Гетину было смешно смотреть на брата, который так выслуживается перед Йестином. Сам он забрался в машину не попрощавшись. Пока Фиона на задней передаче отъезжала от дома, опять пошел дождь. Гетин наблюдал за тем, как дядя медленно превращался во что-то абстрактное – столб темно-синего хлопка – и наконец окончательно исчез, когда дорога сделала поворот.
* * *
В тот год на летний триместр учительница Гета дала классу задание сделать открытки ко Дню отца.
– А если отца нет? Как у Гетина? – спросил кто-то из мальчиков.
Гет почувствовал, как розовый головокружительный стыд ползет, перебирая липкими лапками, из-под воротника рубашки поло и вверх по шее. За ушами сделалось горячо. Глаза поплыли. Миссис Прайс сочувственно поморщилась.
– Гетин может смастерить открытку своему дяде или старшему брату.
Ее голос так и сочился сладким сиропом, и Гетин чувствовал, что от унижения вот-вот взорвется.
– У меня есть отец, – сказал он.
– Ну конечно, Гетин. У каждого есть отец. Даже у меня, хотя я уже взрослая.
– Нет, я имею в виду, что у меня на самом деле есть отец. И он даже здесь. Живет в Лланелгане.
Гетин знал, что врать нехорошо, но ему очень понравилось наблюдать за тем, как остальные дети пытаются переварить это неожиданное открытие.
– Ах вон оно что, – проговорила миссис Прайс. – Ну что ж, это замечательно.
– Это правда, – настаивал Гет, которого вдруг осенила гениальная идея. – Он живет в том стеклянном доме в Койд-и-Григе. Дом – шикарный. Типа особняк. Там и озеро есть, и вообще все. Когда я езжу туда к отцу, то могу в этом озере купаться.
Гет к этому времени побывал в Ти Гвидре уже несколько раз вместе с мамой, и странная красота дома с панелями из стекла и рыжеватого дерева вцепилась в него подобно колючей проволоке, которая хватала за джинсы, когда он лазил через заборы в Брин Хендре. Дом стал несокрушимым принципом рельефа его воображения. И теперь Гетин с легкостью представил себе там своего отца – или, по крайней мере, того человека, которого сознание придумало ему на замену. Нечто среднее между Джоном Бон Джови и Ханом Соло – за основу он принял взлохмаченного белозубого мужчину, которого видел на том странном снимке, где он еще посадил себе на плечи Данни, на пляже в Аберсоке: бледные «ливайсы» подвернуты, вода плещется у его ног. Солнцезащитные очки, как в фильме «Лучший стрелок». Гет так сильно сжал в пальцах карандаш, что костяшки побелели. Он нарисовал окружность озера, обнесенного хороводом рождественских елок. Нарисовал обращенный к озеру фасад с верандой на сваях и маленьким причалом и приземистый стеклянный куб за ним. Внутри нарисовал маму и отца, соприкасающихся плечами, рядом с ними – себя и Данни, оба отцу едва по колено. В правом углу рисунка изобразил огромное утыканное шипами колесо в роли солнца: с улыбкой и в очках-авиаторах. К концу недели, когда открытка была готова, Гет успел наделить рисунок такими чудесными свойствами, что боялся как-нибудь его испортить прежде, чем удастся отнести открытку домой. Его мучил панический страх, что она внезапно растворится прямо у него в руках или под пристальными, похожими на электрические лампочки, взглядами других детей. Как только высох клей под полосками блесток на поверхности озера, Гет спрятал рисунок в свой школьный шкафчик и стал ждать окончания дня. Вручив открытку маме, он внимательно следил за ее реакцией. У нее на лице застыла улыбка, но в глазах мелькнуло что-то, он не понял, что именно.
– Это мы и папа, – сказал он. – Мы в Ти Гвидре, потому что он там живет.
У Фионы дрогнули ресницы.
– Очень красиво. Ему бы понравилось.
Когда Данни пришел из школы, он увидел открытку, прикрепленную к холодильнику, и оторвал ее. Магнитик поскакал по кухонному ламинату. Гетин был за домом, пинал футбольный мяч.
– Что это такое? – набросился на него Данни.
– Это мы. – Мяч ударился о забор и перелетел через крошечный газон. – Мы с папой.
Данни уставился на брата и потом на открытку с такой жгучей яростью, что Гет почувствовал, как даже ему самому обожгло щеки.
– Отдай, – сказал он.
Данни не отреагировал.
– Данни, отдай мне открытку. Это я ее нарисовал.
Данни разорвал рисунок на четыре части и бросил их на землю.
– Папа умер! – проревел он, рванул в дом и с грохотом захлопнул за собой садовую дверь.
В понедельник на перемене в школе к Гету подошла Дав из класса постарше.
– Гетин, ты врун. Твой папа не живет в том доме. Я спросила у мамы. Она сказала, что твой папа наркоман и, наверное, сидит в тюрьме.
Этот момент позора был таким насыщенным, что даже десятилетия спустя, если Гетин думал о том разговоре, сознание отказывалось как следует сосредоточиться на воспоминании. Он тогда отвернулся и плюнул на пол – он видел, что так делал Йестин, когда что-нибудь оскорбляло его или вызывало отвращение такой степени, что словами эту степень не передать.
– Мой папа не в тюрьме. Он умер.
2016
Наверное, они проехали подъездную дорожку только до середины, а дальше сдались и заглушили мотор. Цапля к тому моменту уже давно улетела. Гет услышал хлопки автомобильных дверей, а затем – пару голосов. Получается, их там двое, не только фотограф. До него стали доноситься обрывки разговора. Мужской бестелесный голос произнес:
– Твою ж мать… Красиво, конечно, не вопрос, но чтобы прямо жить здесь – кому такое в голову взбредет?
– Ну, например, тебе. Ты разве не где-то в Котсволдсе родился?
Слова опять размазались в перепалке наигранного возмущения, а потом опять отчетливо прозвучал мужской голос:
– Нет, слушай, ну ведь жопа мира… До ближайшей цивилизации отсюда… Да и то цивилизация такая, условная.
Женщина рассмеялась и за секунду до того, как звуки обернулись парой людей, приближающихся к грузовику Гета, произнесла:
– Ну, какой-нибудь богатый хрен купит его себе в качестве загородного дома, почему нет?
Гет смотрел, как мужчина проводит ладонью по кузову пикапа. Кивает с одобрением:
– Классная вещь. Может, тоже куплю себе такой.
Гет прикинул, что женщине, наверное, под тридцать и, судя по оборудованию, которое она на себе волочет, фотограф – это она.
– Ага, – фотограф насмешливо фыркнула. – И что, будешь гонять на нем по Клэптону?
– Заткнись! Я хотя бы водить умею.
Гета, наблюдавшего за ними с края причала, они не замечали. Оба выглядели как фантастические видения из какой-то иной реальности. Женщина была родом из Непала или Индии, высокая и красивая, в длинном черном кожаном пальто и в панамке как у Лиама Галлахера. Ага, значит, такие опять носят. Мужчина – примерно того же возраста, светлокожий, с мягким подбородком, но высокий и одетый достаточно стильно, чтобы тоже сойти за красавца. Обут он был в тяжелые рабочие ботинки, потертые и видавшие виды, и, что уж совсем ни в какие ворота, одет в такой же синий комбинезон, как тот, который надевал Йестин, когда шел доить коров.
– Видимо, это того типа, который за домом присматривает, – он хлопнул по капоту грузовика. Гет поморщился. – Он должен нас встретить, с ключами.
С этими словами он полез в один из многочисленных карманов, достал пакетик American Spirit и начал скручивать сигарету. Спросил у женщины, хорошо ли ей заплатят за съемку.
– Неплохо. Даже очень. Слушай, ну они ведь деньги лопатой гребут, согласен? Так что заплатят больше, чем на моей основной работе. Плюс дорожные расходы.
– Да, я реально порадовался, что меня отправили в Уэльс. В детстве мы сюда постоянно ездили. У моей бабушки был домик в Пембрукшире. Обожаю Уэльс. Вэллис[10 - The Valleys («долины») – так англичане называют долины на юге Уэльса.].
– Это что – Уэльс по-валлийски? Или микроагрессия против меня по поводу моего произношения?
– Слушай, хватит, я не понимаю, когда ты шутишь, а когда нет. Зажигалка есть?
Гет встал на ноги. Раньше начнем – раньше закончим.
1994
Талиесин Йейтс и его сестра Олуэн были первыми представителями английского высшего класса в жизни Гета. Их дом находился в более фешенебельной части Лланелгана, это был знавший лучшие времена викторианский особняк из красного кирпича под названием Тауэлван: огромные подъемные окна, покатая шиферная крыша и подъездная дорожка с рядами лесных буков по обе стороны. Брат и сестра с первого класса учились в частной школе и в воображении деревенских детей много лет были призрачными существами, которых можно лишь мельком увидеть за темным стеклом старого «Лэнд-Ровера», притормозившего у деревенской лавки, где у их родителей был оформлена подписка на газету The Observer.
Первым Гет познакомился с Олуэн. Стояло начало сентября, и он только-только пошел в местную среднюю школу. Он раскачивался на качелях у входа в лавку со своим другом Шейном, и Олуэн – худенькая девятилетка с длинными белоснежными волосами и таким загаром, какой можно подцепить только за границей, – выбралась из внедорожника, чтобы с ними поболтать. Услышав ее тоненький голосок, выводящий слова ну прямо как на BBC, ребята чуть не померли со смеху. Шейн сказал Гету что-то на валлийском, от чего они покатились пуще прежнего, пока, наконец, увидев, как сильно это ее обижает, Гет не смягчился и не решил проявить доброту.
– Слушай, мы не над тобой смеемся. Просто ты смешно разговариваешь, понимаешь? Типа ты такая вся из себя аристократка.
Олуэн с вызовом задрала подбородок.
– Я не аристократка. Мои родители художники. Вообще-то мы очень бедные.
После этого Гету долгое время не было никакого дела до существования Йейтсов. Впервые встретив в школе Тала, он тут же поставил на нем крест как на безнадежном фрике. Тал носил длинные волосы, но пребывал еще в том незадачливом возрасте, когда такая прическа делает тебя похожим на девчонку или на одного из тех американских чудиков-проповедников, которых не пускают в больницы и которые живут в пустыне в фургончиках, – что-то такое. Большую часть времени Тал сидел тихонечко в музыкальном классе, тощий и похожий на лилипута в сравнении с комически огромными инструментами. В седьмом классе прошел слух о том, что он вроде как вундеркинд – якобы мозг у него до того ненормально крупный, что какой-то специалист в больнице Ливерпуля даже его измерял. Гету до него, в общем-то, не было дела. На социальной лестнице Тал стоял значительно ниже его самого. Гет был из тех ребят, которые знакомы со всеми. В валлийском классе он знал всех потому, что в детский сад ходил в Лланелгане, но зато потом он жил в муниципальном квартале в городе и к тому же играл в футбол, так что для английских мальчишек тоже был своим. Благодаря Мег он был знаком даже с девочками, с самого начала – еще с тех пор, когда они казались представителями другой цивилизации. Меган Эдвардс была для Гета кем-то вроде дополнительной кровной родни. Она жила через два подъезда от них, ее брат был ровесником Данни, и их мамы очень дружили. Когда дети были маленькими, Фиона часто днем присматривала за обоими, пока Джеки Эдвардс работала на почте. Сама Фиона в то время работала на раздаче в школьной столовой, ее смена заканчивалась без четверти два, и на вторую половину дня она брала подработку домой – шила шторы по заданию местной швеи. Когда Гет думал про то время, ему вспоминалась материя, расстеленная по всему полу, и запах хлопка. Он видел маму: тогда еще молодая, с падающими на лоб рыжими от хны волосами и с зажатыми в зубах булавками, она ползала на коленях по метрам подсолнухов «Провансаль», алых маков или скромных дешевеньких незабудок. Он видел бархат, кисточки бахромы, подхваты для штор – мама разрешала им с Мег помогать, сплетая толстые тряпичные колбаски в косы.
Первой Талиесином заинтересовалась Меган. Перед началом десятого класса он вернулся с каникул изменившимся: из чахлого хиппи-проповедника превратился вдруг в местного Курта Кобейна. Стал красить ногти черным лаком и подводить глаза. Парни, заметив, что девочки начали им интересоваться, перестали над ним прикалываться.
Когда Мег впервые отвела Гета в Тауэлван, дверь открыла мать Талиесина, Марго. Как утверждала Олуэн, Марго была художницей. Ей было под пятьдесят – старше, чем Фиона и Джеки, – но выглядела она отлично. Гет тогда еще не знал, что выглядеть отлично гораздо легче, когда у тебя водятся деньги, – просто среди его знакомых деньги ни у кого не водились. Он не знал, что гораздо легче выглядеть молодо (даже несмотря на бесконечные сигареты Senior Service, которые она начала курить еще в художественной школе), если тебе не доводилось ночи напролет ломать голову над тем, чем оплатить аренду или очередной счет за коммунальные услуги. У Марго Йейтс были густые черные волосы, гладкая алебастровая кожа и холодные серые глаза. Раньше, встречая ее в городке, Гет не осознавал, что она красива, – все из-за идиотских нарядов, которые она носила: мешковатые мужские штаны – вельветовые или из клетчатой шерсти, водолазки и рабочие ботинки.
– Вы, я так понимаю, к Талу? – произнесла она своим грудным прокуренным голосом. – Ну так входите, мы не кусаемся.
Он пропустил Мег вперед, и, когда мать Талиесина сделала шаг в сторону, их взорам открылась огромная картина, висящая у нее за спиной. Гет не сразу сообразил, что на ней изображено, а когда понял, воровато отвел взгляд и уставился на собственные промокшие кроссовки, уповая на то, что никто не заметил, как он посмотрел на картину. Он присел на корточки, чтобы разуться, но перед мысленным взором снова встал образ пары мускулистых тел, сцепившихся друг с другом, копны темных волос у женщины вокруг головы, и точно таких же – у нее между бедер, живая саднящая алость ее пальцев ног, его колен и их кутикул, отталкивающе преувеличенные мышцы и жилы.
– Ой, солнышко, не разувайся, – сказала Марго. – У нас тут настоящая свалка.
Он откашлялся.
– А. Ладно.
Выпрямился, стараясь не смотреть на картину. Вместо этого заставил себя встретиться глазами с Марго, и в голове снова возникло увиденное: образ Марго, которая лежит вот так, распростертая на полотенце, под мужчиной с такими болезненно напряженными лопатками, и он подумал: «О Боже, только не сейчас, пожалуйста, сделай так, чтобы я сейчас об этом не думал». Но как же ему было об этом не думать, если у них на стене в прихожей висит в буквальном смысле порно?
– Гет, – резко окликнул его голос Мег. Она улыбнулась с фальшивой веселостью и дернула головой в сторону коридора, по которому – слава Богу – удалялась Марго. – Ты чего такой странный?
– Ты картину видела?
– Гет, это искусство. Эгон Шиле.
– Что за хрень такая – эганшиле?
Марго как ни в чем не бывало окликнула их из комнаты в дальнем конце коридора.
– Ребятки, Тал, видимо, еще в студии с отцом. Но вы пока идите сюда, ладно? Хотите чая или еще чего-нибудь?
В ярко-желтой кухне радиоприемник антикварного вида распылял классическую музыку. Огромный обеденный стол был завален бумагой, книгами, грязными тарелками, оставшимися с обеда, а обед-то уж точно закончился несколько часов назад. В воздухе витал запах готовки. На чугунной плите варился внушительный чан бульона. В кресле у плиты сидела сестра Талиесина и изучающе осматривала вновь пришедших.
– Олуэн, ну-ка оторви задницу от кресла и сделай чай, – сказала ей мать.
– Я тебе не прислуга.
– Тебе двенадцать. Ты моя рабыня.
– Вот возьму и позвоню в детскую службу поддержки!
– Отлично. Давай звони. Пусть приедут и избавят меня наконец от тебя! – Марго, будто ища у них поддержки, бросила в сторону Гетина и Меган исполненный праведного гнева взгляд, и на мгновенье оба с восторгом почувствовали себя гораздо старше, чем на свои пятнадцать. – Садитесь, ребятки. Тал скоро будет.
– Что он делает в студии? – спросила Мег.
Гета страшно бесило ее подхалимство, но он был благодарен за то, что Мег взяла на себя тяжелую задачу общения, позволив ему просто смотреть и слушать и, что важнее всего, не поднимать головы. Над плитой висело еще несколько картин с обнаженкой. Нет, ну теперь понятно, почему Тал такой неадекватный. Эти над плитой были оригиналы, нарисованные углем. Большие. Какие-то неаккуратные. Гет подумал тогда: интересно, не Марго ли их нарисовала.
– А, да просто позирует Дэйву, для его новой серии.
– И они ему за это даже не платят, – вмешалась Олуэн. – Вот это и есть использование рабского труда.
Марго покачала головой.
– Олуэн читает какую-то книжку про Джессику Митфорд[11 - Джессика Митфорд (1917–1996) – журналистка, общественный деятель, писательница, представительница британского аристократического рода. Боролась за гражданские права афроамериканцев.] и поэтому стала ужасно политически подкованной.
Мег учтиво улыбнулась, будто понимала, о чем речь, и Гетин, как бы благодарен ей ни был, в этот момент просто возненавидел ее. Он с еще большим усердием сосредоточился на изучении листов бумаги на столе, чтобы избежать позора, которым неизбежно обернется его разговор с Марго или даже с Олуэн. Не хватало еще, чтобы его выставил идиотом ребенок. Зачесалось в горле, и Гет напряг всю свою волю, чтобы не закашлять. Ему хотелось, чтобы от него не слышали ни единого звука. Хотелось, чтобы его вообще не замечали. Он взял со стола открытку, перевернул и вздрогнул. Это был очередной угольный набросок, на сей раз – мужского лица, растянутого в крике.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=71544457&lfrom=174836202&ffile=1) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
notes
Сноски
