Мистина подумал, потом сдавленно хмыкнул: засмеяться он пока не мог.
– Нет уж. Пусть он сам расскажет своей матери, как его люди убили его брата и ее сестрича. Я ему помогать не намерен.
Глава 2
Погрузившись в свою беду, Мстислав Свенельдич узнал только половину новостей. О второй половине Лют и сам забыл: по сравнению с гибелью Улеба прочие перемены в далеком Хольмгарде ему казались мелочью. Но имелся кое-кто, для кого именно те перемены оказались куда важнее. И как ни тяжко было Свенельдову роду, кое-кому в этот же вечер пришлось еще тяжелее. И этот кто-то – тот, о ком с яростью и гневом думали на Свенельдовом дворе: сам князь Святослав.
Назавтра Торлейва разбудила Жалёна, ключница: она вставала в доме раньше всех, поднимала служанок, надзирала за дойкой и выгоном коров и коз в стадо. Будить молодого господина ей не полагалось, но, в полусне услышав ее встревоженный зовущий голос, Торлейв сразу сел на своей лавке. Не столько сонный рассудок, сколько тревожное чувство ему напомнило: вчера вернулась из Хольмгарда дружина Святослава, привезли такие новости, что надо бы хуже, да некуда… Сам пришел домой от Мистины, вывернув рубаху наизнанку: ведь Улеб и Торлейву приходился троюродным братом. Ранняя побудка сразу навела на мысль: еще какая-то беда…
– Там пришли к тебе! – прошептала Жалёна, глядя на Торлейва широко раскрытыми глазами. – Выйди поскорее!
– Ко мне? От Свенельдича? – Торлейв, моргая, убрал с лица волосы.
– Да, да… навроде того, – путанно ответила ключница. – Ступай поживее, не мешкай!
Торлейв скривился: он не любил путаницы и суеты, но откинул порывало и потянулся за портами.
Выйдя на длинное крыльцо вдоль передней стены избы, он внезапно понял, почему Жалёна так перепугалась. Вместо кого-то из отроков Мистины, чего отчасти ожидал, Торлейв увидел на лавке под навесом двух женщин. На скрип двери они встали, повернулись… и Торлейв едва подавил восклицание.
– Ёт… Пр…
Высокая молодая женщина порывисто шагнула ему навстречу и подняла палец, призывая к тишине. Торлейв дико огляделся, будто ища укрытия. Потом осмотрел ее, не веря глазам. В обычной рубахе и некрашеной дерге, замотанная в убрус, отчасти прикрывавший лицо, перед ним стояла Прияслава Свирьковна, молодая княгиня Святославова. Торлейв никогда не видел ее в подобной одежде, и теперь у него рябило в глазах от неожиданности. От потрясения он даже не сообразил, что сам стоит перед ней полуголый: не на такую встречу он рассчитывал.
– Поговорить надо! – вполголоса, но с напором ответила Прияна на его изумленный взгляд. – Чтобы никто не слышал.
Торлейв еще раз огляделся. Для начала надо было укрыть Прияну от лишних глаз, раз уж она и правда здесь, а уж потом спрашивать, что случилось. В хозяйской избе еще спят мать и Орлец, сводный брат, в девичьей полно бабняка и детей, а поварне уже гремят котлами и сковородами…
– Пойдем в хлебню, что ли. – Уже не думая о вежестве, Торлейв схватил Прияславу за руку и потянул за собой.
Двор у Фастрид с сыном был просторный и богатый: хозяйская изба, две избы для челяди, хлев, поварня, клеть, погреб. Торлейв привел нежданную гостью в хлебню – клеть, где стояли квашни, громоздились дежи, сита и корыта, стоял широкий стол, и чуть ли не половину всего места занимала большая хлебная печь. Но хлеб Фастрид и Жилёна выпекали позавчера, следующая выпечка будет дня через три, и сейчас в хлебне было пусто, стол и деревянная утварь начисто вымыты.
Прияслава вошла, озираясь: сама хозяйка большого дома, она невольно любопытствовала, как все устроено у другой хозяйки, более опытной. Без просьбы Торлейв плотно закрыл за ними дверь и провел пальцами по волосам, убирая со лба и стараясь окончательно проснуться. Знал бы, кто пришел – хоть бы обулся, умылся и волосы расчесал. Хоть бы рубаху надел. Но нет – не стоило ради такой мелочи держать Прияну на крыльце, на виду у всего двора. А сама она, судя по лицу, его растрепанных волос и исподних портков не замечает.
– Что стряслось?
– Ты знал! – Прияслава повернулась к нему.
Она сказала это с таким вызовом, будто обвиняла, и Торлейв чуть не рассмеялся. К нему на двор явилась молодая княгиня, вытащила из постели, чтобы винить неведомо в чем!
– Что я знал? – подавляя улыбку, со смирным и покорным видом уточнил Торлейв.
Сквозь невольное веселье в душе отчетливо просвечивала тревога: как будто вынужден вести разговор, краем глаза наблюдая, как по полу от печи распространяется пламя. Еще чего не хватало, чтобы кто-то увидел Прияславу здесь, с ним наедине. Головы не сносить, но не он же ее к себе зазвал. Прияслава была разумной женщиной, но сейчас в глазах ее горел такой огонь, что было ясно: на все опасности ей начхать, как для себя, так и для других.
– Про Малушу!
Торлейв мигом перестал улыбаться – это имя стерло веселье, будто мокрая тряпка пыль.
– Ты знал… – повторила Прияслава, верно поняв его выражение. – И ты мне ни слова не сказал! А мог бы сказать – еще тогда!
Торлейв понял, о каком «тогда» она говорит: когда три зимы назад он приехал в Свинческ, где Прияслава сидела в добровольном изгнании, чтобы увезти ее обратно в Киев.
– Если бы ты тогда сказал мне, что у него здесь еще и Малуша, я бы не вернулась! – так же вполголоса, но с яростным обвиняющим напором продолжала Прияслава. – Я бы лучше умерла там, дома, но не стала бы возвращаться всем на посмешище! Как я радовалась, овца глупая, что Горяну избыли! Думала, мой муж теперь опять только мой! А выходит, я влезла в постель, из которой только за одну ночь до того вылезла рабыня! Да я…
Торлейв открыл было рот, сам еще не зная, чем оправдаться. Да нечем! Все было именно так, как Прияна сказала. В тот день – самый короткий зимний день в году, – когда она вновь водворилась на княжьем дворе Олеговой горы, на рассвете он встретил там Малушу, которая считала хозяйкой этого дома себя. Последнюю ночь перед приездом законной жены, статочно, Святослав провел с Малушей. Единственное, что можно возразить: к тому времени Малуша уже месяца два или три не была рабыней. Однако, много ли с того легче?
Выговорив все это вслух, Прияслава скривилась – будто распробовала свой позор на вкус. Она повела глазами, будто выискивая, куда плюнуть, потом разразилась слезами. До того она терпела – со вчерашнего вечера, когда Святослав со всеми новостями явился домой, – терпела перед мужем, охраняя свое достоинство, но больше не могла. И тут Торлейв понял, зачем она пришла – излить свои чувства тому, кому доверяла, подальше от мужа, гридей и челяди.
– Тише! – умоляюще прошептал он и подошел, желая ее обнять, но Прияслава не шутя замахала руками, отталкивая его, и отошла в дальний угол.
Ухватила там какой-то рушник и уткнулась в него. Торлейв стоял в трех шагах, глядя ей в спину и ожидая, пока наплачется. Утешать сейчас не стоит – лучше пусть ее досада изольется слезами, чем будет и дальше жечь изнутри. Было неловко, досадно, стыдно за всех – за себя, за Прияну, за Святослава. Но исправить былое не под силу даже норнам. А все, что касается Малуши, в ту зиму Торлейв и сам хотел побыстрее забыть. В тот же день Малушу увезли из Киева, увезли очень далеко, и целых три года казалось, что здесь о ней больше никогда не услышат.
Наконец Прияслава немного успокоилась. Ей бы выпить воды, но Торлейв не хотел кого-то искать и посылать за водой, чтобы не привлекать лишнего внимания к этой встрече.
– Почему ты мне не сказал? – глухим от слез голосом спросила Прияслава.
Она по-прежнему стояла к нему спиной, не желая показывать заплаканное лицо. И это несколько ободрило Торлейва: не совсем все плохо, если ей не все равно, хороша ли она в его глазах.
– Вот как раз поэтому. – Торлейв подавил вздох. – Чтобы ты… Но я не знал, что у них все сладилось. Когда я отсюда за тобой уезжал, он только хотел ее в жены взять, а Эльга надумала ее к деду во Вручий отправить. Что она потом с ним встретилась – я тогда знал не больше тебя. А когда ее здесь на дворе увидел – было поздно, ты уже в Вышгороде ждала. Не назад же было ехать.
– Я бы уехала назад! – твердо заверила Прияна.
– Но он ведь от нее отказался. Согласился, чтобы ее увезли. Он выбрал тебя, – убедительно добавил Торлейв.
Наконец он решился подойти и осторожно взять Прияну сзади за плечи. Она молча прислонилась к нему спиной, затылком касаясь его плеча. Глаза ее были закрыты, на щеках блестела влага слез, но сквозь попытку хранить спокойствие ясно сквозило отчаяние и горе.
– И вот теперь у нее дитя… – пробормотала Прияна, с таким мучением, будто эта мысль сидела в голове занозой.
– Что? – Уже без особой бережности Торлейв развернул ее к себе лицом. – Дитя? У Малфы? От него?
Под его потрясенным взглядом в глазах Прияны промелькнула искра удовольствия: об этом она знала больше.
– А ты и не ведал?
– Откуда? Меня на «бабьи каши» не звали.
– У нее чадо. Мальчик. По третьему лету. И теперь он – князь в Хольмгарде!
– Кто? – Торлейв наклонился к ней, не уловив смысла в этих простых словах.
– Тот ребенок. – Прияна в ответ потянулась к нему, так что их лица почти соприкоснулись и связь взглядов прервалась. – Тот Малфин ублюдок – теперь князь в Гардах.
Торлейв отодвинулся. На лице его ясно было написано недоверие. Прияна взглянула на него почти с торжеством – теперь-то он понял, почему она прибежала к нему, нарядившись в дергу и убрус своей рабыни.
– Не может…
От изумления у Торлейва звенело в голове. Уже три года имя Малуши для него означало лишь его собственную неудачную попытку жениться: урон для самолюбия, обиду на Святослава, перехватившего девушку, и досада на саму девушку, которая добровольно, без всякого принуждения, променяла сына Хельги Красного на более знатного мужчину – самого князя. И вот Малуша не просто вернулась из Нави, будто злая судьба, – она вернулась с ребенком Святослава, с сыном, который уже стал… конунгом в Хольмгарде? Занял престол Олава?
– Но как?
– Ты знаешь, что Улеб убит?
Эта новость, важная и горькая сама по себе, в глазах Прияны меркла перед той первой.
Торлейв кивнул. Вчера вечером это убийство казалось событием огромным и ужасным, но теперь поблекло, уступая часть важности другому.
– И в его смерти винят Игморову братию. То есть его. И когда это все открылось, тамошние люди сказали, что он больше у них князем не будет. Люди изначально хотели Улеба. Поэтому его убили. А он не хотел уступать. И тогда придумали назвать князем этого мальца – он его сын, и тоже потомок Ингвара, и он вроде как не другой, поэтому он согласился. А люди согласились, потому что тот ребенок – все-таки не он. Ну и Малуша там выходит замуж за кого-то из местных. На этом все помирились. То есть пришли к согласию.
В этом довольно невнятном объяснении Прияна напирала на некоторые «он» и «его», таким образом обозначая мужа, чье имя не хотела называть. В неприязни к Святославу она сейчас была едина с жителями ильменского Поозерья и Хольмгарда. Но если те могли дождаться, пока Святослав их покинет, и дальше жить своим укладом, то Прияна была связана с ним теснейшими узами и не могла из них вырваться даже мысленно. Слова «пришли к согласию» были полны в ее устах такого яда, что и глухой бы понял – она согласие в этом деле считает невозможным и глубоко презирает тех, кто думает иначе.
– И вот что теперь вышло, – тем же ядовитым голосом продолжала Прияна. – Они все, он и все те люди в Хольмгарде, согласились, что… Он отдал какому-то ублюдку часть владений, свои отцовские наследственные земли, какому-то ублюдку…
Прияна задохнулась и не смогла продолжать – эти слова встали колом в горле.
– Он отнял… – сдавленно, задыхаясь, продолжала она: эти слова так трудно было произнести, но невозможно держать в себе, – отнял у Ярика… у нашего сына… у своего законного сына, старшего сына, первенца… Отнял его наследие отцовского рода, Хольмгард… Половину всей державы… Той, ради которой Эльга… Ярик лишился половины своего законного наследства! Ради ублюдка какой-то древлянской рабыни! И он мне еще говорит, что так было надо! Как было надо? Ограбить своего сына ему было надо? Своего законного сына? Как будто мало, что Горяна… У него и так было двое сыновей – понадобился третий? Разве мало я от него вытерпела? Скажи, разве мало? – Прияна подалась к Торлейву. – Ты знаешь, каково мне приходилось. И вот теперь… еще и это!
Торлейв глубоко дышал, стараясь одолеть растерянность. Он понимал возмущение Прияны. Отдав Хольмгард и Гарды во владение сыну Малуши, Святослав и впрямь ограбил сына Прияны – своего законного первенца, имеющего все права на наследство отцовского рода. Даже сам Святослав не смог оправдаться ничем, кроме как «было надо». Там, в Хольмгарде, когда вокруг него сидели ильменские старейшины, старая королева Сванхейд, глава всех тамошних русов, признать владения за младшим внуком Ингвара – сыном Малуши казалось наилучшим выходом, который устроит всех. Северные русы и словене получали князя из рода Ингвара, но не Святослава, которому не доверяли, и еще лет двенадцать-пятнадцать вся власть при малолетнем князе останется в их собственных руках. А Святослав утешался тем, что передал отцовское наследие не чужому, а собственному сыну, который будет обязан ему покоряться, даже когда вырастет. По сути дела, он вовсе ничего не терял и мог радоваться, что хотя бы это дело улажено. И только вернувшись в Киев, осознал, что кое-кто все-таки от этого решения потерял, и немало. Его собственная законная жена – защитница прав шестилетнего сына. Попутно жена узнала о его связи с Малушей, которую три зимы назад от нее благополучно скрыли. Если Прияслава и улавливала какие-то намеки в оговорках киян, то могла счесть их пустыми слухами. Но ребенок, да еще и признанный отцом, нареченный княжеским именем – это не слухи. Это просто гром небесный, злая напасть.
Мысли разбегались, зато нарастала жестокая досада. Как они все вчера были потрясены гибелью Улеба – а это была только половина худых вестей! Прияна знала Улеба – первоначально он и назначался ей в мужья, хотя она не сама выбирала. В другое время она оплакала бы его смерть, но сейчас оскорбление, нанесенное и ей самой, и ее сыну, заслонило в ее глазах чужое горе и другую вину Святослава. Торлейв же теперь видел обе части этой вины, и морозом продирало по спине. В противостоянии с Улебом Святослав толкнул сводного брата к гибели, но и сам не удержал того, ради чего они соперничали. Не пожелав отдать Хольмгард брату, отдал его малолетнему незаконному сыну. Может быть, ему такое решение казалось лучшим. Но теперь стала ясна цена этого «лучше» – в придачу к брату, Святослав терял и жену. В глазах Прияны была тоска и боль, на лице горела яростная решимость, кулаки сжимались. Торлейв никогда не видел в таком состоянии ни ее, ни еще кого-то из знатных женщин. Подумал: нынче утром она сбежала с Олеговой горы, чтобы вдали от чужих глаз излить свою ярость, как змеиха – поток яда, чтобы не отравил ее саму.
Торлейв отчаянно пытался ухватить хоть какую-нибудь мысль, но не находил ни одного, самого завалящего утешения. Прияна бранилась, а он боялся, что она вновь разрыдается. Как крайнее средство подумалось: может, поцеловать ее? Но нет, сейчас ей не до того. Укусит в ответ. Любовь Прияны к Святославу была стойкой и претерпела немало испытаний. Но похоже, сейчас переломилась пополам, как березка под ударом бури, и рухнула кудрявой головой к сырой земле. Не подняться ей больше… И это еще одно, самое тайное горе Прияны.
И что теперь будет с Киевом? Князь уходил на север, будучи со всеми в ладу, а вернулся злейшим врагом всем – Мстиславу Свенельдичу, собственной жене, а возможно, и родной матери. Эльга очень любила Улеба – и как сына своей сестры, и как самого доброго человека во всей многочисленной родне. За последние шесть лет он перенес немало бед, только и порадовались год назад его удачной женитьбе… Правена – уже вдова! В голову нейдет. Может, Святослав сумеет хотя бы мать убедить в своей невиновности. Но этим мало что получится исправить.
– Я уеду.
Это слово пробилось сквозь шумный поток мыслей, заглушивший было речи разгневанной Прияны.
Она хочет уехать? Опять в Свинческ? Еще чего не хватало! Между Торлейвом и Прияной не случалось пока ничего такого, что позорило бы честь Святослава как ее мужа, но Торлейв знал, что Прияна доверяет ему, как родному брату, и потерять ее совсем не хотел.
Красивый, рослый парень, знающий четыре языка и две грамоты, побывавший и в Царьграде, и в Тевтонском королевстве, любимый племянник княгини Эльги и воспитанник Мистины, что в немалой мере заменил Торлейву отца, он мог бы выбрать в Киеве любую невесту. Даже если бы посватался к дочери какого-нибудь князя или конунга, это не сочли бы дерзостью. Прияну он узнал семь лет назад, когда она, шестнадцатилетняя княжна смолянская, только вышла за Святослава, а сам Торлейв еще был отроком пятнадцати лет. Четыре года он видел в ней только княгиню молодую и совсем о ней не думал. Что-то изменилось в ту зиму, когда Эльга отправила его в Свинческ, где Прияна прожила полтора года, не желая делить мужа с Горяной Олеговной. Торлейв привез ей счастливую весть, что соперница удалена из Киева навсегда, и доставил ее обратно. С той зимы она сохранила к нему благодарную, теплую привязанность, но только год назад он сам осознал, что смотрит на нее как мужчина. Всякий назвал бы Прияну красивой – высокая, крепкая, с крупными чертами лица, темными бровями-стрелами, приподнятыми к вискам, она воплощала здоровье и женскую силу, но для Торлейва не это было важно. Он почти не замечал ее внешней красоты, его взор пронзал эту оболочку и устремлялся к ее внутренней силе. Отпечаток этой силы на лице, решительный, твердый, неустрашимый нрав Прияны и делал ее красивой в его глазах.
Даже мысленно Торлейв не задавал вопроса, может ли Прияна его полюбить – слишком привык к мысли, что она любит Святослава, а делить свою любовь на кусочки, как пирог, не станет, не такой она души женщина. Но всякий знак ее привязанности и доверия был ему дорог. То, что сейчас она пришла к нему, было отличием дороже гривны золотой. И это снова что-то поменяло – как будто под ногами образовалась еще одна ступенька вверх.
– Уехать? Куда ты собралась? – так строго спросил Торлейв, как если бы имел власть ей запретить.
– Как Эльга – в Вышгород, – сердито ответила Прияна.
У Торлейва несколько отлегло от сердца. Вышгород – близко, на лодье – день пути, а верхом еще того быстрее. Даже подумалось, и к лучшему бы ей уехать – пока остынет.
Но ее беда не из тех, которые лечит время. Даже измену можно пережить и простить, но сын Малуши так и останется владыкой Северной Руси, отнявшим у Ярика половину его законного наследства.
Однако уехать Прияне и правда стоит, чтобы не наломать дров сгоряча. Хоть она и права в своем возмущении, у Святослава рука тяжелая, и чужая правота еще ни разу не сделала ее легче.
– Ты ему все высказала?
– Ну а как же, – мрачно ответила Прияна. – Но еще мало. Я как вчера услышала, меня чуть не?ум не взял[2 - Неум взял – впасть в истерику.]. Думала, сердце лопнет, так и помру прямо в гриднице. Ушла оттуда в Малфридину избу, там и ночевала. Нынче встала раньше девок, оделась и пошла в коровник. Так и не видела его. Пошла сюда. Боюсь, увижу его… или я его убью, или он меня.
– Тогда посиди еще.
Торлейв взял Прияну за руку, усадил на скамью и обнял за плечи. Она припала головой к его груди, но он ощущал, что она вся напряжена. Она тоже понимает, что ее потеря не уменьшится со временем. Даже боль погибшей любви сильная душа переживет, полегчает не через год, так через два. Но Ярик, рожденный стать единым владыкой Руси от Варяжского моря до Греческого, как его отец, всегда теперь будет владеть лишь половиной. Если… если не решится, когда вырастет, поправить дело, как мужчина.
– За что он Улеба сгубил, то и своим сыновьям устроил… – пробормотал Торлейв.
– Что? – глухо спросила Прияна, не поднимая головы.
– Он Улеба сгубил, чтобы одному на Руси в князьях остаться. А сына своего заставил поделиться. Сделал за него то, чего не хотел сделать для себя.
– Мы еще посмотрим. – Прияна немного повернулась, чтобы освободить лицо. – Кто он такой, этот хорнунг, «сын угла»[3 - Хорнунг (сканд.) – одна из разновидностей внебрачных детей, сын свободной женщины, которая открыто жила с отцом ребенка, но без свадебных обрядов.]! Кто он такой перед Яриком! А ты знаешь, как он его нарек? – Прияна выпрямилась, чтобы взглянуть в лицо Торлейву. – Владимир! Вроде у Малуши в дедах какой-то болгарский князь был с таким именем. Еще благо, что не Олег!
– Олег у него уже есть.
– О боги! – Прияна уткнулась лицом в ладони, вспомнив, что уже однажды была предана мужем таким же точно образом. – Судьба моя горькая! Видно, напрасно меня бабка из Кощеева царства воротила – не будет мне в белом свете счастья-доли, а теперь из-за меня и чадо мое обездолено!
– Ты себя не вини! – Торлейв опять обнял ее и властно привлек к себе. – Не твоя тут злая доля. А чада… Сколько тому мальцу? Третье лето? Сама знаешь – до возраста едва половина доживает. Может, еще он не вырастет.
Прияна промолчала. Она не была настолько злобной, чтобы желать смерти чужому ребенку, даже если он обездолил ее собственного. Но мысль о том, что Малушин Владимир и правда может умереть в любую зиму или весну, вернув Ярику законное наследство, несла некоторое облегчение.
– И знаешь, я бы на твоем месте… воевать с ним сейчас не стал, – ненавязчиво продолжал Торлейв. – Дело сделано, бранью его не исправить. Ему теперь и с Эльгой объясняться, и со Свенельдичами – забот хватит. Если ты еще будешь ему печень выгрызать, как бы он того… еще пуще беды не наделал.
– Так что мне – пойти его поцеловать?
Прияна возмущенно хотела оттолкнуть Торлейва, но он не позволил. То, что она прибежала со своей смертельной раной именно к нему, пренебрегая опасностью для чести, укрепило его уверенность в своей власти, и теперь хотелось ее почувствовать. Это ощущение внезапно окрепшей в руках узды пьянило и даже отчасти разгоняло мрак в душе.
– Лучше меня, – решительно заявил Торлейв и наклонился к лицу Прияны.
И замер, ожидая новой вспышки возмущения. Ясно же, что ей не до нежностей. Но Прияна не шевелилась и молчала. Торлейв еще наклонился и медленно поцеловал ее – неторопливым, глубоким поцелуем, так что и сам забыл обо всем, что к этому привело. Такого он еще никогда себе с ней не позволял. Прияна не отвечала ему, но и не противилась – расслабилась и раскрылась. Даже удивительна была такая покорность в женщине с железной волей, способной на большие жертвы, лишь бы не уронить свою княжескую честь.
Но эта покорность Торлейва мало обрадовала. Сейчас Прияна была не в силах любить никого, и его тоже, просто весь пыл ее душевных сил ушел на Святослава. На него, Торлейва, она сейчас не могла даже рассердиться.
Он выпрямился и выпустил ее. Встретил ее взгляд, содрогаясь от чего-то похожего на страх, – что будет в этом взгляде? Презрение? Равнодушие? Знал ведь, что если она и питает к нему какую-то привязанность, то сейчас для нее совсем не время.
Взгляд Прияны был отсутствующим – она не видела Торлейва и едва ли осознала его поцелуй. У него вырвался тяжкий вздох, горькая насмешка над собой – нет, не соперник он князю-соколу, Перуну молодому. Даже ненависть к нему значит для Прияны так много, что не оставляет места для любви к кому-то еще.
Но хотя бы яростный огонь в ее голубых глазах погас. Она собиралась с силами – пока не для борьбы. Пока только для терпения, чтобы не разнести вдребезги свой дом и сохранить хотя бы остатки достоинства.
– Не знаю, как домой идти, – проговорила она. – Иду, мне мнится, последняя девка с поварни на меня усмехается. Пока он меня ждал… пока я из Свинческа сюда собиралась, счастливая такая, он тут с рабыней забавлялся! И все они знали!
– Да нет же! – Торлейв успокоительно тронул ее плечо. – Он Малфу подобрал в гощении. С собой возил где-то с месяц по городкам. Сюда привез в самый Карачун, и чуть ли не на другой день я приехал, а потом и ты. Она здесь едва одну ночь и провела. Гриди знали, а челядь и не поняла ничего. Это Эльги заслуга – она постаралась поскорее ее отсюда убрать. О твоей чести и радела.
– А гриди? Эти-то все видели!
– А гридям, знаешь ли, плевать с высокого дуба, с кем спит князь, пока жены дома нет, – прямо сказал Торлейв. – Девкой больше, девкой меньше. Они и сами о ней не вспоминали небось, пока в Хольмгарде снова на нее не наткнулись.
– Какой встрешный бес ее туда принес!
