Даме слегка за тридцать, а нет-нет, да возмечтает.
Уже без звонких «Протестую!» Но чтобы судья, в конце длинного зачитывания приговора, произнес-таки заветную фразу об оправдании подсудимого.
Ох и пир она закатит в конторе…
Впрочем, пока мечта так и оставалась мечтой.
Обо всем этом Шеметова думала, несясь со страшной скоростью по тротуару, как большая комета рассекая падавшую с небес сырую морось.
Солнца в Москве не видели уже неделю, а серые тучи как нависали над столицей, так и продолжали нависать.
Одета адвокат была так, что, встреть ее сослуживцы, могли бы и не узнать. Она была девушка крупная, да и руки хотелось иметь свободными, поэтому закрылась от летящих с неба брызг не зонтом, а серой драповой курткой с болоньевым покрытием. Голову Шеметовой «украшал» капюшон, под которым, в свою очередь, имелась шапочка.
Причин для спешки было несколько.
Первая: у любимого близился день рожденья, надо закупить вкусностей. Одна такая вкусность уже оттягивала ей правую руку: высоко ценимый Багровым сливовый сок в доисторической трехлитровой стеклянной банке. Банка была столь огромной и тяжелой, что ее приходилось таскать в тщательно сберегаемой для этой цели, тоже советского изготовления, прочнейшей сумке-авоське.
Вторая причина спешки: в поганую погоду не хочется долго торчать на улице. Самотечная не зря же так называется. После дождей, тем более затяжных, по ней дружно сбегают потоки воды. А кое-где не сбегают, особенно возле забитых ливневок, а образуют довольно-таки коварные лужи.
И наконец, третья, главная: Шеметова, несмотря на свой не самый маленький размер, никогда ничего не делала медленно. Разве что доверителей своих выслушивала не торопясь, чтобы не создавать у них ложного и обидного ощущения, что их проблемы для нее не главное.
Кстати, о размере.
Адвокат откровенно гордилась своим и впрямь ладным телом. А объемы – они ведь хороши или плохи только в том смысле, что украшают или портят внешность владельца.
В данном конкретном случае точно не портили.
У Ольги сегодня был свободный день. Он случился неожиданно: отменилось сразу два посещения подзащитных. Одно в СИЗО, там начался карантин по гриппу. Другое в суде. Здесь инициатором выступала сама Шеметова, потому что ее присутствие или отсутствие ровным счетом ничего не меняло.
Дело было тривиальным, относительно быстро закончилось, и сегодня судья должна была зачитать приговор.
Дашенька, ее подзащитная, наверное, хотела бы, чтоб Ольга присутствовала. Но, как женщина умная, приняла Ольгины резоны. Сказала, что выслушает сама, после чего перезвонит адвокату. Правда, и приговор не предвещал ничего ужасного: до двух лет условно максимум.
Шеметова обошла большую лужу, собираясь обдумать, что еще купить ко дню рожденья любимого. Но вместо этого мысли, как обычно, сами по себе вернулись к работе. Может, стоило все-таки пойти в суд? Все равно не удается отвлечься.
История вроде как стандартная, однако с очень необычными вкраплениями. Приехала десять лет назад в столицу таджикская девочка Дилхох. Хоть перевод ее имени весьма поэтический – любимая, однако уже на следующий день Дилхох стала Дашей, так всем оказалось проще.
Кстати, в Москву она попала далеко не по стандартному варианту полуграмотной гастарбайтерши. За плечами у девушки было фельдшерское училище, большая любовь к медицине и желание стать дипломированным врачом-окулистом. А еще был у двадцатидвухлетней таджички любимый ребенок, мальчик Фируз. Любимого мужа не было, так как в девятнадцать лет она была просто украдена крепким состоятельным мужчиной из-под Куляба. Тот случайно углядел ее в городе, куда приезжал по своим делам.
– Ужас какой! – искренне сказала Шеметова, слушая рассказ доверительницы. – Он тебя изнасиловал?
– Нет, – усмехнулась та. – Что толку сопротивляться? Сама разделась. Иначе бы побил.
– А… полиция? Суд? – по инерции спрашивала адвокат, уже понимая, что спрашивает зря.
– Какая полиция, – отмахнулась Даша. – Даже мои родители ничего не могли поделать. Мама по телефону сказала «терпи, раз уж так вышло». Вот я два года и терпела. Тем более, он разрешил окончить училище. – За все время знакомства Даша не раз рассказывала Шеметовой о своих мужьях, при этом именуя их только местоимениями.
– А как удалось уехать?
– Раньше он меня с сыном вместе не отпускал. В медучилище и обратно. А тут я сказала, что нужно Фируза прививать от полиомиелита, завтра вернусь. Вот и уехала.
Дальнейший Дашин путь оказался не менее драматичен. Родители помогли девушке быстро и тайно покинуть город, дали денег, сколько смогли.
Экзамены в московский вуз Даша сдала неплохо, хотя с трудом пока представляла, как будет оплачивать учебу: отец присылал перевод ежемесячно, однако этого бы не хватило. Впрочем, работы Даша никогда не боялась.
Единственное ограничение – работа не должна была мешать учебе.
Именно такая и нашлась: ночной уход за пожилым нездоровым человеком. Профессор Иван Федорович Букин, крупный ученый, юрист. В свое время имел все, был обласкан властью, да и объективно здорово работал.
Впрочем, старость и болезни уравнивают победителей и неудачников.
К моменту знакомства Даши и Букина тот мог только тихо разговаривать.
Даше было интересно. Ей все было интересно, что выходило за круг ее привычных представлений о жизни. Поэтому Иван Федорович обрел в ее лице не только ночную сиделку с медицинскими навыками, но и внимательную слушательницу. Даже не ясно, что было для него важнее.
Новой сиделке были очень благодарны и члены семьи: Варвара Петровна Букина, пожилая жена профессора, и их поздний ребенок, ныне – владелец адвокатского бюро, Федор Иванович Букин.
Лет ему было сильно за тридцать, уже с лысиной и брюшком, но чертовски умен, весь в папу.
Они реально увидели, что к ежевечернему приходу юной таджички старик-Букин буквально оживает. Варвара Петровна даже ревность некую испытала, чувство, которое вроде бы давно забыла. Однако была по-прежнему приветливой с медичкой-сиделкой. По нынешним временам найти подобное, да еще за такую цену, было бы сложно.
Цена же появилась не по рыночным основаниям. Просто Даше срочно нужно было вносить деньги за снимаемую комнатенку, и она согласилась на первое же предложение, вычитанное в рекламной газете.
На третий месяц работы диспозиция определилась окончательно. Даша, приходя на дежурство, уже была уставшая: она ведь по-честному пахала в институте, в отличие от многих других более обеспеченных студентов. Это не мешало ей скрупулезно выполнять все предписания врачей, назначенные лежачему больному. А потом выслушивать его долгие рассказы. На сон оставалось буквально несколько часов, которых хватало лишь ввиду молодости и энтузиазма. К счастью, Фируза удалось пристроить в таджикский «самопальный», а потому недорогой, детский садик. В пятнадцатимиллионной Москве появились и такие.
В общем, красота девчонки от жизненных тягот не увядала. А проявившаяся от недосыпа бледность делала ее еще более привлекательной. По крайней мере, в глазах младшего Букина, Федора.
Как-то незаметно он стал появляться дома чаще, специально подгадывая под вечер. Особенно после того, как отвез мамашу, Варвару Петровну, на дачу. Старика не повезли, врачи не советовали. Да и Даша не смогла бы ездить к нему за город.
Теперь даже после того, как Букин-старший засыпал, Даша все равно не имела заслуженного покоя. Сначала она пила на кухне с Федором чай. Ей было неудобно отказываться.
Потом он пригласил ее на часок посидеть в кафе. Вот тут отказалась. Федор был ей вполне интересен, очень умный и образованный человек. Но она не могла бросить вверенного ей пациента.
Это, несмотря на некоторую досаду, тоже понравилось Букину-младшему. Его московские девушки вряд ли предпочли бы сидеть скрюченными в кресле рядом с больным, вместо похода в ресторан. В конце концов, полтаблетки снотворного для профессора можно смело заменить целой – ему уже вряд ли что-то могло серьезно повредить.
Прошел еще месяц, и Федор понял, что всерьез увлекся Дашей.
Та, в принципе, была не против, хотя больше ценила конкретно в этом мужчине не тело, а интеллект. Все пресловутые восточные запреты таджичку не пугали. В конце концов, когда помимо Дашиной воли забирали ее девственность, про запреты никто не вспоминал.
Ну так и не надо их вспоминать вовсе.
Однако девушку сдерживало ее двусмысленное положение. Ей не хотелось бы стать содержанкой.
Лучше меньше, да свое.
В итоге загоревшийся Федор предложил ей замужество.
Она, ошарашенная, сообщила про Фируза. Он задумался и пропал на неделю. Потом по телефону уже открыто предложил ей сожительство. Мол, снимет квартиру, будет приезжать по меньшей мере через день.
Получил вежливый отказ. Все же Даше не хотелось сожительства. А молодого Букина, похоже, заело всерьез. Видать, у него все мысли теперь крутились вокруг ладного Дашиного тела. И еще через месяц он, не таясь отца, предложил его сиделке руку и сердце.
Отец погрустнел, Даша же испытала странное чувство. Да, любви особой к Федору не было. Но и романтизм ее окончился навсегда еще в тот вечер, когда она, смахивая слезы, быстро раздевалась в чужой комнате перед чужим мужчиной, а он, улыбаясь, легонько похлопывал ее по заду, как удачно прикупленную по случаю лошадь.
Единственное, что сделала девушка: дала ему и себе две недели «каникул». Предложила считать, что ничего не было сказано.
Если через две недели сказанное будет повторено, значит, тому и быть.
В общем, когда Варвара Петровна вернулась с дачи, она, к своему ужасу, увидела серьезнейшие изменения в личной жизни сына.
Да и в своей тоже. Ну не могла московская профессорша на полном серьезе стать свекровью таджикской гастарбайтерши!
А ее никто и не спрашивал.
Через полгода умер старик. Три месяца не дожил до внука, Антона.
Даша жила в квартире Федора, учась в институте и ухаживая за всей своей, теперь уже не такой маленькой, семьей. Фируз жил с ними, отлично ладя со всеми.
Варвара Петровна позволяла себе принимать все, что делала для нее Даша. Однако ненавидеть тихой сапой влезшую в семью змею не переставала. Интересно, что ее ненависть никак не распространялась на Фируза. Она и занималась с ним, и даже в школу устроила специальную, когда возраст позволил. На сына же давила постоянно, чтоб тот выгнал «эту тварь» из дома и нашел себе кого-нибудь поинтеллигентнее. Разумеется, по ее мнению, тварь должна была покинуть хорошую московскую квартиру безо всего, в том числе без детей. Варвара Петровна даже предложила той приличные отступные за Антона и Фируза, но сделка не состоялась ввиду отказа контрагента.
Еще через два года в семье появился Иван. Детки были хорошенькими, смешение рас и наций обычно украшает черты плодов подобной любви.
Даша окончила институт быстрее положенного, она ведь и в училище занималась серьезно. Устроилась на работу, кстати без помощи Федора. Зато с помощью мужа быстро получила российское гражданство. Букин за это время еще больше раздобрел, полысел и заработал денег. В его бюро трудилось уже двенадцать человек, из них восемь юристов. Сексуальное его влечение к Даше, конечно, уменьшилось. А вот спокойная любовь, замешанная на уважении и общих интересах, к сожалению, так и не появилась.
Бабушка же, продолжая безумно любить внуков, включая вроде бы чужого Фируза, не переставала настраивать сына против гастарбайтерши-жены.
«Карфаген должен быть разрушен!» – вспоминается в подобных случаях. И как правило, Карфаген при подобных обстоятельствах разрушается…
В итоге ровно через пять лет после заключения брака Федор уже был готов согласиться с Варварой Петровной. Но не был готов покупать Даше отдельное жилье. Да и отдавать в случае развода своих кровных детей бывшей жене тоже не собирался. Фируз, в отличие от Варвары Петровны, его не волновал.
По этой ли причине или по какой-то другой, соседи с недавних пор стали замечать разные странности в поведении старой женщины. Участковый получил заявление Варвары Петровны об избиении. Избивала же ее, согласно тексту, как не сложно догадаться, Дилхох Акбаровна Букина, невестка, то есть жена сына.
Был ли причастен к заявлению ее сын, история умалчивает.
Вообще такие дела доказать довольно сложно. Домочадцев избивают, как правило, без свидетелей. Вот и здесь судья был вынужден довольствоваться лишь косвенными свидетельствами.
Справка травмпункта подтвердила «легкие телесные». А бабушкины жалобы подтвердили соседка и сын, Федор Букин. Но ни она, ни он не являлись свидетелями произошедшего. Из фактов опять имелись лишь ссадины.
Варвара Петровна утверждала, что результатом преступных действий стал также гипертонический приступ, однако эту информацию ни подтвердить, ни опровергнуть было невозможно.
У Ольги тоже не имелось (да и не могло иметься) фактов, четко опровергавших слова «потерпевшей». Единственное, что удалось «намыть»: свидетельство терапевта из поликлиники. Бабушка жаловалась тому, что стала часто терять равновесие и уже несколько раз падала. Это даже было внесено в историю болезни и могло, в принципе, объяснять наличие ссадин и синяков.
Был еще вариант опросить детей. Но здесь уже намертво встала Шеметова.
– Какой смысл, Ваша честь? – взывала она к судье, строгой немолодой женщине, внимательно слушавшей выступающих. И в самом деле, согласно закону, опрашивать детей в суде можно только в крайнем случае, и только в присутствии близких. А близкие-то кто? Те, кто судятся.
Любимые мама и папа. Да еще любимая бабушка.
В результате дети испытают боль и жестокий удар по неустойчивой психике. А что получит суд? Да ничего не получит, все равно будут сомнения в собранных таким образом доказательствах.
Ольга выступала с такой позицией не потому, что так было лучше для ее подзащитной. Просто это была ее позиция по данному вопросу.
Судья согласилась с доводами защиты, и детей суд так и не заслушал.
Ясно, что дело по сути было плевое. Оно однозначно попадало в разряд частных обвинений. То есть ущерб был причинен лишь одной стороне, да и то минимальный. Общественные интересы не затронуты. Такие судебные заседания даже без прокурора проходят. И, что очень важно, дела частного обвинения могут быть прекращены примирением сторон. Эту возможность в схожих ситуациях часто использовала Ольга.
Но только не в данном конкретном случае.
Варвара Петровна и слышать не хотела о примирении. А Букин вообще молчал, справедливо полагая, что чем меньше он в присутствии въедливого адвоката говорит, тем легче будет в суде его адвокатам.
Итак, теоретически доказать вину человека в бытовом избиении, происходившем, как правило, за закрытыми дверями, почти нереально. А значит, опять же теоретически, должно последовать оправдание подсудимого за отсутствием состава преступления, ввиду того, что «объективная сторона состава преступления не нашла своего подтверждения в судебном заседании».
Но только не в нашем суде, где любой попавший на скамью подсудимых уже наполовину виноват. Особенно если интересы потерпевших защищает мощная адвокатская контора. Такая, как, например, адвокатское бюро Букина.
Ольга часто размышляла на эту тему.
Пожаловалась женщина на соседа. Показала фингал под глазом. Доказать вину соседа, как сказано выше, почти нереально. Однако его почти всегда осудят. Не жестко, наверняка штраф или условно.
Несправедливо? Несомненно.
А теперь посмотрим с другой стороны.
Сосед регулярно избивает женщину. Глумится, можно сказать.
Но доказать-то ничего нельзя! Он же не под видеокамеру это делает!
Вот вам и вторая сторона одной и той же проблемы.
Наверное, оттого и сложилась такая правоприменительная практика. Ведь случаев, когда соседка клевещет, несравнимо меньше, чем когда сосед бьет…
Шеметова отработала против Букинской юридической армады на совесть. Все показания свидетелей обвинения были ею фактически опорочены. Ведь строились они на одном и том же: рассказе потерпевшей. Ни одного «стороннего» доказательства суд от адвокатов Варвары Петровны не услышал.
Ну а что будет в конце – какая разница?
Три месяца условно. Или полгода условно.
Понятное дело, состоявшийся доктор-окулист вряд ли попадется в лапы уголовного суда еще раз. Да и ее разводом с Букиным уже занимается серьезнейший юрист, Волик Томский. С подачи Ольги, разумеется.
И все же схема, когда суд назначает наказание не из обстоятельств дела, а из сложившейся практики, раздражала Шеметову. Может, потому и не пошла Ольга на заключительное заседание, чтоб опять не стать свидетелем победы статистики над законом. Особенно когда статистика направлена против ее конкретного подзащитного.
– Все! Хватит! – вслух сказала себе адвокат, не прекращая свое быстрое перемещение по полузатопленной Самотечной. – Я не на работе! Я иду покупать возлюбленному вкусняшки!
На нее подозрительно посмотрел прохожий, а Ольга звонко рассмеялась. Нет, похоже, спасенья от вездесущей работы у нее в этой жизни не будет никогда.
И слава богу!!!
