ковальчук Ф.Г.». Сестра посмотрела на Мишу непроницаемым взглядом, и тот, ответив тем же, протянул руку к шнурку колокольчика.
– Доброго дня, господа, – приветствовала их горничная средних лет.
Одета она была в строгое серое платье, поверх которого был надет белоснежный накрахмаленный передник.
– Добрый день, – поздоровался Михаил. – Мы бы хотели видеть господина доктора.
– У вас назначено? – спросила горничная.
– Нет, мы пришли в первый раз.
– Оттого и с парадной лестницы, – понимающе кивнула женщина. – Пациенты приходят с черного хода, чтобы другие жильцы их не видели.
– Так мы можем войти? – чуть раздраженно спросил Михаил.
– Простите, – горничная посторонилась, однако по взгляду было видно, что в своем поведении она не раскаивается, даже смотрела на Воронецких, будто они какие-нибудь бедные родственники и пришли выпрашивать корку хлеба. – Подождите здесь, я доложу Федору Гавриловичу, если он свободен.
И когда она отошла, Михаил фыркнул:
– Какая неприятная особа. Даже не спросила, о ком доложить. Еще и в прихожей оставила, – Глаша пожала плечами. Ей, похоже, было всё равно.
Вскоре горничная вернулась и важно произнесла:
– Доктор вас ожидает, пройдемте.
Воронецкий прожег ей спину взглядом, даже открыл рот, что высказать свое негодование, но все-таки сдержался, решив, что не пристало дворянину браниться с прислугой. Лучше уж выскажется Ковальчуку, на том немного и успокоился.
Из-за прикрытой двери, мимо которой проходили брат и сестра, донеслись отзвуки женских голосов. После что-то произнес ребенок, и женщины негромко рассмеялись. Похоже, это было семейство Ковальчука, но никто из них к гостям не вышел. Впрочем, это-то было понятно. Это был не визит вежливости.
– Прошу, – горничная открыла дверь кабинета.
Федор Гаврилович поднялся навстречу пациентам, и глаза его округлились, посетителей он узнал.
– Господа Светлины? – все-таки уточнил он. – Как неожиданно вас увидеть здесь, у меня. Прошу, проходите. – И добавил, опомнившись: – Доброго дня.
– Доброго дня, Федор Гаврилович, – ответил Михаил. – Да, это мы, и у нас до вас есть дело… по вашей части.
– Как любопытно, – пробормотал Ковальчук и вернулся за стол.
Он дождался, когда посетители усядутся на небольшой диван на позолоченных ножках. Посмотрел, как господин Светлин взял супругу за руку, и отметил, что та осталась к этому равнодушной. На губах Софьи Павловны играла легкая полуулыбка, но глаза смотрели настороженно. Федор Гаврилович готов был поклясться, что прочел в ее взоре предупреждение, что-то вроде: «Даже не вздумайте лезть мне в голову, голубчик». И в этом предупреждении не было мольбы, скорее ощущалась воинственность.
– Хм, – хмыкнул доктор, отметив всё это, и перевел взор на молодого супруга: – Так что же привело вас ко мне, Максим Аркадьевич? Я ведь не ошибся, произнося ваше имя? Простите, людей я вижу не мало, мог и допустить оплошность.
– Нет, Федор Гаврилович, у вас отличная память, – рассеянно улыбнулся Михаил. Он ненадолго замолчал, подбирая слова, а Ковальчук торопить не стал. Он продолжал наблюдать. Вдруг Светлин встрепенулся и произнес: – Хочу отметить грубость вашей горничной. Это же возмутительно! – Воронецкий даже выдохнул с облегчением, что может скрыть свое внутреннее состояние за негодованием.
– А… – несколько опешил Федор Гаврилович. – Простите великодушно, но что сотворила моя горничная? На нее никто прежде не жаловался…
