– Ностальгирует он. Тоже мне, эмигрант нашёлся.
Она подошла к шкафу, открыла дверку и вытянула пухлый альбом с грязно-жёлтой бархатной обложкой. Держи. Давненько мы с тобой не смотрели фотокарточки. С детства твоего. А бывало, приведут родители тебя, сами побегут в театр или в гости, а мы с тобой перелистываем страницы. Помнишь хоть?
– Конечно, – кивнул я.
– То-то…
Она уселась рядом со мной и открыла альбом. На меня глянули удивлённые лица родственников. Старые чёрно-белые, немного коричневатые фотографии. Мужчины, женщины, старики, дети…
– О, смотри, примадонна какая! Узнаёшь меня?
– А как же. Ты почти не изменилась.
– Почти. Видишь какая была? Артистка. А вот мамочка моя, какая красивая. Да-а…
– А это кто?
– Это же тётя Шура. Её сестра двоюродная. Та, которая за лётчика вышла. Тоже сидела с тобой, когда я не могла. Вот видишь? Себя-то узнаёшь? А вот тут я папкой твоим беременна была.
Она тяжело вздохнула.
– А это дедуля твой… Видишь какой? Подполковник уже. Месяц до победы не дожил… Э-хе-хе… А это Петенька, родился только. А голод такой был, мне Шура вот столечко молочка доставала. Лётчик её договаривался. И тётя Таня тоже помогала. А так бы и не знаю, как выкормила. Видишь какой Петенька довольный… А тут он только с мамочкой твоей познакомился… Вон, как смотрит на него…
На экране телевизора грустно кружилась Пугачёва:
Придумано не мной, что мчится день за днем,
То радость, то печаль кому-то неся.
А мир устроен так, что все возможно в нем,
Но после ничего исправить нельзя…
Иногда можно, Алла Борисовна. Иногда исправить можно. Я попытаюсь…
Перед глазами мелькали лица родственников. У меня в той жизни такого никогда не было, поэтому сердце жадно впитывало улыбки и взгляды, желая стать частью этой истории. Родители погибли в автокатастрофе на Кавказе, когда Саше Жарову было девять. С тех пор он жил с бабушкой. Он жил с ней, а она, судя по всему, жила им. Спасибо, бабуля…
– Саня, ты мне до отъезда кран на кухне поправь, а то уедешь завтра, и я останусь с носом.
– Поправлю, бабуль. Поправлю… И… знаешь что. Я в шкафчике на кухне деньги оставил…
– Что за деньги?
– Премию хорошую дали. Мне там деньги особо не нужны, а тебе пригодятся. Ты их только трать, не экономь…
Вечером в воскресенье шасси ТУ-154 ударили по бетонной полосе аэродрома. За иллюминаторами можно было рассмотреть только тёмную туманную мглу.
– Уважаемые пассажиры. Наш самолёт произвёл посадку в Верхотомске. Местное время двадцать один час, пятьдесят минут. Температура воздуха минус десять градусов…
Не жарко. Когда самолёт остановился, я встал со своего места, снял с багажной полки свой командировочный портфель и пальто с шапкой. Оделся. Выйдя на трап, вдохнул морозный воздух, поёжился и поднял воротник. Бр-р-р… Остановился на мгновенье, всматриваясь в расплывшиеся в тумане огни аэровокзала, и начал спускаться. Точно бабушка сказала, эмигрант. Эмигрант и есть…
Подошёл вместе со всеми к жёлтому «Икарусу»-гармошке и протиснулся внутрь. В салоне было холодно и сильно пахло отработанной солярой. Пассажиры, недовольные и помятые, уставшие после четырёх-часового перелёта, хмуро поглядывали друг на друга.
Я прикрыл глаза, вспоминая полёт. Так бы летел и летел, никогда не приземляясь, кружил бы над землёй, слушал хрустальные голоса стюардесс, грыз взлётные конфеты и ел синюю куриную ножку с рисом из прямоугольной тарелочки со скруглёнными углами. Кстати, ножка была вкусной. И рис был вкусным. Фирменный, «Аэрофлотовский» рис. А ещё пил бы крепкий чай из коричневой плоской чашечки.
В полёте было хорошо, приятно. А сейчас реальность снова вставала передо мной во всей красе. Новая реальность. Нужно было придумать какую-то болезнь, чтобы свалить на неё провалы в памяти и временное отупение. Я был уверен, что быстро разберусь и справлюсь со служебными обязанностями, но начальный период мог оказаться непростым.
Я чуть было даже не отказался от полёта, но в последний момент заставил себя шагнуть к трапу. В самолёте же мне стало хорошо, и я решил смотреть на будущее с фатализмом человека, отброшенного назад более, чем на сорок лет. И ставшего, кстати, совсем другим.
– Зато молодой и полный сил, – сказал я вслух.
Заспанный и хмурый пассажир, похожий на большого начальника, внимательно и строго посмотрел на меня, но ничего не сказал.
– И с двумя ногами, – добавил я и подмигнул.
Он недовольно отвернулся. Двери закрылись и автобус, испустив натужный стон, повёз меня в новую жизнь.
Сев в такси, я назвал адрес, указанный в паспорте.
– Это в центре? – уточнил я.
– Не совсем, – откликнулся водитель. – Приезжий что ли?
– Вроде того.
– Командировочный?
– Да.
– Понятно. На швейную фабрику, значит? Это ведь их общага.
– Точно.
– Я там частенько бываю, – хохотнул он и достал из пачки сигарету. – Так-то туда много, кто проникнуть пытается.
– Это почему? – удивился я.
– Ну, как же, там ведь, практически, одни девки проживают. На швейной фабрике мужиков раз-два и обчёлся. Будешь там, как султан в гареме. Надолго к нам?
– Как получится, – уклончиво ответил я.
Таксист приоткрыл окно, а потом протянул руку и вдавил прикуриватель. Когда тот отщёлкнулся, он закурил. По салону распространился табачный дым. Капец. Сейчас бы на него столько жалоб накидали… Ну, то есть не сейчас, а в будущем…
– Центр там, – махнул водила, показывая рукой вперёд. – Это Тухачевского, а за ним проспект Ленина. Но мы вот тут повернём на Сибиряков-Гвардейцев. Так короче будет. Деньги-то не лишние, правильно?
Он засмеялся и, резко свернув налево, погнал вдоль трамвайных путей и покосившихся частных домов. Из труб шёл дым, в окнах горел свет. В свете тусклых фонарей кучи снега у ворот казались чёрными и некрасивыми. Сумрак сгущался.
– Почему снег такой чёрный? – спросил я.
– Из-за угля. Углём топят, вот копоть да пыль и летят, – охотно пояснил таксист и засмеялся. – Не видел чёрного снега раньше?
– Не настолько.
– Ну, вот, у нас так. Угля много, пыли ещё больше.
Выглядело это дело довольно угрюмо а я, честно говоря, помнил, что в целом, город был очень даже ничего, не такой, как эта улица. Я ведь здесь уже бывал, по резонансному убийству, копался в архивах МВД, добывал информацию для сценария. Впрочем, где я только не бывал…
Минут через пятнадцать, потянулись хрущовки и более современные девятиэтажки. Таксист свернул с дороги, заехал во двор, остановился у кирпичной пятиэтажки и махнул рукой в сторону здания.
– Ну вот, командировочный, – сказал он. – Приехали. Поднимайся на то крылечко.
– Спасибо, – поблагодарил я и протянул трояк.
– Ага. Будь здоров.
Постараюсь. Я вышел из машины и осмотрелся. Двор был тёмный, неприветливый, в окнах общаги горел свет. Неподалёку от входа стояли трое лбов, курили, громко матерились и смеялись. Похоже, бухие. Машина развернулась и уехала.
Я сунул руку в карман и вытащил ключ. Взвесил его на руке. Ещё раз посмотрел на номер. На металлическом брелоке было выбито число 128. Ну, ладно. Нужно было идти. Тем временем, из двери общаги выскочила девушка в искусственной шубке и быстрыми торопливыми шагами направилась в мою сторону.
Она смотрела под ноги и постаралась проскочить мимо пьяных парней побыстрее и на максимально возможном расстоянии. Постараться-то она постаралась, да вот только ничего у неё не вышло.
– А это у нас кто? – развязно засмеялся один из балагуров и, отделившись от приятелей, загородил ей дорогу.
Он выставил руки в стороны и заржал. Почти, как конь. Девушка попыталась проскользнуть, но ей не удалось. Он схватил её и прижал к себе.
– Куда торопишься, родная?
– Пусти! – пискнула она.
– Ой-ой-ой! Целку только из себя строить не надо! Я ж тебя знаю, Жанка!
– О, Жанка-защеканка? – оживились второй и третий хулиганы.
Они подскочили к девушке сзади и начали лапать.
– Отпустите! Я кричать буду!
Зачем же предупреждать? Кричи, дурочка. Кричи, что есть мочи.
– Да хоть заорись, – заржал первый кент. – Даже по кайфу будет.
– Ага! – подхватили его дружки и тоже заржали.
– Давайте её за будку, пацаны. Чё ты кобенишься, дура?! За щеку возьмёшь по-быстрому и вали, куда хочешь!
В голове щёлкнуло. У меня с гневом были проблемы в своё время. Серьёзные проблемы. Чуть не сел однажды. Но я над собой работал и даже научился побеждать свою вспыльчивость. Только вот сейчас мои методы нихрена не действовали. Юность и новое горячее сердце не оставили от тех моих побед и следа.
Меня накрыло густой чёрной волной. Стало нечем дышать, в груди разлился огонь, кулаки сжались.
– Эй, козлята, – едва сдерживаясь прохрипел я. – А ну-ка, сдристнули отсюда.
– Чё? – обалдело уставились они на меня. – Ты чё сказал, чмо?
– Лапы, говорю убери, дебил!
– А ну, Гиря, держи эту сучку, а мы с Вованом…
Он не договорил и бросился на меня.
7. Тут помню, тут не помню
Саня Жаров крепкий парень. Борец! Тело сильное, непобедимое, можно сказать. Да вот только душа у него поменялась и мозги. А мои мозги с вольной борьбой практически не знакомы. Зато знакомы со службой в ВДВ. Когда-то были. Давненько, согласен. Но зато, когда пить бросил, я стал ходить на боевые искусства для инвалидов. Злость выпускать.
Сначала на адаптивное каратэ пошёл, только выяснилось, что это хрень, сплошной балет, но потом попался нормальный тренер, он меня взял типа на самооборону. Там чуваки разные были, кто без руки, кто без ноги, а некоторые вообще колясочники. В общем публика разнородная собиралась. Но сам тренер тоже безногим оказался, так что у нас спарринг прямо с ним был.
Вот и сейчас я по привычке заскакал на левой ноге, как злобный фламинго или голодный птеродактиль. Прыг-скок, прыг-скок.
Верзила, бросившийся на меня, опешил от такого танца.
– Вован, зырь! Циркач, в натуре! Каратист что ли?
Он пьяно загоготал и тут же получил ногой в рожу. Громко клацнула челюсть, послышался хруст, голова откинулась назад, красные слюни, как в фильмах младшего Бондарчука, медленно вылетели изо рта и разлетелись ледяным ожерельем, подчёркивая торжественную неповторимость момента. А сам громила со всего своего немаленького роста ухнулся навзничь.
А я, не дожидаясь реакции Вована, от души врубил ему между ног носком ботинка. Да только сам не удержался, выписывая пируэт и, поскользнувшись на корочке льда, тоже грохнулся на спину. Этим не преминул воспользоваться Гиря. Он тут же бросил девчонку и навалился на меня сверху, пытаясь садануть немаленьким кулаком по лицу.
Но подобную ситуацию я отрабатывал тысячи раз и врубил ему левой по печени так, что он отлетел от меня, как кошка от огурца. В этот самый момент хлопнула дверь и раздался заливистый звук милицейского свистка. Послышался топот и крики. Я сел на льду, но на меня тут же навалились три человека.
– Это не он! – закричала девчонка. – Вон те! Алкаши!
Поднялась суматоха, бессмысленные метания и крики, короткая погоня. Но уже через минуту всё встало на свои места. Дружинники задержали пытавшихся сопротивляться сексуальных агрессоров, а меня похвалили. Подъехал милицейский уазик. Оперативно. Младший лейтенант, зелёный и простоватый, но пытающийся выглядеть авторитетно, составлял протокол:
– А вы, значить, напали, чтобы защитить девушку, правильно я понимаю?
– Нет, не совсем так. Я не нападал, а лишь обратился к этим гражданам с требованием оставить её в покое. А вот они на меня напали. И мне пришлось отбиваться.
– Да-да, – часто кивала совершенно оправившаяся девчонка.
На вид ей было едва ли восемнадцать.
– Всё так и было. Это же Александр Петрович, из снабжения. Он крикнул, чтобы эти… изверги отстали от меня, а вон тот попёр на него и сбил с ног, а вот этот навалился сверху.
– Да он сам мне зубы вышиб! – пьяно хрипел заводила хулиганов. – Я же шутил! Девушку веселил! А он напал! Один на троих! Я потомственный рабочий! А эта гнида интеллигентская на рабочий класс катит! Увольнять таких надо! Сажать!
– Покушение на групповое изнасилование, между прочим, – кивнул я лейтёхе.
