– Я у Вальги вызнаю. Он там был, все видел.
– Вызнай, а? – Прияна схватила его за руку.
При всем ее презрении к былой сопернице она хотела знать о той как можно больше.
Торлейв опустил веки, молча подтверждая обещание. Потом встал, давая понять, что пора заканчивать. Он не хотел расставаться с Прияной, нарушать это уединение, хоть и отравленное, но такое ценное для него. Даже на людях они виделись не так часто, а наедине – и вовсе никогда. Но ее отсутствие могут заметить, а если Святослав узнает, что среди всей этой замятни его жена проводит время наедине с молодым мужчиной на чужом дворе…
Прияна тоже встала. Торлейв поднял с лавки и накинул ей на голову сброшенный с волосника убрус. Держа его за два конца, подтянул Прияну к себе, но целовать больше не стал, а только взглянул в упор ей в лицо, подтверждая: я здесь, рядом. Потом выпустил и вышел первым – проверить, свободен ли путь.
Перед дверью хлебни прямо на земле, скрестив ноги, сидел крепкий мужчина лет сорока с чем-то, смуглый, с косичками в длинных густых волосах и бороде. На скрип двери он обернулся, упругим движением поднимаясь. Незнакомый человек испугался бы его лица – отмеченного шрамами и с кожаной повязкой на правом глазу.
– Агнер? Ты что здесь делаешь?
– Хасананаан, хабиби![4 - Все в порядке, дорогой! (арабск.)] – заверил тот в ответ и знаком показал: можешь на меня положиться.
Торлейв невольно усмехнулся. Агнер Одноглазый был надежен, как топор: если уж молодому господину вздумалось запереться в клети с женой самого князя, его задача – следить, чтобы никто не мешал. Все прочее – дело господина.
– Посмотри, нет ли кого там. – Торлейв кивнул на ворота.
– Там у нас Илисар. Если что, он свиснет.
Агнер и об этом позаботился. А Торлейв отметил про себя две вещи. Первое: в изумлении от появления Прияны он не подумал о дозоре. И второе: когда у тебя есть толковые люди, необязательно обо всем думать самому.
– Давай я тебя провожу, – предложил Торлейв.
И сам понимал, что ему идти с Прияной – неосторожно, но отпустить ее назад к княжеским коровникам, где она все это время якобы пребывала, одну со служанкой было боязно.
– Нет, хабиби! – возразил Агнер, не давая Прияне ответить. – Госпожа пойдет со своей служанкой, а я пойду в двадцати шагах за ней. Я буду сам по себе, но если что, мигом окажусь рядом. Ты согласна, госпожа?
– Да, это разумно, – обронила Прияна.
За последний год она много раз видела Агнера, обычно сопровождавшего Торлейва, и не боялась его.
Во дворе они уже не могли целоваться, да и Прияна прикрывала лицо краем убруса, поэтому на прощание они с Торлейвом лишь переглянулись. Но этот взгляд возместил ему ее внешнее безразличие. В нем была и тревога, и благодарность, и надежда, и призыв о помощи. Торлейв не знал, чем сможет ей помочь, и Прияна не знала, но именно в нем искала себе новую опору. У кого еще она могла найти ее в этом городе, таком далеком от ее смолянской родины?
Прияна ушла со своей служанкой и Агнером, который был «сам по себе», но стоил троих вооруженных провожатых. Торлейв еще какое-то время стоял, глядя на ворота. Поерошил волосы. Надо приводить себя в порядок, одеваться. Дождаться Агнера назад и ехать к Эльге на Святую гору – туда сегодня придет Святослав, чтобы рассказать матери и боярам новости из Хольмгарда. И это будет нелегким испытанием для всех.
Когда Торлейв вернулся в хозяйскую избу, мать, Фастрид, уже встала и разбирала одежду в большом ларе.
– Какой кафтан тебе дать? – Она обернулась.
Торлейв тяжело вздохнул.
– А белый для «печали» у меня есть?
Глава 3
– Тови! Ты «в печали»? – Княгиня Эльга в изумлении окинула взглядом рослую фигуру любимого племянника. – Почему?
При полной неожиданности вести, которую без слов принес ей белый кафтан Торлейва, это походило на внезапное вторжение снежной зимы во владения теплого лета.
– Что случилось? Пестрян…
Тут она заметила рядом Фастрид-Пестрянку – живую и здоровую, и тоже в «печальном» платье.
В белом кафтане тонкой шерсти, с серебряным позументом, нашитым частыми полосками поперек груди, поверх узких лент белого шелка, Торлейв был прекрасен, как солнце среди летних облаков. Белизна кафтана подчеркивала стройный стан, широкий в плечах и узкий в поясе, золото полудлинных волос, ясные, правильные, довольно тонкие черты лица и даже высвечивала легкий зеленоватый отлив светло-серых глаз. В нетерпении узнать, как все пойдет, он явился на Святую гору одним из первых, пока княгиня Эльга еще не вышла в гридницу и служанки бегали туда-сюда между поварней и погребами. Торлейва, как любимого племянника, сразу от коновязи проводили вместе с матерью в жилую избу госпожи, где Эльга с Браниславой, дочерью, собиралась выйти. И внезапно Торлейв обнаружил, что ему выпадает сомнительная честь стать для Эльги злым вестником. Кто другой мог бы этому и обрадоваться, но Торлейв, стоя перед теткой-княгиней, проклял свою поспешность.
Как же вышло, что она ничего не знает? Вчера в Киев вернулась целая тысяча человек – и никто не донес до старшей княгини важнейшие новости? На Эльге была далматика узорного синего шелка – как вдова, она уже почти пятнадцать лет носила «печальные» цвета, – но четырнадцатилетняя Браня была в красном, как подобает девице в расцвете юности, и тоже таращила на двоюродного брата удивленные глаза.
Оттягивая время, Торлейв подошел поцеловать Эльгу. Кроме Святослава и Брани, он был ее ближайшим кровным родичем: Хельги Красный, его отец, приходился ей сводным братом. Из прочих ее родных братьев и сестер никого уже не осталось в живых, а их потомство обитало не в Киеве. Торлейв снова отметил, что для поцелуя ему приходится к ней наклоняться. Эльга была рослой женщиной, но он уродился в своего отца и уже лет пять превосходил ее более чем на полголовы, однако всякий раз этому удивлялся – на Эльгу трудно было смотреть сверху вниз.
– Тебе не передавали?
– Нет. Тови, что случилось? – Эльга взяла его за руку, не давая отойти.
Если она ничего не знает, ее стоит пожалеть – ей еще лишь предстоит узнать. Но после утренней встречи с Прияной у Торлейва не было охоты принимать на себя бурю гнева, горя и возмущения еще одной княгини. Он-то думал, что Эльге передаст новости Мистина… И тут он вспомнил, что вчера Мистина сказал об этом.
– Скоро князь приедет – сам тебе все поведает, – мягко сказал Торлейв. – Мне его опережать не годится.
– У нас в семье кто-то умер? – Эльга и не подумала его отпустить. – Сванхейд?
Первым делом все думали на ту, что давно уже превзошла обычный людской век.
– Сколько мне известно, – сдержанно ответил Торлейв, – госпожа Сванхейд была здорова, когда войско уходило из Хольмгарда.
– Тови! – строго сказала Эльга, глядя снизу и ловя его взгляд. – Не мути! Что случилось?
Торлейв вздохнул: Эльга обладала сильной волей, и противиться ей было необычайно трудно.
– Нас, родичей, стало на одного больше и на одного меньше. Но больше я тебе ничего не скажу – прости, но я не виноват и не хочу злым вестником служить.
Эльга выпустила его руку и отвела глаза: она поняла его чувства, а заодно и то, что принуждать его было бы несправедливо.
– Так мне надеть «печаль»? – спросила Браня.
Торлейв согнул рот скобкой: дескать, это было бы уместно, но как хочешь.
– Нет, – ответила дочери Эльга. – Если у дурных вестей есть виновники, пусть они изопьют свою чашу от начала и до конца. Пусть не думают, что кто-то уже сделал это за них.
Выйдя в гридницу, Эльга без единого слова убедилась, что и правда стоит ждать беды: весь Свенельдов род уже был здесь, и все – в «печальном».
– Ты мне скажешь, что случилось? – сразу обратилась она к Мистине, когда он подошел к ней поздороваться.
– Нет, – спокойно и твердо ответил он.
Метнув взгляд на Торлейва и его белый кафтан, Мистина быстро мигнул одобрительно: племянник сумел смолчать, хотя его, вошедшего следом за Эльгой, явно уже расспрашивали. Мистина не просто любил Торлейва, которому с шести лет отчасти заменял погибшего отца, но и видел в нем преемника, которому рано или поздно придется уступить место у ступеней престола, и потому пристально следил за его решениями и поступками. Торлейву пока недоставало умения владеть своим лицом: весь их с Эльгой разговор по его чертам – с выражением досады, сожаления и решимости – Мистина видел так ясно, как если бы при нем присутствовал.
Сам Мистина был каменно-спокоен. Прошло пять лет с тех пор, как Святослав обвинил Улеба в попытке отнять киевский стол и изгнал сводного брата из Киева. За это время Мистина видел Улеба лишь раз и привык к разлуке. Но, чем меньше душевных сил уходило на семейную скорбь, тем больше их оставалось на мысли о мести. От нее Мистина не собирался отказываться ни в коем случае. И то, что теперь он молчал под пристальным взглядом Эльги, уже было началом. Святослав оказался в ужасном положении перед всей семьей, и Мистина не собирался ему помогать.
– Ута? – шепнула Эльга, видя, что дети Мистины тоже в «печали».
Княгиня побледнела: у нее не было такой родни, чья смерть могла бы порадовать. При мысли о смерти Уты, ее двоюродной сестры и матери этих детей, на сердце веяло холодом. Ута была с ней во всех испытаниях юности, Эльга и в вынужденной разлуке думала о ней, как о лучшей части собственной души. Если это ее больше нет…
Мистине было жаль Эльгу – в ней растет скорбь, ощущение надвигающегося горя, но в середине его – белое пятно вместо знакомого лица. Сейчас она видит в нем Уту…
– Сидит внука нянчит, – так же шепотом ответил Мистина. – Мальчик. Ростислав.
– О! – На лице княгини мелькнула радостная улыбка. – Правена отличилась?
– Она самая. Со снохой я не ошибся. Она нам делает честь…
На этом Мистина остановился, чтобы не сказать лишнего, но понадеялся, что эта добрая весть – чуть ли не единственная добрая весть, привезенная Лютом с севера, – подбодрит Эльгу и поможет вынести остальное.
В гриднице уже все скамьи были заняты: и та, что для бояр, и та, что для дружины, и короткая женская скамья позади возвышения, где белел Эльгин тронос резного мрамора, с узорами зеленого и красного камня. Шесть лет назад его подарил Эльге молодой Роман-цесарь, тогдашний соправитель своего отца, Константина, когда она пребывала в Греческом царстве. Роман был почти вдвое моложе Эльги и женат, однако этот случай породил целое сказание: мол, цесарь греческий к нашей княгине сватался, предлагал царствовать вместе, вот, и тронос преподнес…
Шум на широком дворе дал знать: явился князь киевский. Когда Святослав вошел впереди своих приближенных – Асмунда с сыновьями, Вуефастом с двумя сыновьями, Хрольва Стрелка с зятьями, – Эльга уже сидела на троносе. В синем узорном платье, на белом мраморе, она испускала сияние, будто полная луна на шелковом небосклоне.
А Святослав… Единственный сын сегодня составлял ей отличную пару – в белом кафтане с отделкой черного и белого серебристого шелка он был точь-в-точь ясный месяц, а его решительное, суровое лицо темнила тучей тяжкая забота. Увидев его, Эльга невольно выпрямилась, потянулась вперед. Вот она пришла – та скорбная весть… Сердце сильно застучало. Не так уж много родни у нее оставалось на севере: Ута с сыном, двоюродный брат Кетиль с потомством да Сванхейд с внуком Бером, которого Эльга видела лишь раз. Случись что-то с Бером, Тороддом или детьми Кетиля, родичи одели бы «в печаль» только тела, а не души и лица. Но эти лица людей, уже все знающих, говорили ей: пришедшая беда не заканчивается с чьей-то смертью, а только с нее начинается.
Святослав прошел по длинному проходу между двумя рядами резных столбов, подпиравших кровлю, и встал в двух шагах перед Эльгой. Он мог бы подняться на возвышение и поцеловать ее – но не стал. Его голубые глаза из-под густых светлых бровей смотрели с вызовом.
Произнося слова приветствия, Эльга сделала знак Бране – та подала брату рог с медом и поцеловала его. Святослав принял рог и ответил на поцелуй, передал Асмунду. Тот поверх рога бросил на Эльгу хорошо знакомый взгляд. «Прости, ничего не могу поделать!» – говорили ей глаза двоюродного брата, который хоть и воспитал Святослава, уже давно не управлял им.
Оглядев ближиков сына, Эльга заметила, что не только Асмунд с сыновьями, но и Хрольв Стрелок «в печали»! Хрольв, давнейший соратник еще Ингвара, сделался им сватом, когда год назад отправил свою младшую дочь Правену замуж за Улеба. Если Хрольв по кому-то скорбит… Правена? «Мальчик. Ростислав». Ута нянчит внука… Правена не пережила родов? От этой мысли Эльга широко раскрыла глаза и снова подалась вперед. Каждая третья-четвертая женщина падает в смертную бездну, когда раскрывает ее, чтобы впустить в мир нового человека. Это бывает и с теми юными, цветущими женами, что стали ими менее года назад. Вспомнилась Правена – сероглазая русоволосая красавица, не родовитая, но достойная даже княжеского сына.
Эльга взглянула на Мистину, стоявшего в ряду нарочитых мужей киевских ближе всех к возвышению. Мистина кивнул, и она вспомнила: надо что-то сказать.
– Расскажи нам, княже, как прошел ваш поход? – В твердом голосе княгини натянутой струной звенело напряжение. – Удалось ли тебе покарать мятежников, восстановить мир в Северной Руси?
– Мир в Северной Руси восстановлен, – ровным голосом ответил Святослав. – Мне не пришлось ни с кем сражаться. Еще до моего прихода Сванхейд вызвала Сигвата на поединок в Перыни, и он проиграл.
– Сванхейд? Уж не хочешь ли ты сказать, что она сама взялась за меч? – Эльга едва сдержала беспокойный смех. – Сила ее духа всем ведома, но женщина на восьмом десятке…
– Она выбрала бойцом Велебрана из Люботеша, ты его знаешь.
– О! – Велебрана из Люботеша Эльга знала очень хорошо. – Что ж, это достойный человек. На него можно положиться и в бою, и в совете.
Лицо Святослава еще сильнее омрачилось. Уже двенадцать лет у него имелась причина недолюбливать Велебрана, и если вина в том была его собственная, неприязнь от этого только усиливалась.
– Стало быть, Хольмгард остался под нашей рукой и в нем все благополучно? – От этих слов у самой Эльги посветлело на душе.
– Хольмгард под нашей рукой… но у него теперь есть собственный князь.
По гриднице пробежал изумленный возглас множества голосов.
– Собственный князь? – Эльга наклонилась к сыну. – Но кто?
Мелькнулп мысль о Бериславе – кроме него, на севере просто не осталось потомков Олава, имеющих права на его стол. Но имя, прозвучавшее в ответ, княгиня Эльга и вся русь киевская услышали сейчас впервые в жизни.
– Мой сын Владимир.
На это ответила тишина: каждый спрашивал себя, не ослышался ли.
– Чей… сын? – нарушила ее Эльга. – Владимир? Кто это?
Слова «мой сын» в устах Святослава никак не вязались с незнакомым именем.
– Мой сын, – упрямо повторил Святослав. – Мой младший… третий сын. Его мать – Малуша… Мальфрид… ведомая тебе. Ему идет третье лето. Русь и словене в Хольмгарде желали иметь собственного князя. Теперь он у них есть. Я им его дал.
– Малуша… – мертвея от изумления, пробормотала Эльга. По жилам хлынул холод, сердце защемило болью, руки задрожали. – Откуда… как она взялась… как попала… у нее сын?
Отправляя Малушу из Киева на север, Эльга знала, что та понесла дитя. Для того ее и увезли так далеко, чтобы скрыть это от киян. Они с Мистиной привезли Малушу в Выбуты, где жили ее мать и отчим, хотели там выдать замуж… Но почти сразу Малуша ушла в лес спрашивать о своей судьбе Буру-бабу… и не вернулась. Канула в Навь, будто камень в воду. Неведомо было, когда ее отпустят – если отпустят, – и Эльга вернулась в Киев. Почти забыла о Малуше – хотела забыть. А та вынырнула, и это казалось так же невероятно, как если камень, брошенный в воду, сам выпрыгнул бы со дна.
– Уже два лета Малуша у Сванхейд живет, – заговорил Асмунд, приходя на помощь воспитаннику. – Сванхейд сама за нею посылала внука, Берислав Тороддович ездил, из леса ее добыл с дитем и в Выбуты привез, а потом в Хольмгард забрал. Сванхейд ее у себя жить оставила, хотела замуж выдать. Теперь уж выдала, поди. А дитя у нее княжье. И как объявили тамошние мужи, что надобен им князь Ингварова рода и на том будут стоять, то и решил князь дать им своего сына. Княжеским именем его нарек – Владимир. На руки дал[5 - Выражение «на руки дан» (о ребенке княжеского рода) означает передачу полномочий регента.] Дедомилу, Требогостеву сыну, отчиму его, нарочитому мужу из Словенска.
– Сын Малуши… теперь князь в Хольмгарде? – медленно выговорила Эльга.
Сама при этом не верила ни одному из своих слов, как если бы ее заставляли произносить что-то вовсе нелепое.
– Истинно так, – кивнул Асмунд.
Эльга сглотнула. Было чувство, что она падает, с треском проламывая пол гридницы и саму грудь земную. Хольмгард… Родовое гнездо Ингвара и Олава, его отца, старейшее и сильнейшее гнездо руси на славянских землях, которые теперь уже сами зовутся Русской землей – а пошло это имя оттуда, из Хольмгарда и Ладоги-Альдейгьи. Там сама она, Эльга, намеревалась править, когда выходила за Ингвара, но потом удалось сделать больше: объединить Хольмгард и Киев в одних руках. Пришлось приложить усилия, чтобы Хольмгард не ушел младшим детям Сванхейд, но Мистина справился с этим – совсем еще молодой, двадцатитрехлетний. И вот теперь там княжит… сын Малуши? Побочный, позорный сын… На престоле Олава – сын бывшей ключницы Малуши! Да что же такое там случилось, что к этому привело, если Святослав согласился на такой урон чести, на раздел владений, которые получил в целости? Если теперь сообщает об этом как о самом простом деле, которым якобы сам доволен? То, что этот ребенок родился и пока жив, само было довольно плохой новостью. Но чтобы отдать ему престол Олава – это не укладывалось в голове.
Она, Эльга, всю жизнь свою посвятила тому, чтобы сохранить единство Южной и Северной Руси. Пожертвовала ради этого собственным счастьем – чтобы теперь сын взял и бросил это дорогой ценой купленное единство в руки сыну рабыни, как деревянную игрушку?
– Что… случилось… почему… ты это сделал? – с трудом выговорила Эльга. – Почему… решил без меня?
Она откинулась на высокую мраморную спинку троноса – накатила слабость, руки похолодели. Испугалась, что ее сейчас прострел разобьет – что умрет, так и не узнав правды. Глубоко дышала, стараясь успокоиться. Только бы никто не полез к ней раньше, чем все выяснится.
– Русь Хольмгарда и словене Поозерья требовали себе князя, – повторил Святослав. – Я, мол, редко бываю у них, неугодно им без князя жить. Я дал им князя. Но он – мой сын. Будет платить мне дань и людей в войско давать. Прежние договоры сохраняются, как прежде были.
– Но почему этот… Малушин сын? Двухлетний… Ведь есть Берислав… Улеб, наконец.
Эльга было слегка окрепла духом: если уж в Хольмгарде так нужен свой князь, вот был отличный случай воздать Улебу за его потери и восстановить его положение!
– Берислав – не потомок Ингвара, – высокомерно сказал Святослав. – Сама Сванхейд не согласилась бы.
– А Улеб? – Все яснее осознавая, какой неудачный выбор был сделан, Эльга снова подалась вперед. – Надо же было послать за ним в Выбуты! Он – зрелый муж, человек умный, достойный, добрый – его бы все там полюбили! Он тоже сын Ингвара! Из него вышел бы превосходный князь!
– Нету его больше! – резко перебил ее Святослав, не в силах слушать эти восхваления. Его ранило то, как сошлись мысли матери и бабки – и как противились их согласию его собственные желания. – Нету его в живых!
Эльга снова откинулась на спинку – эти слова ударили тяжелым камнем в грудь.
В эту новость она поверила сразу – даже раньше, чем до ума дошло, почему она верит.
