Алекса Гранд "Папа в подарок, или Шанс на новую жизнь"

Я бы хотел воспитывать озорного бойкого мальчугана. Или двух.

– Диль, результаты из клиники прислали?

– Нет еще. Наверное, после праздников.

Поморщившись, произносит Диляра и отвлекается на трель дверного звонка. Поднимается, разглаживая несуществующие складки на платье, и спешит в коридор.

– Я открою.

Не знаю, что заставляет меня идти следом за ней. То ли неясное предчувствие, то ли хваленая интуиция, но инстинкты меня не подводят.

Грубоватое Дилино «вы ошиблись» режет слух и настораживает. Так что я решительно шагаю к едва не захлопывающейся у меня перед носом двери и превращаюсь в каменного истукана, сталкиваясь с призраками прошлого.

На пороге квартиры стоит та, кого я меньше всего ожидал увидеть в канун праздника. В дешевом пуховике, который ей совершенно не идет, в сбитых растоптанных ботинках, она переминается с ноги на ногу и прижимает к себе девчонку примерно пяти-шести лет.

– Вероника? – удивлённо вытаскиваю из себя я, пока малышка изучает меня настороженным взглядом, и старательно прокашливаюсь.

Потому что голос отчего-то меня подводит и начинает хрипеть.

– Здравствуй, Гордей.

Тряхнув копной густых каштановых волос, откликается Ника и по старой привычке полосует зубами нижнюю губу.

И я так глубоко окунаюсь в водоворот памяти, что не сразу соображаю, как сильно не нравится Диле наши с Вероникой молчаливые переглядки и мой ступор.

Только вот дверь перед Солнцевой закрыть не могу. И у меня на это масса причин…

Ненадолго между нами повисает тяжелая пауза, которую первой нарушает Ника.

– Я бы никогда к тебе не обратилась…

– Но ты обратилась.

– Хотела попроситься к тебе на пару дней, пока буду искать жилье. Но теперь вижу – зря.

Опуская подбородок, твердо чеканит она и почти успевает развернуться, но ее дочь оказывается быстрее и смышленей.

Отклеившись от Солнцевой, кроха подбегает ко мне и храбро цепляется за рукав, выпаливая.

– Дяденька Гордей, пустите нас с мамой переночевать, пожалуйста.

– Переночевать? – повторяю за мелкой болванчиком и, поддавшись порыву, сажусь на корточки, изучая ее густые волосы цвета спелой пшеницы и огромные, на пол лица, голубые глаза.

– Ага.

– Неужели вам больше некуда пойти?

– Некуда.

– Совсем?

– Совсем-совсем. Я знаю, вы добрый. Вы не выгоните нас на улицу в канун Нового года, правда? Там холодно и темно.

Жалобно частит малышка, бессознательно прибегая к женским уловкам, и окончательно растапливает мое сердце, покрытое коркой льда. Да, у меня немало вопросов к самой Веронике, но я совершенно точно не выпровожу ее дочь в лютый мороз.

– Тебя как зовут?

– Соня.

– Приятно познакомиться, Соня. И добро пожаловать в мой дом.

Потрепав девчушку по щеке, я поднимаюсь на ноги и протягиваю ей руку. Она робко вкладывает пальчики в мою огромную ладонь, делает несколько шагов вглубь квартиры и торопливо разувается.

Нике же не остается ничего другого кроме, как протиснуться мимо Диляры следом за нами и молчаливо наблюдать, как я помогаю ее дочери снять пуховик и смешную шапку с непропорционально большим помпоном.

– Гостевая справа по коридору.

Озвучиваю зачем-то, хоть Вероника наверняка помнит расположение комнат, и готовлюсь к неминуемому скандалу, ведь оправившаяся от первого шока Диляра, наконец, отмирает и приближается ко мне, как айсберг к «Титанику».

– Гордей, ты в своем уме?!

Она не любит выяснять отношения при посторонних, поэтому сейчас вместо крика переходит на свистящий шепот. Тычет длинным тонким пальцем мне в грудь и разве что не крутит им у виска.

– Диль, прости. Я не мог поступить иначе.

– Не мог? Северский, да ты издеваешься?!

Распаляется Диляра, все больше сомневаясь в моей адекватности. Да я и сам начинаю в ней сомневаться.

– Когда-то мы были очень дружны с братом Вероники. У нее, действительно, больше никого нет. Родители погибли, когда ей было двенадцать.

– А брат?

– Пропал. Восемь лет назад.

Прихватив приличную сумму бабла и повесив на меня долги, да.

– Но есть же еще подружки, муж, в конце-то концов.

– Ника никогда бы не пришла сюда, не будь у нее на то веской причины.

– Ты мог отправить ее на такси в любую гостиницу.

– Новый год – семейный праздник. К тому же, ты сама должна понимать, все мало-мальски приличные номера забронированы заранее.

– И что ты собираешься делать?

– Завтра отвезу Нику с дочкой на дачу. Она все равно пустует.

– А сейчас?

– Пойду ставить чайник.

– Нас Лебедевы ждут.

– И ты к ним поедешь и прекрасно проведешь время.

– Без тебя?

– Без меня.

Отрезаю безапелляционно, потому что чувство ответственности во мне намного сильнее чувства привязанности, и удаляюсь на кухню, не оборачиваясь на врезающийся между лопаток укоризненный бубнеж.

– Сколько можно, Гордей? Раньше ты тащил в дом грязных дворняжек и облезших котов, теперь настала очередь сироток?

Конечно, Диля имеет право злиться, ведь мы рассчитывали провести этот вечер в компании друзей. Но меня ее негодование задевает лишь по касательной, и я даже испытываю что-то отдаленно похожее на облегчение, когда она бросает мне «счастливо оставаться» и, запахнув полы длинного молочного пальто, устремляется навстречу приключениям.

На какое-то время в комнате воцаряется блаженная тишина, и я охотно отвлекаю себя рутиной. Наливаю воду в чайник. Засыпаю заварку в заварочник. И инспектирую содержимое холодильника на наличие в нем вкусняшек.

К счастью, там находится целый торт, несколько кусочков грибной пиццы и мясной рулет. В общем, все, чтобы накормить двух наверняка голодных девчонок и перекусить самому.

– Тебе помочь?

Спрашивает бесшумно материализовавшаяся в кухне Ника, и я оборачиваюсь. Скольжу взглядом по ее точеным скулам, цепляюсь за ключицы и отмечаю, что она практически не изменилась за восемь лет.

Та же угловатость. Та же простота. Та же естественность.

Трясу головой, отгоняя непрошеные мысли, и возвращаюсь к ее вопросу.

– Все почти готово, садись. Расскажешь, что привело тебя сюда тридцатого декабря?

– Позже, – одними губами шепчет Вероника, кивком указывая на перепрыгивающую через порог Соню, и я соглашаюсь.

– Хорошо. Позже.

Глава 4

Ника

– А папа нас больше не любит.

Наклонившись к Гордею, доверчивым шепотом сообщает ему Соня и думает, что я ничего не слышу. У меня же как будто вся кровь в организме приливает к щекам и окрашивает их в помидорный цвет.

Сердце сжимает невидимыми тисками. Ребра стискивает стальной обруч. И я отчаянно виню себя во всем.

В том, что не нашла более прибыльную и перспективную работу, с которой бы меня не турнули. Что зарабатывала недостаточно и мало тратила на свою внешность и гардероб. Что упустила тот момент, когда Вадим увлекся Викой и нашел в ней отдушину. Богиню.

И особенно, в том, что все это отразилось на моей дочери, вынужденной сидеть на кухне в чужом доме и рассказывать постороннему человеку о том, что она не нужна отцу.

– Почему ты так решила, милая?

Подыгрывая Соне, так же тихо уточняет Гордей и попутно кладет ей на тарелку кусочек пиццы. Тонкое тесто. Сочная начинка – ветчина, сыр и грибы. Такую Соня просто обожает.

– Потому что он не переживает, что мы с мамой пропали. Не ищет нас. И не хочет встречать с нами праздник.

Аргументы из уст моей дочери звучат железобетонно и вновь решетят пулями мою ноющую грудь. Совсем еще не зажившая рана опять кровоточит. И если я недоумеваю, как оправдать Вадима в глазах Сони, то Северский ловко смещает акценты и переключает ее внимание на себя.

– У взрослых иногда бывают форс-мажоры, и это вовсе не значит, что они тебя не любят.

– Форс-мажоры?

– Ага. Всякие там землетрясения, извержения вулканов, кораблекрушения. Визиты налоговой. В общем, непредвиденные обстоятельства, которые никто не ждал, – Гордей увлеченно объясняет моей Соньке смысл нового слова и выдает совсем уж внезапное. – А хочешь я ненадолго заменю твоего папу, пока он решает свои проблемы? Нарядим елку, купим мандаринов и напишем письмо Деду Морозу. Ника, вы писали письмо Деду Морозу?

– Да, – произношу онемевшими губами и понимаю, что подарок дочке остался у свекрови, и я ни за какие коврижки не заставлю себя вернуться в их дом.

По крайней мере, не сейчас, когда картинки измены до сих пор выжигают каленым железом нутро.

И, если я со вкусом продолжаю предаваться самобичеванию, то у детей все немножечко проще.

– И бенгальские огни зажжем? И снеговика слепим? И на санках будем кататься? – задвинув свои обиды на второй план, воодушевляется Соня и смотрит на Гордея такими восторженными глазами, что у меня перехватывает дыхание и щемит за грудиной.

– Обязательно.

Абсолютно искренне обещает Гордей, и я очень надеюсь, что он не подведет мою крошку. У него ведь красавица-невеста, влиятельные друзья и обязательно должны быть планы на самый грандиозный праздник в году, которого с нетерпением ждут и взрослые, и дети. А он возится с нами и заглядывает в рот моей дочери.

Он всегда был таким. Защищал слабых. Наказывал задир и гордецов. И ставил на первое место чужие интересы – не свои.

– Конечно, хочу.

Поразмыслив пару секунд, соглашается Соня. А Гордей, покончив с остатками пиццы и половиной мясного рулета, предлагает показать ей игровую.

Вскоре они вдвоем скрываются в недрах его необъятной квартиры. Я же расфокусировано пялюсь в стену и сильнее стискиваю десертную ложку. Кусок шоколадного торта лежит в моей тарелке нетронутым. В чашке остывает заваренный Северским чай.

А мне невероятно стыдно. За то, что свалилась мужчине, не способному бросить девушку в беде, как снег на голову. И эгоистично не рассчитала, как много неудобств доставлю ему.

– Соня нашла занятие минимум на полчаса. Так что теперь мы можем спокойно поговорить. Начинай.

Гордей возвращается в кухню спустя пять минут и садится на диван рядом со мной. Тарабанит длинными, как у пианиста, пальцами по столешнице, а я любуюсь его мужественным профилем.

У Северского квадратный подбородок. Упрямые скулы. Широкий ровный нос, который никому не удавалось сломать в драке. Обветренные губы. И тяжелый пронзительный взгляд, от которого хочется спрятаться. Забиться в дальний угол или нырнуть под кровать, и ни в коем случае не отсвечивать.

Но я не прячусь. Я с шумом набираю в легкие воздух и выталкиваю его со свистом.

– Вадик мне изменил. И я от него ушла.