Сейчас бы кофе. Гет забирается в кабину и роется в хламе под ногами – где-то там, он точно знает, должна быть старая походная плитка и банка растворимого порошка. Хрустящие газеты, которые приобрели оттенок плохих зубов. Старая футболка с Sonic Youth, пропахшая потом, смолой и опилками. Во рту как в помойке. Слишком сладко. И опять это ощущение сдавленного черепа.
На часах еще нет и шести, да и вообще Койд-и-Григ – частное лесовладение, но если бы вдруг кто-нибудь прошел мимо и увидел Гета сквозь деревья на гребне позади дома, то наверняка подумал бы, что тот медитирует. Он снова спустился к воде, сел на берег, закинув ногу на ногу, закрыл глаза и ждет, пока затарахтит чайник. Гет считает, что всякая религия – западная, восточная, любая другая – полная херня, но сейчас, когда он погружает ладони во влажную землю, ощущение, которое он испытывает (хотя сам бы в этом ни за что не признался), очень похоже на святое причастие. Когда он был маленьким, в городке оставалось немало хиппи – представителей зажиточного среднего класса, английской «богемы», – которые сбежали в Уэльс в семидесятых, чтобы стать гончарами, ткачами или рисовальщиками плохих пейзажей. Гет принимал наркотики вместе с их детьми, пока не вырос из этой ерунды – и пока сами эти дети не переехали в такие места, где что-то происходило. Звали этих детей как-нибудь типа Талиесин. Родители давали им валлийские имена, вот только откапывали эти имена прямо в «Мабиногионе»[6 - Цикл валлийских повестей, записанных в XII–XIV веках.] – почему бы уж сразу не Ланселот или Галахад? Тал иногда говорил о «единении с землей». Гет тогда думал, что его приятель мелет пургу, но сегодня он почти физически ощущает, как земля гудит под кончиками пальцев. Движение воды, которую выводит из состояния равновесия ветерок, вполне может оказаться движением крови по его собственному организму. Гет вдруг ловит себя на том, что помимо собственной воли сосредотачивается на выдохах и вдохах. Своего у него очень мало, но вот это у него есть.
* * *
Девушку звали Хлоя. Они совпали в приложении, когда он шел от автостоянки к самому первому пабу. Нижняя граница его возрастных рамок. «Возможно, одного возраста с моим грузовиком», – подумал он. Первой фотографией был обязательный снимок в бикини. Шикарное тело. Стройное, но не слишком тощее – есть за что ухватиться. Дальше – фотография в классных обтягивающих леггинсах и спортивном лифчике, волосы собраны на макушке в растрепанный пучок. Лица толком не разобрать: она делала какую-то хрень из йоги.
– Осторожнее, чел, – сказал Рич, заглянув ему через плечо: – Тело – «Спасатели Малибу», а лицо – «Место преступления».
Хлоя. 22. Учусь в Ливерпуле, Университет Джона Мурса. Йога. Путешествия. Феминизм. Шприц-аперольчики с подружками! Hablo espa?ol;)
На следующей фотографии она сжимала в руке бокал с огненно-оранжевой жидкостью – Гет догадался, что это, видимо, и был тот самый апероль-коктейль, к которому у нее такое пристрастие. С лицом тоже никаких проблем не было, просто она явно осознавала, в чем ее главные козыри. Он не успел и первой пинты заказать, как совпал с еще двумя девчонками, но выбрал все-таки именно Хлою.
* * *
Допив кофе, Гет решает, что, раз уж он все равно проснулся и встал, можно заодно наколоть дров из бревен, которые вчера заготовил для доктора Прис-Джонса. Лесорубных штанов он с собой не брал, но колун и перчатки лежат в кабине. Джинсы тоже сгодятся. Прис-Джонс – хороший клиент, Гету он нравится, поэтому он срубил для него отличный ясень – футов тридцать в высоту и с восьмидюймовым стволом. На год или два старше Хлои. На все про все уходит с полчаса. Он сегодня слегка замедленный, и к тому же у ясеня перекрученные волокна – приходится доставать бензопилу, чтобы разделить некоторые бревна на четыре части. Умудряется утыкать занозами чертовы джинсы, и, хотя воздух по-прежнему прохладный, руки под перчатками липкие от пота. Еще несколько капель бусинами собираются на лбу и стекают по лицу. Вокруг принимаются гудеть мухи, и нервы в мозгу нестерпимо хрустят каждый раз, когда он бьет топором по бревну, – хрустят, как кости зверька, угодившего в плуг. Гет чувствует, как за работой из него потихоньку выходит алкоголь. Когда с рубкой покончено, футболка насквозь мокрая и тело пронизывает ощущение выполненной задачи. Хлоя вчера явно впечатлилась, когда он сказал, чем зарабатывает на жизнь. Показал ей шрам от бензопилы, которая вырвалась из рук, когда он делал это впервые. Хлоя провела пальчиком с идеальным маникюром по всей длине шрама, и губы сложились в пухленькую букву О. На людей это всегда производит впечатление. Ну, типа, романтика – благородная профессия, мужественная. Он грузит дрова в кузов и, прежде чем уехать, еще разок осматривает лес. Надо бы разобраться с парой повисших ветвей и избавиться от нескольких мертвых платанов, но это можно сделать на выходных – все равно других планов нет. Вернувшись в дом, чтобы забрать кое-какие вещи и запереть замок, Гет на некоторое время зависает перед высоким окном. На поверхности воды выведены коричнево-зелеными пятнышками размытые образы деревьев. Он касается стекла рукой.
В грузовике поворачивает ключ зажигания, CD-проигрыватель оживает, и кабину разрывает выкрученная на полную мощность музыка – пронзающий до глубины души визг губной гармошки разносит в щепки утренний покой. Таунс Ван Зандт. Видимо, здорово он вчера набрался и настроение было то еще, раз ехал среди ночи домой под Таунса Ван Зандта на полной громкости. Гету нравится стиль кантри, потому что он узнает в этой музыке себя самого. У него есть ощущение, будто кантри оправдывает его образ жизни, более того – раздувает его до героических масштабов. Позволяет почувствовать себя частью чего-то колоссального. Наполняет ощущением значимости. Ему нравится слушать великих: Хэнка Уильямса, Мерла Хаггарда, Уэйлона Дженнингса, Вилли Нельсона. Нравятся песни об опустившихся людях, длинных пыльных трассах, придорожных заправках, бухле и опасных женщинах. Он думает, что вязкое, причиняющее душевные муки пение педальной слайд-гитары – самый нестерпимо болезненный звук из всех доступных человечеству. Американа[7 - Общий термин для обозначения различных музыкальных направлений, в которых сохраняются признаки исконно американских стилей. В первую очередь под американой понимают стиль кантри.] буквально разрывает его на части. С одной стороны, она говорит с ним и ценит таких, как он; с другой стороны, у него есть подозрение, что все эти ребята – просто кучка гребаных тупоголовых расистов. Гет вынимает диск из привода и роется в бардачке в поисках чего-нибудь другого. Хочется, чтобы музыка бодрилась и взмывала ввысь. Он устремляется вперед по дороге, и первые аккорды открывающей песни с вызовом ударяют по клавишам – и вступает сердитый – да пошел ты! – рык: Патти Смит. Вот кто ему нужен. Патти, мать ее, Смит. Песня карабкается все выше и выше и добирается до самого верха, пока Гет мчит по петляющей трассе мимо Тан-и-Грайга. Он стучит по рулевому колесу пальцами, как воображаемыми барабанными палочками, и тут же спохватывается, не превысил ли скоростной лимит. Когда «Gloria»[8 - «Глория» (англ.) – песня из дебютного альбома Патти Смит «Horses» (1975). – Прим. ред.] заканчивается, убавляет звук и строго себя одергивает: соберись. Чего ему сейчас совсем не нужно, так это еще одного предупреждения за нарушение ПДД.
* * *
Одноэтажный бунгало на две семьи стоит в ряду четырех таких же в конце Форт-ир-Орсав, или улицы Вокзальной, которую назвали так потому, что, когда через городок еще проходила железная дорога, приземистые викторианские дома ленточной застройки, предназначенные для строителей, выходили окнами на эту самую железную дорогу. Домики-бунгало добавили уже потом. Сначала это было муниципальное жилье. Его построили вскоре после того, как в начале шестидесятых железнодорожную ветку закрыли. Там, где раньше пролегали рельсы, теперь петляет узкая невзрачная тропинка. Муниципалитет пытался ее облагородить – засыпал гравием, воткнул пару скамеек. Разбили тут клумбы в деревянных ящиках – с жеманными первоцветами и нарциссами. А теперь гравий усыпан старыми банками из-под Carlsberg, пустыми сигаретными пачками, обертками от Dairy Milk, нет-нет да и встретится использованный презерватив. Когда Гет еще учился в школе, Кей Горсав, местный парк, был точь-в-точь как та девчонка, что потеряла девственность с мужчиной намного старше себя, затащившим ее в кусты, да к тому же чем-то от него заразилась. На подходе к дому Гет испытывает чувство унылой безнадеги, которое возникает у него всякий раз, когда он здесь оказывается. Во что превратился дом… Прихожая больше напоминает отхожее место. Парни, живущие во второй половине, производят тухлый запах на грани неприличия, и, когда входишь в дом, кажется, будто их затхлый воздух просачивается сквозь сырые и тонкие, чуть ли не бумажные, стены. Занавески задернуты, и Гет уже делает шаг, чтобы их раздвинуть, но тут звонят на городской. Резкий, какой-то нездешний звук телефона наполняет всю темную комнату и воспринимается как угроза. Есть в этом что-то театральное, что-то предопределенное – когда телефон начинает звонить, едва входишь в комнату. Гет пропускает несколько телефонных сигналов и пристально смотрит на аппарат, будто тот может внезапно самовоспламениться. Он игнорирует звонок – и тянется едва уловимое тревожное чувство, будто за ним следят. Наконец, хватает трубку.
– Алло, – произносит он сипло.
– Здравствуйте, – отзывается мягкий женский голос на другом конце провода – безупречный, профессиональный, телефонный. – Я говорю с мистером Томасом? Гетином Томасом?
Он теребит шов на занавесках.
– Да.
– Мистер Томас. Прекрасно. Замечательно, – говорит она с облегчением, как будто целый день только о том и мечтала, как бы поскорее с ним поговорить. – Это Стефани Лерэй. Из «Далтон Эстейт». По поводу Ти Гвидра.
«Ти Гвидр» она произносит неуверенно и с неуклюжим английским произношением: «Тхии Гуиддр». Гет чувствует, как в голове начинает гудеть.
– Слушаю вас.
– Так вот. У нас есть восхитительные новости относительно данного объекта. Как вы знаете, семейство распоряжается Ти Гвидром уже довольно давно, а Обри Далтон, к несчастью, в прошлом декабре скончался.
Обри Далтону было за девяносто. Начиная с семидесятых годов этот объект был не основным его домом, а вторым (или, если точнее, пятым или шестым). У Гета не возникло внутреннего порыва передать близким искренние слова соболезнования.
– Так вот, с момента его кончины прошло шесть месяцев, и дети мистера Далтона пришли к соглашению, что наилучшим решением будет дом продать.
Гет понимает, что где-то там, в лондонском офисном пространстве, Стефани Лерэй продолжает говорить и что благодаря магии телефонных линий и сотням миль проводов и кабелей ее милый и исполненный энтузиазма голос льется из пластмассовой трубки в его убогое крошечное бунгало на Форт-ир-Орсав. Он вроде бы даже слышит собственное хриплое подобие «спасибо», но на самом деле больше не в силах разобрать ни слова из того, что говорит она или он сам. Он отдается на волю автоматического мышечного импульса и позволяет коленям подогнуться. Слова раздуваются в мутные, не поддающиеся расшифровке звуки. Повесив трубку, Гет идет в ванную, и там его рвет.
Часть первая
Зеленый пласт
Где-то в коробке на чердаке у Марго Йейтс или в убогой симфонии грязной пластмассы, противостоящей гниению на свалке, есть видео, на котором Гетин сидит на берегу озера рядом с Ти Гвидром. Он молод – девятнадцать или, может, двадцать. Поздняя весна, закат, и на горизонте за темной грядой деревьев просачивается белое свечение низкого солнца. Снимает Олуэн. Родители купили ей на день рождения видеокамеру Hi8. Идет 1999-й, и многие боятся, что меньше чем через год сбой в работе компьютерных часов приведет к уничтожению человечества. Гетин смотрит в камеру, прищуривается. Ее бесплотный голос говорит ему: мне здесь нравится. Он отвечает: отлично. Это место – наше.
2016
Приблизительно через месяц после того звонка в Ти Гвидр прислали фотографа – сделать снимки дома. Секретарь объяснила Гетину, что за этим стоят агенты по недвижимости, причем не какие-то «обыкновенные агенты по недвижимости», а «знатоки изысканного дизайна, представляющего культурно-историческую ценность». The Modernist выпускал собственный ежеквартальный архитектурный дайджест, а в одной из социальных сетей у них было 600 тысяч подписчиков. Об этом факте Гет узнал благодаря тому, что секретарь любезно прислала ему восторженное электронное письмо со множеством прикрепленных ссылок, и он убил двадцать минут жизни на проматывание картинок «впечатляющих двухуровневых квартир с тремя спальнями, светлыми кухнями увеличенной площади с полами терраццо, где исконный викторианский стиль сочетается с элегантными инновационными решениями». Гет изумленно кликал на образцы поэтажного плана. Полтора лимона за семьдесят пять квадратов в Южном Лондоне, да это еще и долгосрочная аренда, а не владение! В основном у этих жилищ и двора-то не было. Интересно, сколько они попросят за Ти Гвидр, лес, озеро.
В тот день, когда должен был явиться фотограф, Гет приехал пораньше. Сидел на пристани, скинув ботинки, и смотрел на воду. Размером озеро было с два больших бассейна, и на дальней его стороне, там, где водную гладь разрезали бледные камыши, он увидел силуэт цапли. На дороге, ведущей к дому, зарокотал двигатель. Птица распустилась, будто цветок, – и взлетела.
1987
Гет впервые увидел Ти Гвидр, когда ему было семь. Он знал это точно, потому что на всю жизнь запомнил, как на следующий день в школе нужно было описать увиденное в сочинении. Теперь он уже не был уверен в том, что действительно помнит об этом, – возможно, за следующие три десятилетия сознание сфабриковало это воспоминание, ведь в детстве он так много времени провел, глядя на бумажный листок, который мама гордо пришпилила на пробковую доску над кухонной рабочей поверхностью. Гетин написал сначала на валлийском, потом на английском, а внизу указал дату, какое-то число в марте восемьдесят седьмого года: «Вчера Я, Данни и Мама поехали в Ти Гвидр это стеклянный дом в лесу и моя мама будет там иногда работать». В английском он допустил ошибку – в слово «поехали» проникла незваная «й». В его классе пока никто больше не учился писать на двух языках одновременно, но Гетин, несмотря на патологическое нежелание прилагать усилия, был, как с подозрением говорила о нем учительница миссис Прайс, «чрезвычайно способный».
К 2013 году, когда умерла мать, Гет успел напрочь забыть о существовании письменного отчета о том далеком дне. Школьный листок он нашел в одном из ящиков туалетного столика Фионы вместе со спичечным коробком, полным молочных зубов, и полосой фотографий, которые он подростком сделал в фотоавтомате: лицо с недавно заострившимися чертами обрамляют нечесаные волосы, разделенные на прямой пробор. Он был там с Меган. Она тогда только проколола себе нос. Он надел клетчатую рубашку и изо всех сил старался выглядеть маргиналом. Увидев фотографии, он и этот день тоже вспомнил. Была у Гета такая проблема: он слишком хорошо все помнил. И был из-за этого очень сентиментален. Бумажка, на которой он сформулировал, по всей видимости, одни из первых своих предложений, истерлась почти до прозрачности. Карандаш едва читался, и Гет не сразу сообразил, что за листок держит в руках, а когда сообразил, тут же вспомнил желтые стены и большие окна в классе миссис Прайс. Вспомнил запах цветных карандашей и гуаши и сладость новеньких пятен травы на школьных рубашках. Звон футбольного мяча, ударом ноги отправленного через поле. Кислую колючесть оранжада.
Как-то после школы они втроем впервые отправились в Ти Гвидр. Из-за того, что шел дождь, дневной свет был гуще и напоминал вечерний. В воздухе сильнее пахло землей. Краски пейзажа были будто насыщеннее, зелень деревьев приобрела синеватый глянец. В машине по дороге в сторону Койд-и-Грига Фиона сказала, что им нужно встретиться с Нерис Уильямс и взять у нее ключи, потому что теперь Фиона станет присматривать за домом – это будет одна из ее работ. Нерис стареет, и ей уже сложновато ходить взад-вперед по дороге.
– Это особняк? – спросил Гет.
– Это просто шикарный дом.
– Шикарнее, чем у Хав и Йестина?
Данни скривился.
– Дурак, у Йестина и Хав дом не шикарный.
– Они богачи, – возразил Гетин, упираясь маленькими ступнями в лысеющую ткань автомобильного сиденья брата. – И Хав считает, что она шикарная.
Он наблюдал за отражением Фионы в зеркале заднего вида и был собой доволен, потому что она явно с трудом сдерживала улыбку. Йестин был ее старшим братом и жил в Брин Хендре – на ферме на окраине деревни, где Фиона выросла. Теперь она с мальчиками жила в бедном квартале на окраине города, и Гетин был еще слишком мал, чтобы понимать, почему между ними из-за этого возникает напряжение.
– Потом поедем в Брин Хендре – проведаем бабулю, – сказала Фиона. Она ездила на ферму только для того, чтобы повидаться с матерью. Мальчишки же не отходили от Йестина. Данни его боготворил, потому что тот научил его водить трактор. Йестин надеялся, что обе его дочери окажутся сыновьями, и оба раза был разочарован. Йестин вообще много чем бывал разочарован.
Когда они заехали на обочину трассы, дождь хлестал сплошными полотнищами. Окна старенького «Рено-5» запотели, а лобовое стекло растворилось, превратилось во что-то жидкое.
– Мальчики, дальше придется пешком. Машина не справится.
– Мам, там же чертов дождь!
– Данни, следи за языком!
Гетин был не прочь прогуляться через лес.
– Дан, чего ты как девчонка!
– Вот говняшка!
– Данни!
Гет выскочил из машины, перемахнул через закрытые ворота и побежал по тропинке среди деревьев. Воздух, прохладный и влажный, был полон запахов. Подошвы кроссовок скользили по мокрой земле. Он бежал, пока не закончились силы, к просеке на гребне холма, где навес из деревьев был менее плотным. Он сгибался пополам, не в силах перестать смеяться. Куртку он оставил в машине, темные кудрявые волосы облепили голову. Голые ноги были по колено забрызганы грязью. Гет вытер о них ладони, выпрямился и впервые в жизни увидел Ти Гвидр.
Они пробыли там приблизительно час, и за все это время он не проронил ни слова. Он осознавал, что к нему приближаются мама и Данни; чувствовал перемещение воздуха, когда Фиона набросила ему на плечи непромокаемую куртку; слышал, как Данни бурчал себе под нос угрозы, когда мама ушла далеко вперед, – что-то вроде «только не думай, что тебе это так просто сойдет с рук, придурок», еще одно запрещенное ругательство. Голос Данни отрикошетил от брата точно так же, как отскакивали со стуком пули дождя от поверхности озера. Когда Нерис встретила их троих на веранде, она спросила, всегда ли Гет такой стеснительный.
– Обычно у него рот часами не закрывается, – сказала Фиона.
* * *
В бабулиной гостиной Гет и Данни сидели на полу у электрообогревателя и слушали, как разговаривают старшие. Мальчики съедали верхний слой бурбонского печенья и зубами соскабливали крем с нижнего. От обогревателя пахло сырым металлом.
– Это, конечно, так только, на карманные расходы, – говорила Фиона своей матери, – но там и делать почти нечего. В саду немножко. И просто присматривать за домом. А деньги – наличными на руки.
– Сами-то они туда совсем не приезжают, а? Ты их вообще помнишь? Ты тогда совсем маленькой была.
– Почти не помню. У них, кажется, сын был моего возраста? Но, по-моему, он уехал учиться, когда они там жили.
Бабуля состроила физиономию:
– Ну еще бы. – Она сделала глоток чая. – Как там их фамилия, говоришь?
– Далтоны – так Нерис сказала.
– Ynde. Точно. Далтоны. Теперь вспомнила. Земля в деревне им принадлежала с доисторических времен. И не только Койд-и-Григ, но и те старинные викторианские дома тоже, знаешь, в сторону Керрига. Я помню, как они построили Ти Гвидр. Прямо перед твоим рождением. Сама я там не была, но твой отец к ним ходил, сразу как они заселились. Сказал, дом – без слез не взглянешь.
– Что значит без слез не взглянешь? – спросил Гетин.
Бабушка переплела пальцы рук, опустила руки на колени.
– Уродливый.
* * *
Когда они собрались уезжать, во дворе им встретился Йестин. Было примерно полшестого, значит, он, скорее всего, как раз управился с дойкой. Он стоял, прислонившись к двери «Рено», в выцветшем синем комбинезоне и с перекинутой через правое плечо ковбойской курткой. Смотрел прищурившись на то, как они втроем идут к машине от дома бабули. Снял с головы плоскую кепку и стал мять ее в руках. Волосы у него были как у Гетина, густые и блестящие, как новенькая кинопленка. В городке считалось неоспоримым фактом, что Йестин Томас – красавец. И что до той неприятной истории с полицией он был завидным женихом. Данни побежал вперед, чтобы с ним поздороваться. Йестин взъерошил племяннику волосы, не сводя глаз с Фионы.
– Привет, – сказала она.
– Вы, говорят, были в Ти Гвидре?
– Кто это, интересно знать, говорит?
– Хав в воскресенье видела Нерис в магазине.
Фиона вздохнула.
– Ты что, правда станешь работать на этих английских ублюдков?
– Iesu mawr, Йестин. Не лезь, а? Работа не пыльная, а деньги мне нужны.
Он скривился в усмешке.
– Может, ты лучше поднапряглась бы и заставила этого твоего кочевника выплачивать алименты на детей?
– Мальчики, в машину. Едем домой.
Йестин достал из потайного кармана водонепроницаемой куртки пачку Rothmans и вытряхнул пару сигарет.
– Будешь? – предложил он Фионе.
– Нет.
– Да ладно тебе, бери. Слушай, ну прости меня. Не надо было мне так говорить про Джона.
– Ага, не надо было. К тому же при мальчиках.
Он вздохнул, опустил голову, зажал сигарету между указательным и большим пальцами и опять полез в карман – за зажигалкой.
– Просто я немного удивлен, вот и все. Что ты станешь работать на этих людей.
– Йестин, да это толком и не работа никакая. Так, небольшая прибавка. Не каждому ведь достается в наследство большой фермерский дом, в котором можно растить детей, правда?
Йестин усмехнулся.
– Я поехала. Счастливо.
Он отошел в сторону.
– Мальчики, а ну-ка, brysiwch[9 - быстрее (валл.).].
– Скоро увидимся, парни! Дан, приедешь на выходных помогать на ферме?
