– Как же вы так, Савелий Иванович, – говорит с укоризною доктор. – Заставили нас поволноваться.
Хочется ответить, что работа у них такая, волноваться и вообще им за это платят, но сдерживаюсь. Всё-таки поганый у меня характер.
– Что произошло? – спрашиваю.
– А вот это я хотел бы сам узнать. Вы были стабильны. Более того, в любом ином случае я бы рекомендовал выписку, но вот… что вы делали в палате у Ольги Николаевны?
– А это кто?
– Ольга Николаевна Земская, – и гляди так, будто я вот должен догадаться.
Похоже, это та женщина, которая умерла. Кстати, интересный момент. Выходит, что именно приближение смерти я и почуял? Связанное с лилейным ароматом? И сама эта смерть если не открыла, то приоткрыла врата? На ту сторону?
– Не помню, – вру. – Просто вот… ехали… и показалось, что зовёт кто-то. А там никого. Я и заехал.
– И велели охраннику выйти?
– Меня в чём-то обвиняют?
– Не думаю, – доктор смотрит этак, с прищуром. – Ольга Николаевна… скажем так… пребывала в том состоянии, когда каждый час её мог стать последним. И её дочь не будет выдвигать претензий.
Хотя всё одно неприятно вышло.
– Я хотел расслышать. Показалось, что она говорит что-то такое… вот и хотел.
Он кивает, мол, объяснение принято.
– А потом в груди закололо…
– Сердце остановилось, – это уже сказано серьёзно. – Инфаркт…
Вот тебе, Громов, и цена за эксперимент.
– Вам повезло, что появилась дочь Ольги Николаевны…
Дальше я слушал вполуха.
Ну да, меня предупреждали, что чудеса бывают с подвохом. Чаще всего только такие и бывают. Распад опухоли. Изношенность организма. И надо себя беречь.
Поберегу…
И подумать бы стоит. Надо всем… но мне вводят какую-то пакость, отчего сознание проваливается в вязкий сон. Да, домой теперь точно не выпустят.
Хорошо, в парке погулять успел.
Точно.
И Виолеттка… слово надо держать.
…вставай, – голос Метельки пробирался сквозь дрёму. – Вставай, Савка…
Я на той стороне?
Не удивляет. И давлю зевок, потому что спать хочется зверски.
– Давай, пошли погуляем. Тут станция.
Я слегка неловко спускаюсь, больно задевая боком острый угол полки. Вот же ж… и главное, сам дурак, винить некого.
– Тут дядька Еремей велел выходить на станцию, он с этим, смешным, пошёл договариваться, чтоб нас в вагон второго классу взяли! Здорово, да? Поедем, как благородные!
Тень была внутри.
Савка тоже. Надо что-то с ним делать. Но что? Вернуться туда и затребовать к себе детского психолога?
– Еремей его охранять подрядился, – поясняю Метельке. – Этого… как его… советника.
– Титулярного советника, – Метелька поправляет меня. – Хороший чин. Дворянский. И с окладом почти в триста рублей…
– В месяц?
– В год. Плюс часто ещё квартирные положены, – Метелька принялся загибать пальцы. – Пошивочные, на построение мундиру. На дрова… но тут как где, порой и не отчисляют.
Мда. И снова не понимаю, много это или мало.
Свои деньги, припрятанные в приюте, я, точнее Метелька, которому это и было поручено, передал Еремею. Так оно и толку больше, и сохраннее.
– …но берут не просто так, а… – Метелька продолжал вещать что-то там про советников, точнее титулярных советников, потому что были и другие, а я разглядывал городок.
Вокзал здесь располагался на возвышении, а потому сам город с растекающимися улочками, разрезавшими разнокалиберную массу домов, был неплохо виден. Блестели на солнце купола храма, издали казавшегося белоснежно-сахарным. Его окружали такие же белые, будто ненастоящие дома.
– Что за место?
– Вилецк, – пояснил Метелька. – Так, мелкий городишко…
Чистый.
Или это издалека кажется? Вон там и зелень клубится, пусть и серая в моих глазах, но я-то знаю, что она зелёною быть должна. А средь неё проглядывают черепитчатые крыши. И только где-то совсем уж далеко, почти спрятанные в туманах и их же плодящие, прорисовываются трубы заводов.
Вокзал здесь был под стать городу, небольшой и опрятного виду.
– А где они всё-таки? – я покрутил головой, шею разминая. Ни Еремея, ни Лаврентия Сигизмундовича на станции не наблюдалось.
– Обедать пошли, – Метелька скорчил гримасу. – В ресторацию. А нам вот… сказал, чтоб пирогов взяли. Будешь?
– Буду, – я прислушался к себе и понял, что действительно буду, желательно, чтоб побольше и с мясом. – А не опоздают они с ресторацией?
– Нет, тут час стоит. Так что можем и прогуляться.
Не то, чтобы сильно хотелось, но делать всё одно было нечего. Пирогов мы прикупили у толстой одышливой тётки, которая заверила, что пироги найсвежайшие, а заодно уж налила домашнего компоту. И если не придираться, то получилось не хуже, чем в ресторации.
Есть мы устроились тут же, на лавочке, чтоб поезд из виду не выпускать. Метелька, хоть и храбрился, но явно опасался, что тот уедет, а мы вот останемся.
Жевали.
Глазели.
На поезда, что вытянулись по рельсам – помимо нашего стоял ещё один, столь же неказистый, хотя с вереницей блестящих свежей краской вагонов. На пухленькое, какое-то одновременно и пышненькое, и простоватенькое здание вокзала, украшенное огромными часами. На дворника, который придремал под этими часами, опираясь на метлу. На публику, что прогуливалась взад-вперёд по перрону.
Разные такие.
Дамы в нарядах и шляпках с пёрышками. Серьёзные господа. И тут же – молодчики в кожанках, что держатся своею компанией. Серьёзная особа с четырьмя разновозрастными детьми, ходившими за нею едва ли не строем. И парочка девиц со взбитыми в пену кудрями и одинаковых платьях, в крупный горох. Девицы походили на кукол. И яркая помада, из-за которой мне их губы казались чёрными, лишь усиливала сходство.
– Небось, телефонистки, – важно сказал Метелька. – Не учительки точно. Тем так красится неможно. Но и не из рабочих. Так что или телефонистки, или стенографистки.
– А те?
– Студенты, наверное. Ну или молодые… эти… которые по направлению. Мастера. Но не военные.
Военных на станции тоже было много, даже как-то чересчур.
– И не благородные, – продолжил Метелька.
– Почему?
– Без оружия. Вона, поглянь… на того от, в костюмчике…
Мужчина, на которого указал Метелька, стоял, опираясь на ограду, и курил. И на первый взгляд в фигуре его не было ничего-то приметного. Ну костюм. Ну дорогой, похоже…
Пистолет.
Он почти и не виден. И значит, что кобура, что пиджак шиты с учётом ношения этого вот пистолета.
– Это ещё дарники могут без оружия. Иные вовсе им брезгуют, мол, сила дана и этого хватит.
Господин докурил и бросил взгляд на часы. Перевёл на вокзальные. Поморщился.
К нему подбежал паренёк видом попроще. И тоже при оружии. Тут пиджак сидел кривовато, а потому пара пистолетов, что слева, что справа прорисовывались чётко.
– Кто-то важный едет, – сделал вывод Метелька. – Поглянь, сколько военных. Никогда столько не видел, чтоб сразу… и главное, унтеров почти столько же, сколько нижних.
Военные расхаживали по перрону перед вагоном первого класса. Два, четыре… дюжина. А ещё внутри будут. Конвой? Нет, скорее сопровождение.
Чьё?
Не важно. Главное, нам туда лезть не стоит. Я мысль озвучил, и Метелька согласился:
– А то… может, министр какой…
– Или государь?
– Скажешь тоже, – на меня поглядели снисходительно. – У государя собственный поезд есть. Чего ему в общем трястись-то? И у государыни. А у Великих князей – вагоны. Их бы тогда прицепили, а наши б отцепили, чтоб мы харями своими путешествие не портили.
К господину в костюме бодрым шагом приблизился человек в мундире. Вот… надо и с чинами разбираться местными, потому как профессор чего-то там рассказывал, но я усвоил лишь, что гражданские от военных отличаются. А вот чем и как – это мимо прошло.
– Может, конечно, князь императорской крови… – задумчиво произнёс Метелька.
– А это не то же самое, что великий?
– Не-а…
Военный что-то рассказывал гражданскому, а тот с каждым словом всё больше мрачнел и кривился.
Вот интересно, о чём речь. И не припомню я на станции отправления такого количества военных. Хотя… я там не сильно и приглядывался, если честно. Да и что в толпе разглядишь.
– Великий – это который ближняя родня государю, – Метелька щурился на солнышко и пирог жевал. – А вот который императорской крови[11 - Введён Именным указом императора Александра III 24 января 1885 года. К началу 1880-х годов дом Романовых весьма разросся. А каждый великий князь по законам требовал денежного содержания и особых почестей. Титул был введён после того, как первый внук одного из императоров, Константин Константинович, вступил в брак в 1884 году. Его первенец Иоанн Константинович, родившийся в 1886 году, первым получил титул князя императорской крови с титулом высочества.] – тот родня, но дальняя. Им и деньгов меньше положено. Ну и дар родовой послабже. Они только в городах второго аль третьего рангу могут сидеть.
Интересно, хотя и не совсем понятно.
Но киваю.
И мучаюсь желанием выпустить тень, отправивши её к тому господину, который вытащил ещё одну сигаретку. А ведь явно нервничает. Вот то и дело окидывает перрон взглядом и на часы щурится, будто дождаться не может, когда же объявят об отбытии.
Или тут не объявляют?
Опять я этот момент упустил. Спросил у Метельки.
– В ресторации-то, небось, лакеи блюдут время, – сказал тот неуверенно. – А прочим на кой?
Действительно, на кой.
А к господину снова военные подошли, на сей раз двое. Один в мундире новеньком, с аксельбантами и шашкою, которую он рукой придерживал. Ну и сам-то на всех глядел сверху вниз, будто бы наличие этой вот шашки, а может, ордена на груди, что переливался сказочною драгоценностью, ставило его по-над всеми остальными. Второй вот виду простого и ему в присутствии этого, с орденом и шашкой, страсть до чего неуютно. Вот он и крутит головой то влево, то вправо, будто воротник шею натирает.
Рожа хмурая.
Шрамы опять же. И такие, нехорошие, особенно тот, который над бровью начинался и вниз шёл, глаз пересекая. Глаз, впрочем, уцелел и это можно было счесть везением.
Тип с медалью принялся что-то этакое выговаривать. Эмоционально, бурно. Одной рукой то усики подкручивает, то за эфес шашки хватается так, будто того и гляди вырвет её да и махнёт по-молодецки, разрубая того, второго, напополам.
Хотелось.
Я это издали видел.
И злость прямо распирала. Вон, аж холёное лицо краскою налилось. Только тот, в костюмчике, не испугался ни шашки, ни военного. Сигаретку вынул, дым выдохнул в сторону и сказал чего-то…
Может, всё-таки выпустить?
