Lanpirot "Нахаловка 2"

Нахаловка 2
Lanpirot

Безумная, жестокая и драматическая криминальная история в духе сериала "Фарго", только произошедшая в русской глубинке. С неудобным, сложным и противоречивым ГГ, который, хоть и конкретный плохиш… Но… Читайте – и всё узнаете сами)

Lanpirot

Нахаловка 2

Глава 1

Я висел, в чем мать родила, распятый, словно Христос на грубой деревянной крестовине, впивающейся в мою новоприобретенную молодую и нежную кожу острыми и шероховатыми задирами, причиняющими при каждом движении тела вспышки жгучей и раздражающей боли. Голова, туго стянутая какой крепкой и колючей хренью, невыносимо пульсировала, грозя с минуты на минуту развалиться на части, и этим причиняла мне неимоверные страдания.

Напряженные мышцы то и дело сводило жестокими судорогами, терпеть которые не было уже никаких сил. Но я каким-то Макаром еще держался, не позволяя себе зайтись в диком и истерическом вопле. Врешь, Семена Метлу так просто не сломать! Даже такими жестокими и примитивными пытками. Да я себе язык лучше зубами под корень отчекрыжу, чем произнесу хоть звук на радость моим неведомым мучителям! Только вот где я? Как сюда попал? И кто, сука, сотворил со мной такое? Все эти вопросы, хороводящие друг за дружкой в пульсирующей болью голове, оставались для меня настоящей загадкой.

С трудом разлепив опухшие и слипшиеся от подсохшего гноя веки, я огляделся. Даже каждое движение глазных яблок тоже причиняло мне боль. Да что же со мной сделали, твари позорные? Но давать ответ и на этот вопрос никто явно не собирался. Похоже, что меня просто оставили здесь подыхать… Только какой в этом смысл? Ведь в этом мире я никто. Безответный фраер[1]. Вусмерть укатанный[2] торчок. Кому он, нахрен, нужен? Да он и сам бы сдох! Вернее, я бы сдох… Так, кто сдох? Он или я? Я точно сдох. И он тоже сдох. Выходит, что мы оба сдохли? Тогда кто остался? Я или он? Я никак не мог с этим определиться – сейчас в моей черепушке творился настоящий хаос.

Окружающее меня пространство тонуло в густом сером тумане, не давая даже примерно понять, где я нахожусь. Холодный туман оседал крупными каплями на моей коже, покрывшейся крупными мурашками, заставляя все тело жестоко дрожать, словно конченного алика, не нашедшего даже глотка шнапса на опохмел. Но я, до хруста сжав зубы так, что заломило челюсти, продолжал вглядываться в этот странный туман, ливером предчувствуя приближающуюся задницу.

И она не замедлила явиться… Вернее они… Жмуры. С серыми бескровными рожами они тихо выплыли из такого же серого тумана и начали медленно приближаться ко мне, выстроившись в длинную нескончаемую вереницу. Я и не думал, что их столько накопилось за всю мою блатную жизнь… Хоть персональное кладбище открывай… Сквозь боль и судороги я умудрялся еще и веселиться. Да ты действительно больной на всю голову ублюдок, Семен Метла. Может, и недаром ты здесь?

Они проходили мимо меня, останавливаясь на мгновение и заглядывая мне в глаза, словно проклиная навеки вечные. И каждый такой взгляд жег меня, мою душу, не хуже каленого железа. Да я всех их и не упомню уже… Тех бедолаг, кому помог отправиться в Царство Божие, а кого спровадил прямиком в ад. Не всегда сам, и не всегда своими руками, но всегда с моего непосредственного распоряжения или молчаливого согласия… Власть, она всегда накладывает свои отпечатки… вносит в твою жизнь свои поправки и коррективы… От которых вовек не отмыться, не свести, не забить мазутой, как «шельмовские» наколки.

Кое-кого из тех, кто шел мимо меня, я отлично помнил, а кого-то даже и в глаза никогда не видел. Но это отнюдь не означало, что я не был повинен в его смерти. Скорее наоборот… это только усугубляло мою вину. И, похоже, что наступил час оплаты по просроченным счетам.

Рядом со мной гадко ухмыляясь, и посверкивая золотой фиксой во рту, прохилял расхлябанной походкой Вовка Дьяк – двадцатилетний грабитель-налетчик, жиган-беспредельщик. Несмотря на «юный» возраст считавшийся всамделишным Иваном[3] в кодле малолетних беспризорников, к чьей многочисленной своре[4], державшей в страхе один из небольших провинциальных городков, я прибился в начале тридцатых. Злобный больной ублюдок и опасная зубастая тварь. Но именно он – мой «первенец».

Остановившись на секунду напротив меня, Дьяк нервно пошевелил руками в карманах широких штанин, заправленных в искусно зашпиленные третями прохоря[5]. Он всегда так делал, когда собирался воткнуть кому-нибудь остро заточенное писало[6] под ребро. Но в тот раз я оказался быстрее… Его вскрытое моей заточкой горло – лучшее тому подтверждение, что не нужно недооценивать худого заморыша, посмевшего раззявить хлебальник на всесильного короля шпаны.

Покойник, видимо, хотел произнести что-то нелицеприятное в мой адрес, но из перерезанного горла донеслось только невнятное бульканье, и выплеснулась ему на грудь струйка черной густой крови. Злобно скрежетнув зубами, Дьяк плюнул кровавым сгустком мне в лицо, закинул за спину конец длинного полосатого шарфа, что вмиг пропитался из раны кровью, которая полновесными каплями оросила его начищенные до блеска сапоги, надвинул на белесые мертвые глаза кепку-восьмиклинку и похилял восвояси. Походу туда, откуда и вылез – из булькающей кипящей кровью адовой реки – Флегетона[7].

Мы и должны были встретиться с Вовкой, только не так, как это случилось сейчас, а в соседних котлах. Даже хвостатый черт-надсмотрщик мог быть у нас один на двоих. Но что-то пошло не так, как должно, и эту ошибку вскоре исправят, отправив меня наконец по заслуженному этапу – на первый пояс седьмого круга ада[8]. Откуда, спросите вы меня, я об этом знаю? Так было время полистать литературку во время многочисленных отсидок, и «Божественная комедия» безумного стихоплета Данте Алигьери была выучена мною едва ли не наизусть. Особенно эти сроки из двенадцатой песни:

И в вечности томите, истязая!»«Но посмотри: вот, окаймив откос, Течет поток кровавый, сожигая Тех, кто насилье ближнему нанес. О гнев безумный, о корысть слепая, Вы мучите наш краткий век земной.

Да, у меня было достаточно времени подумать о бренности бытия и собственной дальнейшей судьбе. И я не испытывал на этот счет никаких заблуждений, поскольку прекрасно знал, что за все содеянное в этой жизни придется платить. Ведь и я сам большую часть своей жизни проповедовал эту простую истину: за все нужно отвечать! Иногда по понятиям, а иногда – и по жизни! И я, отнюдь, не исключение из правил…

Но… что-то в этом мире пошло не так и, зажмурившись, я не отправился по ожидаемому маршруту до конечной станции «Ад», а внезапно получит второй шанс, «возродившись» в теле конченного торчка, сдохшего от передоза в будущем, спустя более тридцати лет.

Что это было: случайность, насмешка богов или сбой в отлаженном механизме «Колеса Сансары»[9]? Я не знал. Возможно, что и всё сразу. Однако, судя по моему нынешнему положению, в «Небесной канцелярии» наконец-то разобрались, что к чему, и скоро я отбуду на утлом суденышке Старого Харона на вечное поселение в Геене Огненной[10]. Ну… Хоть погреюсь…

Вереница мертвяков все шла и шла мимо меня, пока совсем не иссякла. Шедший последним отчего-то смутно знакомый пацанчик остановился напротив. В его глазах плескалась вселенская тоска, от которой мне отчего-то стало совсем неуютно – ведь эту изможденную физиономию я видел не далее, как вчера, в мутном зеркале заброшенного дома, в котором я очнулся.

«Так это же я… – Ужасающая догадка обожгла мое и без того воспаленное сознание. – Вернее, он – Тимоха!» – Это был тот самый деревенский наркоман, откинувший копыта от передоза, и в чьем молодом теле я оказался по какому-то высшему недоразумению.

– Ты это… пацанчик… – прохрипел я спекшимся от обезвоживания горлом. – Ты на меня зла не держи! Вот в твоей смерти я точно не при делах! Зуб даю… – Добавил я, а в голове шевельнулась одна шкурная мысль – так это, вообще-то, его зуб, хоть и ставший моим неизвестно с какого перепуга.

– Я знаю… – глухо, словно голос шел из железной бочки, произнес натуральный Тимоха. – И не виню… Ведь я сам себя в гроб вогнал… Только понял я это, уже сдохнув… Просьба у меня к тебе, Семен, – в его глазах неожиданно вспыхнул лучик надежды, – о родителях позаботься. Мать, если бы не ты, с ума бы сошла… Да и отец… Раз уж тебе такая доля выпала, побудь им настоящим сыном вместо меня… лучше меня… Ведь и ты, – он кивнул вслед исчезающей в тумане толпе мертвецов, – совсем не ангел. А это тебе зачтется… при распределении… Все в этой жизни и после нее – не просто так… Совсем не просто… Пообещай, что не оставишь их заботой и не бросишь в старости! – Его голос набрал «обороты» и зазвучал тревожно и требовательно. – Клянись! – Неожиданно чистым и звонким голосом потребовал Тимоха. – Клянись!

– Клянусь! – не покривив душой в этот момент, торжественно ответил я, хотя у меня и были относительные сомнения насчет своего собственного будущего.

И, черт побери, я реально узрел настоящее чудо – его землистое лицо на мгновение утратило мертвенную бледность, вернув все краски и вновь став по-настоящему живым. А ведь он любит их, своих стариков, – понял я. Вон, как преображает даже мертвецов истинная любовь! Оживляет, почище сказочной живой воды! Уверен, что за это бескорыстное чувство скоститься ему в Пекле чего-ничего. По адскому УДО[11] быстрее из кипящего котла удастся выбраться.

– Смотри Семен, не обмани… – прошептал напоследок Тимоха, вновь «позеленев», но я его прекрасно услышал. – Ты поклялся…

– Семен Метла за свой базар всегда отвечал! – Вот что-что, а фуфлыжником[12] я никогда не был, и быть им не собираюсь.

– За тобой должок, Сема… – Хрипло произнес, не оборачиваясь, уходящий следом за остальными мертвяками пацан. – Должок… – Еще раз каркнул он, и погрозил пальцем правой руки, поднятой над головою.

Это жест мне живо напомнил сценку из киносказки «Варвара-краса, длинная коса», где ушастое Чудо-Юдо в исполнении Георгия Милляра, грозит из колодца кучеряво-рыжебородому царю-Пуговкину кривым пальцем и приговаривает: «должок»!

– Должок… – повторил я, глядя ему в спину.

Наконец вереница покойников моего личного кладбища скрылась в густом тумане, скрадывающем окрестности. А из него на меня словно бы взглянул кто-то… Оценивающе так взглянул, словно всего меня наизнанку, словно старый дырявый носок вывернул. Колючие мурашки нескончаемой вереницей пробежали по моему молодому телу, заставляя кожу и сведенные судорогой мышцы подрагивать.

Этот взгляд давил, словно имел свое физическое воплощение, и куда потяжелее двухпудовой гири. Он как будто изучал под микроскопом все мои грехи, взвешивая неведомые мне доводы «за» и «против», словно решал – что же со мной делать? И от этого взгляда невозможно было хоть как-то закрыться и спрятаться, а уж о том, чтобы утаить какие-то мысли и потаенные желания, и речи не шло! Нужно было просто выдержать это давление и не сломаться! А Семена Метлу так просто не сломаешь!

– Давай уже, решай быстрее! – с вызовом просипел я, с трудом проталкивая резкие слова сквозь пересохшее горло. – Я готов отвечать за свои слова и поступки, кем бы ты ни был! Готов! Понимаешь? Готов!

Мне на секунду показалось, что «существо», наблюдающее за мной из тумана, словно бы усмехнулось, оценив мой неожиданный напор и мою неслыханную наглость. И, похоже, что мой дерзкий «ответ» ему понравился. Словно бы кто-то очень большой и могучий, внезапно оценил боевой задор жалкой букашки, которую он мог бы раздавить легким движением своего мизинца.

Давление оценивающего взгляда из тумана исчезло – мой неведомый наблюдатель, кем бы он ни был, ушел по своим, таким же неведомым мне делам. А я остался висеть на перекладине в полном одиночестве. Задубевшие от напряжения мышцы уже не ныли – я их просто перестал чувствовать, как, впрочем, и все тело. Что же будет дальше? В чем смысл всего этого наказания? Мысли вяло циркулировали в раскалывающейся от боли голове.

Сознание было спутано, того и гляди потеряю его в скором времени. Терпеть эту боль не было больше никаких сил. А может, и вообще, переобуюсь здесь в белые тапки в очередной раз. Тогда какой резон был в демонстрации жертв моей прошлой жизни? Ну, отправили бы меня сразу в ад, раз «доказательная база» у потустороннего судии уже на руках. Я-то что? Я морально уже готов ответить за все свои грехи. Шанс начать все сначала – был заведомой профанацией, да и недостоин я такого царского подарка.

Неожиданно из тумана на открытое пространство вырвалась какая-то стремительная черная тень. Я с трудом собрал разбегающиеся глаза в кучу и постарался рассмотреть своего нового «гостя». Им оказался большой… да нет – просто огромный черный ворон, который сделав вокруг меня «круг почета», уселся на перекладину крестовины, на которой я был распят.

Черная птица, взмахнув крыльями, громко каркнула, а после, сложив их, подобралась к самому моему лицу. Вытянув шею и слегка наклонив голову, ворон, кося большим антрацитовым глазом, уставился прямо мне в лицо. Его чудовищный острый клюв, размером чуть не в мой локоть, приоткрылся, и он вновь громко и оглушительно каркнул.

– Ну, привет, бродяга… – Я тоже скосил глаза, стараясь держать птицу в поле своего зрения. – Чем обязан? – просипел я.

Ворон лишь презрительно встопорщил перья на хребтине, но ничего на мой вопрос ожидаемо не ответил, и тогда я запел, с трудом выдавливая слова из пересохшей глотки:

Чёрный ворон, я не твой!– Чёрный ворон, что ж ты вьёшься Над моею головой? Ты добычи не дождёшься Чёрный ворон, я не твой! Ты добычи не дождёшься

Чёрный ворон, я не твой!Что ж ты когти распускаешь Над моею головой? Иль добычу себе чаешь? Чёрный ворон, я не твой! Иль добычу себе чаешь?

Гигантская птица с интересом прислушивалась к моему хрипу, словно действительно что-то понимала. Хотя я не удивлюсь, если это на самом деле так: врановые – очень умные птицы, которые в интеллекте и эмоциональности не уступают ребенку трех-четырех лет, а по некоторым другим параметрам заметно превосходят даже взрослых так называемых «гомо сапиенс». Эти птицы способны к сложному обучению, умеют мыслить логически, планировать, запоминать информацию и даже создавать и использовать орудия труда!

За время своей жизни, во время многочисленных ходок в зоны и лагеря, я имел счастье наблюдать, как отдельные сидельцы зачастую приручали этих действительно умных птиц, иной раз обучая таким фокусам, которые и не каждому арестанту под силу! Ну, а уж какими способностями обладают эти благородные птицы в этом странном месте, я даже боюсь предполагать…

Ворон величаво каркнул еще раз, а после одним стремительным ударом вогнал мне свой черный огромный клюв в левый глаз.

– Вот, сука… – только и успел выругаться я, после чего обвис на крестовине, потеряв сознание от болевого шока.

Сколько времени я пребывал в отключке, мне не известно. Но когда я, наконец, открыл глаза, надо мной склонилась все тоже морщинистое лицо бабки-знахарки, к которой меня доставила лечиться от наркотической зависимости моя новоявленная родня. Лукьяниха – вспомнил я имя старой ведьмы.

– А, вернулся-таки, скиталец? – прошамкала старуха, словно само собой разумеющееся, и отерла мне горевшее лицо мокрой тряпкой.

Черт! Мне же глаз ворон выклевал! Я накрыл ладонью левую, до сих пор еще постреливающую жгучей болью глазницу, с ужасом представляя, как обнаружу на месте глаза глубокую кровавую дыру. Но мои опасения, к счастью, не подтвердились – глаз оказался на своем законном месте и никуда не исчез.

– Вот, тля, – облегченно выдохнул я, – привидится же такое!

– Чаво видел-то, милок? – хитро прищурившись, полюбопытствовала Лукьяниха, прополаскивая тряпку в ведре с холодной водой.

– А мне, бабка, похоже на том свете побывать довелось…

[1] Безответный фраер – беззащитный человек (тюремный жаргон)

[2] Вусмерть кататься – высшая форма удовлетворения: нажраться, напиться, обдолбиться (тюремный жаргон).

[3] Иван – псевдоним главаря преступной группы (тюремный жаргон).

[4] Свора – преступная группа (тюремный жаргон).

[5] Прохоря – сапоги (тюремный жаргон).

[6] Писало – нож (тюремный жаргон).

[7] Флегетон (др.гр. – пламенный), также Пирифлегетон (огнепламенный) – одна из пяти рек – огненная река, протекающая в подземном царстве Аида. В него попадают совершившие насилие над своим ближним, над его материальными ценностями и достоянием. Это тираны, разбойники и грабители. Все они кипят во рву из раскалённой крови.

[8] Согласно «Божественную комедии» Данте Алигьери именно на седьмом круге ада протекает огненный Флегетон.

[9] Сансара (санскрит «блуждание, странствование») – круговорот рождения и смерти в мирах, ограниченных кармой, одно из основных понятий в индийской философии.

[10] Геенна (др. греч. огненная) – символ Судного дня в иудаизме и христианстве, в исламе является равнозначным слову «ад».

[11] УДО – условно досрочное освобождение.

[12] Фуфлыжник – 1) не выполняющий обещанного; 2) не отдающий карточный долг (уголовный жаргон)

Глава 2

Старуха проницательно посмотрела на меня из-под прищуренных набрякших век:

– А оно тебе и не впервой ведь, касатик? На том свете-то побывать?

– Ты о чем, старая? – Я решил прикинуться натуральной ветошью. Так ведь же не докажешь, что «начинка» у этого молодого «пирожка» совсем не та, что изначально Господом туды положена.

– Э-э-э, родимай! – Весело улыбнулась Лукьяниха, отчего её и без того морщинистое лицо и вовсе превратилось в изрезанную мелкими складками кожуру печеного яблока. – Я ить душу-то чужую в этом грешном теле сразу почуяла. Кому-то рассказывать об этом, мине вообще никакого резона нетуть – меня и без того многие полоумной и выжившей из ума старухой считают. Так что передо мной можешь не таиться, милок. Сколь лет-то тебе, болезный? – между делом поинтересовалась она. – Чую, что пожил ты на свете добро и не своей смертью ушел. – Она вновь прополоскала тряпицу в холодной воде и положила на мой лоб.

– Ладно, бабка, – устало произнес я, решив, что если и откроюсь этой полубезумной старухе, то большой беды от подобного знания со мной все равно не случится, – права ты… по каждому пунктику права. Убили меня суки лавровые в восемьдесят восьмом году, – скрипнув зубами, произнес я. Нахлынувшие воспоминания вновь разбередили мою грешную душу. – И лет мне тогда уже было совсем немало – восьмой десяток разменял… Слушай, бабуль, раз ты такая прошаренная в этом вопросе, объясни мне, дураку старому, на кой меня обратно вернули, да еще и через столько лет? Ведь с моей смерти, почитай тридцать пять годков минуло…

– Ох, сынок, кабы я знала? – тяжело вздохнула Лукьяниха. – Я ведь так – мелкая ведунья, которой лишь немного больше открыто, чем обычному рабу божьему знать положено. И мать моя такой была, и её мать… Вот уж больше десяти поколений этот божий дар нам спокойного житья не дает! Вот за что это нам? Скажешь? – И она вновь стрельнула в мою сторону своим проницательным взглядом, пронизывающим едва ли ни до самой печенки-селезенки.

Я неопределенно пожал плечами:

– Кто его знает, мать…

– Вот! – Старуха ткнула кривым пальцем в направлении потолка. – Пути Господни неисповедимы, касатик! Ты-то, как я посмотрю, много чего «темного» в своей жизни натворил…

– Было дело, мать, – виновато произнес я, словно на исповеди. Ведь никогда еще Семен Метла никому не изливал свою грешную душу. А коли бы излил кому, так совсем бы недолгим век у такого «проповедника» случился. Видимо, пришел, наконец, тот самый час покаяния. – Вся жизнь моя неправедной была… – сипло признал я, не мигая глядя в морщинистое лицо деревенской знахарки. – Воровал, грабил, да и жизни лишать подчас приходилось, хоть руки кровью замарать – и не по понятиям это для настоящего вора-законника… – Не скрываясь больше перед бабкой-ведуньей, как на духу выложил я, все, что накопилось за прожитые годы.

– Вижу, касатик, все вижу! – тихо прошептала бабка, протирая мокрой тряпицей мое полыхающее огнем лицо. – Грехи те смертные на твоей бессмертной душе зияют черными язвами и гноем поганым истекають! И за них рано или поздно придется ответ держать перед Посмертным Судией, что грехи те на весах Судного Дня взвешивает.

– И я это прекрасно понимаю, мать, – согласился я со старухой. – Ответ по-любому держать придется. Ты знаешь, я и не представлял до последнего момента, сколько душ я загубил… Они передо мной недалече целой вереницей прошли… Некоторых из них я даже в глаза никогда не видел, но их смерть и их муки именно на мне неподъемным ярмом висят… Так для чего же я опять на этом свете живу, а?