– Она была груба с нами, – передернул плечами Воронецкий. – Не спросила наших имен, чтобы доложить, оставила в прихожей. И смотрела так, будто мы… будто мы на жизнь пришли просить, право слово! К тому же выговаривала нам, откуда приходят ваши пациенты, чтобы не сталкиваться с вашими соседями, и всё это проделывала, выдерживая нас на лестнице! То есть, если бы вышел ваш сосед, он бы не только увидел нас, но и узнал, что мы пришли к вам, как к психотерапевту! Уму непостижимо! Я вовсе не ожидал такого отношение в доме образованного человека. И где? В столице империи!
– Успокойтесь, Максим Аркадьевич, – поднял руки Ковальчук, – прошу вас, успокойтесь! Я понимаю ваше негодование и непременно сделаю Татьяне внушение. Простите великодушно еще раз за то, что вам пришлось пережить. И заверяю, более такого не повторится, если вы решите прийти ко мне еще раз. Более вас никто не оскорбит: ни словом, ни взглядом, ни поведением. Это и вправду было невежливо и возмутительно.
– Благодарю, – буркнул Михаил. Он покосился на сестру.
Глаша головы не повернула. Она продолжала смотреть на доктора с этой своей полуулыбкой. Она вдруг напомнила брату куклу, большую красивую куклу, которую посадили на диван, да так и оставили. И теперь она находится тут, вроде и похожая на живого человека, но лишь внешне. Воронецкий зябко повел плечами.
После поджал губы, решаясь, и заговорил:
– Федор Гаврилович, изначально я хотел бы быть с вами откровенным и кое-что открыть…
Договорить он не успел, потому что Глашенька вдруг ожила. Она порывисто обернулась, впилась взглядом в лицо брата и с силой сжала его руку.
– Максим, – произнесла она, – ты хочешь нарушить обещание? Ты ведь помнишь, почему я согласилась прийти сюда?
Лицо Воронецкого мучительно скривилось, и он тихо сказал, глядя на сестру:
– Я прошу тебя.
– Как и я тебя, – также тихо ответила она.
Ковальчук переводил взгляд с «мужа» на «жену», но продолжал хранить молчание. Пока он увидел, что между супругами есть некое недопонимание. И если господин Светлин готов говорить, то Софья Павловна закрыта в броню.
– Хорошо, – наконец ответил Михаил и добавил: – Я надеюсь, что ты сама откроешься господину доктору.
– Прошу прощения, – заговорил Ковальчук. – Возможно, я смогу облегчить всем начало беседы. Скажите, то, что привело вас ко мне, касается вашего супружества?
– Нет, – ответил Воронецкий.
– То есть в семье у вас всё ладно? – чуть приподнял брови в удивлении Федор Гаврилович.
– И да, и нет, – вздохнул Михаил.
– Пациент – моя… жена, – помещик покосился на сестру, вновь ощущая раздражение, что вынужден выдавать себя за того, кем не является. – Видите ли, некоторое время назад с ней произошло некое происшествие, которое переменило ее. Мне она отказывается говорить, и я подумал, что вам, как доктору, ей будет легче открыться, и это принесет облегчение. В первую очередь ей самой, а после и мне.
– М-м, – промычал Федор Гаврилович. Он сплел пальцы и посмотрел на Глашеньку. Она больше не улыбалась, но, кажется, именно после этих слов «супруга» смогла расслабиться и казалась более спокойной и уверенной. – Но раз пациент – Софья Павловна, то я буду вынужден просить вас, Максим Аркадьевич, удалиться. Уж не сочтите за оскорбление, но раз уж вы ожидаете доверительной беседы между мной и вашей супругой, а при вас, как вы говорите, Софья Павловна открываться не желает, то нам стоит остаться с ней наедине. Я прикажу проводить вас в гостиную и угостить чаем или кофе. А может, вы желаете перекусить? К тому же вы можете почитать свежую прессу.
Михаил кивнул, принимая слова доктора. Было понятно, что он не может остаться при разговоре Ковальчука и его сестры, но продолжать общение с горничной не хотелось. Воронецкий понимал, что может вспылить, если она опять поведет себя недопустимо. Лучше уж освежить голову.
Он снова пожал сестре руку и поднялся на ноги.
– Благодарю, – чуть склонил голову Миша, – но лучше уж я подожду Соню на улице. Если ваш разговор затянется, то я, с вашего позволения, вернусь и буду ждать в гостиной, как вы и предлагали.
– Да, разумеется, Максим Аркадьевич, – мягко улыбнулся Федор Гаврилович. – Я провожу вас. Вы желаете выйти, как вошли или же по черной лестнице?
– По черной лестнице, – ответил Воронецкий без лишних раздумий.
Когда доктор Ковальчук вернулся, его пациентка стояла у окна, обняв себя за плечи. Она смотрела на улицу и, кажется, не услышала шагов за спиной, потому что не обернулась. Федор Гаврилович уселся на диван, стараясь и дальше не шуметь, чтобы понаблюдать за госпожой Светлиной в одиночестве.
– Мне нечего вам рассказать, – вдруг произнесла она, не обернувшись. – Максим придумал себе, будто я переменилась, но он ошибается. Со мной всё хорошо.
– Ваш супруг сказал, пока мы шли к дверям, что с вами произошло, – ответил доктор, и Глашенька обернулась. – Максим Аркадьевич помянул, что вы пропадали почти на сутки, а по возвращении были не в себе. Он также сказал, что прежде вы были склонны к мечтательности, но оставались легкого веселого нрава, однако после стали холодны с ним и прочими знакомыми. По приезду в Петербург вроде бы ожили, но ваш супруг уверен, что что-то продолжает вас угнетать, и вы попросту разыгрываете доброе расположение духа.
– Мой… – Глаша запнулась, но после уверенно продолжила: – Моему супругу это только кажется.
– Вы и сейчас нервничаете, Софья Павловна, – мягко улыбнулся Федор Гаврилович. – Не стоит, голубушка. – Он встал с дивана, приблизился к девушке и протянул к ней руку. – Ну же, Софья Павловна, не опасайтесь меня, дурного я не сделаю, – подбодрил Ковальчук.
Глашенька, поколебавшись, все-таки вложила в его руку свою ладонь, и доктор накрыл ее второй ладонью. Воронецкая вдруг вздохнула и подняла взгляд на собеседника. Он снова улыбнулся.
– Прошу.
Девушка позволила отвести ее к дивану, села, и Ковальчук устроился рядом, так и не выпустив ее руки. Он поглаживал Глашу по тыльной стороне ладони и ждал, когда она успокоится.
– Вы можете мне довериться, Софья Павловна, – наконец сказал Федор Гаврилович. – Ничего из того, что вы мне откроете, не покинет этих стен. Если вы не желаете, то и ваш муж ничего не узнает. Но вам нужна моя помощь, я вижу. А я могу помочь, поверьте мне.
Глашенька отвернулась и вновь вздохнула.
– Это всё чепуха, право слово, – сказала она.
– Порой даже потерянная пуговица способна испортить настроение, – заметил Ковальчук. – Вроде чепуха, а без настроения можно кому-то нагрубить, а этот кто-то затаит зло, после и вовсе сделает гадость в ответ. Да такую, что жизнь испортит. Видите, кажется, пустяковина, какая-то пуговица, а последствия ужасны. Это я к чему вам говорю, голубушка? А к тому, что важна даже чепуха. Позвольте мне узнать, что вас угнетает.
Воронецкая прикусила губу. Глаза ее вдруг лихорадочно загорелись, и девушка выпалила:
– Я изменила Максиму. Это дурно, я знаю. Можете думать обо мне, что хотите, но я сама казню себя.
– То есть, – осторожно начал Федор Гаврилович, – ваше исчезновение…
Глашенька освободилась от руки доктора, поднялась на ноги и вернулась к окну. Тут выдохнула и заговорила уверенно и даже с готовностью:
– Да, именно так. Был молодой человек, который ухаживал за мной. Он говорил мне красивые слова, и я поверила. Максим ведь сказал вам, что я склонна к мечтательности, вот она-то меня и подвела. Я сбежала от мужа к тому молодому человеку и… и поддалась искушению. А утром ужаснулась и вернулась домой. Да и мой любовник обмолвился, что вскоре женится.
– Вы всё еще увлечены тем молодым человеком? – спросил Ковальчук, не спуская взгляда со спины пациентки.
Она пожала плечами.
– Не знаю. Он казался милым, был нежен и слова говорил… А утром я была разочарована, да еще и чувство стыда перед мужем. Разумеется, после возвращения мне было совестно посмотреть Максиму в глаза. Вот и весь секрет. – Она наконец обернулась и вопросила, глядя в глаза доктору: – И как же мне довериться ему, Федор Гаврилович, я ведь не где-то в лесу заплутала, а предалась греху, пала. Даже если и простит, то не забудет. Пусть остается как есть, а однажды всё забудется, и я стану прежней. – Еще чуть помолчав, Глаша добавила: – И вы обещали не рассказывать. Он не должен узнать, о чем я вам говорила.
– И не узнает, я ведь вам уже это сказал, – улыбка Федора Гавриловича была по-прежнему мягкой. – Присаживайтесь, голубушка.
Воронецкая решительно тряхнула головой:
– Нет. Я вам рассказала, и мне стало легче. Теперь хочу идти к мужу.
– Софья Павловна…
– Федор Гаврилович, не удерживайте меня. Я хочу к Максиму и пойду к нему. Более мне добавить нечего.
– Ну… – Ковальчук на миг поджал губы, – хорошо. Идемте, я вас провожу.
– Я могу и сама…
– Ну что вы, – Ковальчук покачал головой, – как можно. Вы дама, и я, как воспитанный мужчина, должен вас проводить. Не спорьте, голубушка.
– Да, конечно, – девушка улыбнулась и первой направилась к двери.
Федор Гаврилович последовал за ней, и взгляд его был задумчив. Доктор не поверил своей пациентке. Он ясно видел, что она выдумала всю эту историю, лишь бы поскорей покинуть его кабинет. А если и не выдумала, то не сказала всей правды. А раз так, то и обратно не придет… сама.
И когда они спустились вниз и, оглядевшись, направились к господину Светлину, который стоял неподалеку, привалившись плечом к фонарю, Федор Гаврилович произнес с милой улыбкой:
– Что ж, Софья Павловна, буду ожидать вас завтра в пять часов после полудни.
– К чему это?! – изумилась Глашенька. – Я ведь была с вами откровенна.
Михаил посмотрел на сестру и вновь перевел взгляд на доктора.
– Однако это всё вас угнетает, а, стало быть, нам есть еще, о чем поговорить. Так что я буду вас ожидать, – и он посмотрел на господина Светлина.
Тот понял, что весь этот диалог был для него, и кивнул:
– Соня придет, Федор Гаврилович. Сколько мы вам должны за визит?
– Пустое, – отмахнулся Ковальчук. – Пока платить не за что. Приводите супругу завтра, непременно приводите. Вы правы, моя помощь Софье Павловне необходима, и я могу ее оказать.
– Сердечно благодарю, – поклонился Воронецкий и задержал на психотерапевте пытливый взгляд, но тот лишь склонил голову в ответ.
После поклонился Глаше и направился прочь. Уже скрывшись за дверью, Ковальчук потер руки:
– Любопытный случай. Но я расколю этот орешек, непременно расколю!
Глава 8
Вечер был уже поздним, и можно было бы лечь спать, но Олег Иванович не спешил. Он сидел в своем кабинете и постукивал кончиками пальцев по поверхности стола. Рядом лежала начатая рукопись, как обычно, в доказательство писательской работе. Однако мысли Котова были далеки и от писательства, и от его приятелей.
Воронецкие исчезли, как и хамелеон, что, впрочем, было логично. Если вторженец поглотил Глафиру Алексеевну, то найти его можно было, только найдя и ее. Впрочем, он мог добраться и до Михаила Алексеевича, и тогда в Петербург прибыл в одиночестве, но имея уже три личины, а вместе с ними и их знания, образ мыслей и черты характера. Одним словом всё, что некогда было братом и сестрой Воронецкими, а также Федотом Афониным.
Хотя… Воронецкие же выехали на своем экипаже, а значит, до Петербурга их должно быть трое. Да и тела не мог также бросить, как блаженного. Того хамелеон поглотил в лесу и оставил там. А Воронецкие и кучер – дело другое. Если бы взялся и за Михаила, то кучер увидел, что хозяев стало меньше на одного. Еще и в дороге они были, вокруг люди…
Тогда либо кучера мог поглотить, а после Воронецкого, или же вовсе не трогал ни того, ни другого. Если первый вариант, то в Петербург он добрался вообще в одиночестве, а если второе…
– Или его цель не Петербург… – пробормотал Олег и мотнул головой. – Надо прочистить голову.
Котов направился к окну, раскрыл его и вдохнул полной грудью. Взор его остановился на памятнике Екатерине Великой, воздвигнутом ее правнуком – императором Александром II. Императрица смотрела в сторону Невского проспекта, и Олег мог видеть государыню со спины. Впрочем, Олег Иванович видел памятник множество раз, даже любил иногда посидеть на скамеечке в Екатерининском парке.
Он много раз смотрел и на государыню, и на фигуры видных деятелей ее эпохи: Потемкин, Румянцев-Задунайский, Суворов, Державин, Бецкой и Дашкова. И даже был в этом парке через пару дней после торжественного открытия памятника. На сами торжества не попал, был занят иным делом, а вот через пару дней, когда намеревался посетить Александринский театр, подошел и рассмотрел.
– Как приятно изобразил государыню господин Микешин, – услышал тогда Котов и обернулся к двум мужчинам, стоявшим у него за плечом. – Величественна, но не надменна, с легкой полуулыбкой. Да, чудесно.
Олег мысленно согласился с говорившим господином, ему памятник тоже пришелся по вкусу. Но в данный момент Екатерина Алексеевна мало его интересовала, хоть взгляд и остановился на бронзовой монаршей спине. Котов постарался вообще ни о чем сейчас не думать, чтобы дать себе отдых. Однако разум не желал передышки, и старший розыскник петербургского отдела Ведомства из иного мира вернулся к хамелеону.
Он еще раз вспомнил, что знал об этих сущностях. Они, как оборотни и перевертыши, обладали даром перемены облика, но перевоплощались по иному принципу. Тот же оборотень изначально обладал двумя ликами. Две половины одной сущности, и третьей быть уже не могло.
С перевертышами было иное дело. Изначально они были людьми, но могли принимать обличье любого существа, которое увидели хотя бы раз. Однако если не хотели привлечь внимание к себе, то исходили из роста. К примеру, слоненком стать могли, а взрослый слон размером со слоненка выглядел бы уже странно, как и какой-нибудь огромный хомяк.
В этом мире перевертышей знали, но путали их с оборотнями из-за смены лика. Правда, и первые, и вторые были лишь существами из сказок, но это вовсе не означало, что сказки появились на пустом месте. Многоликие тоже проникали в чужие реальности. Когда на законных основаниях, и тогда они вели себя так, как предписывали правила, а когда и незаконно. И в этом случае не обременяли себя условностями.
А вот хамелеоны отличались от этих двух видов существенно. И в первую очередь тем, что могли получить не только чужой облик, но и знания, память и прочее, что помогало им слиться с новым сообществом, да так, что родные жертвы не сумеют отличить подделку от оригинала. Если, конечно, хамелеон этого желал.
Впрочем, хамелеоны получили такое именование только в этом мире. В иных их называли поглотителями. Именно такова была суть превращения. Хамелеон поглощал саму сущность жертвы. Это формировало не только ложный облик, но и привычки, особенности, даже образ мышления. И, благодаря энергетической основе живого существа, скрывал свой собственный энергетический след, что сейчас и играло против служащих ведомства. Они уже не могли ни почувствовать его, ни отследить.
А их хамелеон уже успел поглотить, по крайней мере, двоих, а может и больше, сказать с точностью было невозможно. Так что, даже живя с ним бок о бок, Олег смог бы его вычислить лишь по косвенным признакам. Пока была только одна примета – перемена в поведении младшей Воронецкой, но под ее ли еще обликом вторженец?
Впрочем, след хамелеон все-таки мог оставить, однако это было худшим, что могло произойти. Этот след – тела, имевшие специфический вид. Причиной, по которой хамелеон стал бы выстилать свой путь мертвецами, могла быть разной. Шел к какой-то цели, потому менял обличья. Или же ему сложно был существовать в среде, в которой он оказался, и тогда местные жители становились чем-то вроде защитного костюма, ресурс которого расходовался довольно быстро.
– Лишь бы обошлось, – прошептал Олег и обернулся на звук скрипнувшей двери.
Это был Степан. Он прошел к креслу, упал в него и шумно выдохнул. По внешнему виду было заметно, что напарник вымотан и явно недоволен. Котов прошел к столу, уселся на его край и спросил:
– Ну что?
– Ничего, – буркнул Степан.
Он сейчас был поглощен своей работой. Поначалу радовался, что может побегать по городу, но за несколько дней бесплодных поисков уже не казался столь жизнерадостным. Энтузиазма у Стёпы заметно убавилось. Впрочем, он не рыл землю, так сказать. У него, как и у обычных сыщиков, были собственные агенты. Сеть, которую раскинул напарник Олега, покрывала весь Петербург и его окраины.
И если Котов был вхож в дворянские собрания, в салоны и дома, да и знакомства водил с людьми образованными, то Степан вращался в иных кругах. От официантов и коридорных в гостиницах до карманников и легкодоступных девок. Так напарники поделили сферы, исходя из роли каждого из них.
– Все гостиницы прошерстил? Меблированные комнаты, новые жильцы доходных домов?
– Еще не все, – поморщился Стёпа. – Ты же понимаешь, что их много. Но все, где могут остановиться благородные господа. Я сомневаюсь, что Воронецкие поселятся среди отребья, но и оттуда тоже жду вестей.
– Но они могли и сменить имя, – заметил Олег.
– Мы об этом уже говорили, я учел, – ответил Степан. – За прошедшие дни в Петербург въехали несколько пар подходящего возраста. Среди них брата с сестрой нет. Есть кузены, остальные супруги. На своей карете приехали всего трое, остальные дилижансом или поездом. И никого из Новгородской губернии. Такие есть, но либо по возрасту не подходят, либо одиночка, либо несколько, но мужчины. Например, третьего дня из Новгорода приехали три купца.
– Компании исключаем, – отмахнулся Котов. – Возраст – не показатель, да и пол. Если пара, то возраст нам известен, если одиночка, то он может быть каким угодно. Присмотрись к одиночкам. Не исключено, что хамелеон избавился от Михаила и кучера.
– Угу, – промычал его напарник. – По парам, если говорить по приметам, то подходят постояльцы «Феникса», как их описал Полянский. Но там супруги, и приехали они на наемном экипаже. Может, до Петербурга добирались и на поезде, а тут уже взяли извозчика. Мне сказали, что видели, как Светлин расплачивался. Говорят, мол, за вещами вышли, кучер их сгрузил, деньги взял и уехал. Не кланялся, как своим господам, по имени не обращался. Просто «барин» и «счастливо оставаться».
– Светлин? – переспросил Олег и хмыкнул: – Я их видел. Пока Федор Гаврилович меня ждал, они обратились к нему с вопросом о нашем доме. Приятная внешне пара, особенно госпожа Светлина. А что там Полянский говорил о Михаиле?
– Молодой человек двадцати лет, наружности привлекательной. Волосы светлые, глаза светло-голубые, ясные. Нос прямой, подбородок округлый, без растительности на лице…
– Эта примета ненадежна, растительность отрастить недолго, а наклеить еще быстрее. Остальное не изменить. Если попадутся на глаза, надо будет приглядеться повнимательней. Что еще?
– Вежлив, сдержан, умеет скрывать чувства. А, еще рост и фигура. Рост чуть выше среднего, строен. Вроде всё. Никаких родинок и шрамов не описывал.
