Именно в этот жизнеутверждающий момент Шеметова поскользнулась.
– Чертов каблук! – воскликнула она, услышав характерный звук. И едва успела подхватить вырвавшуюся из руки авоську с трехлитровым баллоном сока.
Поймала! Спасла, можно сказать!
Но осознала это Шеметова, уже плотно сидя в довольно глубокой луже. И прижимая к груди спасенную стеклянную банку.
К ней на помощь поспешил интеллигентный мужчина. Однако, несмотря на интеллигентность, он не мог сдержать смеха. Ну конечно! Талантливый адвокат в центре лужи на Самотеке. Это же так смешно!
– Так вам помочь? – спросил спаситель, протягивая руку. Он наконец сумел подавить смех, но улыбка никуда не делась.
– Сейчас, только по телефону отвечу, – вальяжно сказала Шеметова, доставая громко зазвонивший мобильный. Все равно она промокла насквозь. А отвечать на звонок прямо из лужи еще ни разу не доводилось.
– Алло, Ольга Викторовна! – раздался из трубки радостный крик Даши Букиной. – Я оправдана! За недоказанностью вины! Поздравляю вас! Спасибо огромное!
– Вот он, триумф! – после некоторой паузы сказала Ольга своему спасителю. Мужчина слегка напрягся, однако, к его чести, протянутую руку не убрал.
– Вы не поверите, я чертовски крута! – доверительно сообщила Шеметова уличному рыцарю.
– Почему же, верю, – немного запинаясь, ответил тот. – Но лучше бы вам все же встать.
– Может быть, я даже – лучшая, – с гордостью закончила свою презентацию Ольга и, опершись на крепкую руку, приняла наконец вертикальное положение.
Глава 2
Москва. Ночь. Басманная улица. Таланты и поклонники
В пустом ночном трамвае ехала компания из трех человек.
Сема Вилкин был невысок и, аккуратно выражаясь, не накачан. Однако вид имел собранный, чрезвычайно целеустремленный, что делало бы его чуть более представительным, если бы не постоянно отсутствующий взгляд. Точнее, не так. Он то весь уходил в себя, то возвращался в суетный мир с горящими глазами. То, соответственно, вновь воспарял в какие-то лишь ему ведомые выси.
Наверное, так и должен выглядеть гениальный поэт.
Вилкин писал стихи не часто, а лишь в момент прихода высокого вдохновения. Зато делал это так, что сопровождавшие его повсюду Зая и Циркуль ощущали ценность своих жалких жизней.
Зая и Циркуль были ценители и почитатели поэтического таланта Семена. Пока единственные (хотя были еще несколько человек, разбросанных по неформатным самодельным литобъединениям). Они никогда не называли его по фамилии, а лишь Семой, либо Великим, такой псевдоним казался им соответствующим Семиному дару.
Зая (в прошлом Саша Коношеева) была высокая и полная девочка лет восемнадцати, крашеная блондинка с пухлыми губами и восторженными глазами. Наверное, она бы могла выглядеть симпатичной. Если бы захотела.
Видать, не особо парилась по этому поводу. Иначе бы не обходила косметику стороной. А главное, никогда бы не носила эту ужасную шинель. Шинель была не похожа на солдатскую, она была именно солдатская.
Единственно, что сильно украшало ее слегка одутловатое лицо, это выражение спокойной, неэкзальтированной радости.
Всю школу она мучилась от жестокости детей, издевавшихся над ее лишним весом. Наверное, не зря мучилась. Потому что теперь она действительно была счастлива, что нашла главное дело своей жизни. Зая заботилась о гении. Ее даже не очень волновало, что Сема не обращает на нее внимания как на женщину. Может, это и правильно: она ведь тоже восторгалась Семеном Великим не как мужчиной.
Ну а Циркуль в их компании был третьим и точно не лишним. Потому что он тоже был восторженным почитателем поэзии Семена. И еще потому, что он, единственный из троицы, родился в Москве. Ввиду чего, после отъезда родителей в длинную загранкомандировку, у него имелась совершенно пустая двухкомнатная квартира рядом со станцией метро «Бауманская».
Циркуля вообще-то звали Алексеем Петренко, и он был старше обоих своих спутников, не так давно разменяв третий десяток.
Сколько лет было Семе, точно не знал никто. Возможно, даже сам Сема. На вид он вряд ли сильно отличался по возрасту от Заи. Паспорт он потерял еще год назад, а в полицию за новым идти не хотел, потому что наличие или отсутствие паспорта никак не влияло на его творческую потенцию. Да и зачем говорить о возрасте гения? Он в любом возрасте гений.
Трамвай не торопясь ехал от трех вокзалов в сторону Бауманской. Циркуль устал и хотел спать. Зая тоже хотела спать, но ей еще следовало накормить Семена, который сам вполне мог забыть поесть. Да и Циркуля тоже надо было накормить, потому что он хороший.
Ехать им оставалось минут семь. Трамвай тормозил и замирал на короткое время на остановках, водитель распахивал двери, но никто не входил и не выходил.
– А может, я больше вообще ничего не напишу? – вдруг испуганно спросил вернувшийся из своего космоса Семен.
– Что ты такое говоришь, – попыталась успокоить его Зая. – Ты с этим родился.
– Я с этим и умру, – пробурчал Великий, вызвав серьезнейшую озабоченность девушки. Она знала: больше всего на свете большой поэт боится потерять свой дар. Больше жизни.
Гораздо больше жизни.
Девушке уже пришлось однажды перевязывать правую кисть поэта, когда тот, в ярости от собственной бессловесности и бесчувственности, полоснул по запястью ножом. Было много крови, очень много, и еще больше страха. Семену-то плевать, он не боится ничего. А Зая, сердцем ощущая глубину своей ответственности, страшно опасалась таких перепадов в настроении мэтра. Особенно сейчас, когда он уже полторы недели ничего не писал. Тогда, с ножом и кровью, перерыв был меньше, всего неделя. И то, к каким последствиям это привело. Вернее, могло бы привести, если б не Зая и Циркуль.
Кстати, насчет Циркуля Зая подозревала, что вообще-то он не такой уж поклонник поэзии. Впрочем, это его дело: главное, что Лешка – поклонник Семиного таланта и их верный друг.
Ну и квартира тоже немаловажна. Хотя Зая знала: если бы Циркуль не был Семе духовно близок, Великий спал бы в любом подвале. Этот поэт не шел ни на какие компромиссы со своими чувствами и ощущениями.
Саша незаметно потрогала деньги, лежавшие в наружном кармане шинели. Четыре тысячные бумажки были соединены металлической скрепкой.
Сегодня они не понадобятся. Дома есть и крупа, и молоко: поэт охотно ел манную кашу, как ребенок. Хотя на вершинах своего отрицательного или, наоборот, положительного настроения Семен мог вообще ничего не есть сутками. Это уже Зая следила, чтоб он что-то съел.
За аппетитом Циркуля следить не было нужды, он всегда готов пожрать. Однако, когда порой денег не было, он тоже старался сначала накормить поэта.
Жила троица на разные, но всегда небольшие, деньги.
Что-то присылали родители Циркуля, ведь сам он не работал. Что-то зарабатывала Зая: ее тульская спецшкола поставила своим ученикам добротный английский, и Саша занималась краткими рецензиями для редакции иностранной литературы. Такая работа не напрягала: и деньги, пусть и небольшие, шли в карман, и удовольствие от чтения было. А самое главное, выполнять эту работу можно было, ни на минуту не прекращая основной миссии: обеспечения материальной, земной жизни гения.
Зая вспоминала, как в самом начале знакомства не могла понять: Семену всерьез все равно, чем, например, питаться и питаться ли вообще? Воспитанная среди обычных, ординарных людей, она была поначалу совершенно не готова воспринимать иных. Зато когда реально убедилась в его инаковости, да еще и пропиталась духом его гения, вопрос о цели жизни для Заи отпал сам собой. Вот она, цель жизни: сидит рядом и переживает, что долго не пишется.
Мамуля, конечно, немало пролила слез по этому поводу. Пока восемнадцать не исполнилось, грозилась даже с полицией ее забрать. Мамочка, увидев пару раз Семена, очень боялась, что дочка связалась с маньяком. Пришлось ей объяснить, что она до сих пор девушка, и пока менять свое физиологическое состояние не собирается.
Забавно, но мама, вместо того чтобы успокоиться, заволновалась еще сильнее.
– Вы все в одной комнате живете? – встревоженно спросила она.
– Ну да, – не поняла цели вопроса Зая. – Там две комнаты. В одной Циркуль дрыхнет, в другой мы с Семой.
– И твой гений тебя даже ни разу не попытался… – подбирала слова мама.
– Не-а, – улыбнулась девушка. – Он выше этого.
– Педик, может? – не могла остановиться бедная Заина родительница. Она точно не видела иных людей. А увидев, никак не могла с их инакостью смириться. – Или наркоман? У них, говорят, тоже желание пропадает.
– Нет, мам, – закончила вечер вопросов и ответов Зая.
Сема не был педиком, не был маньяком, не был наркоманом. Он вообще никем не был, кроме одного-единственного измерения – он был поэт.
Возможно, когда-то его сексуальность проснется, стихи-то про любовь он пишет, и Зае придется ревновать его к какой-нибудь вертихвостке. Ну что ж, значит, судьба. Это даже вызовет еще большую ее гордость, ведь она готова все сделать ради него. Не только отдать ему свое тело, но и терпеть, если он предпочтет тело другой женщины.
Вот Циркуль, тот да, пару раз изъявил свои желания относительно Заи. Пришлось ему доходчиво объяснить, что он для нее никто. Точнее, она его любит, и даже очень. Но только как Семиного друга.
Так они и ехали: вместе и одновременно раздельно.
На предпоследней остановке недалеко от их дома двери опять со всхлипом распахнулись, но на этот раз не бесполезно: с улицы вошли трое новых пассажиров.
Польза, правда, выходила какая-то сомнительная – уж очень они походили на невысокого полета гопников.
Трамвай тронулся, а парни уже подходили к поэту и его группе поддержки.
– Кого я вижу! Мишан! – фальшиво обрадовался первый, маленький, с нервным злым лицом. Такие всегда играют роль провокаторов.
Семен не откликнулся. Во-первых, потому что его звали не Миша, а во-вторых, там, где он сейчас находился, этих троих не было.
– Своих не узнаешь, Мишан? – криво улыбнулся маленький и выразительно посмотрел на тупого детину. Похоже, роли были расписаны. Бригадир, третий малый с живыми бессовестными глазами, стоял чуть сзади «торпед».
– Да, Мишан, хреново себя ведешь, – согласился детина, недвусмысленно сжимая и разжимая правый кулак.
Сема медленно пробуждался, в его глазах зажегся интерес. Он с любопытством всмотрелся в лица.
Зая, почуяв беду, встала и вынула руки из карманов. На ее взгляд, ей следовало отдать ублюдкам четыре тысячи. Это полторы рецензии, отработает. Зато выведет из зоны риска поэта.
– Вы мне интересны, – сказал Семен. – Вы как волки. Только общипанные. Вот! – обрадовался он. – Шакалы! Хорошие образы.
– Ты что сказал? – угрожающе надвинулся детина. – Кто тут шакал?
Он был в группе самым сильным, но вовсе не самым опасным. Зая заметила, как их жиган полез в карман куртки.
Она даже страха не испытала.
Просто бросила на главного все свои килограммы и всю ярость. Точнее, страх. И, понятное дело, не только за себя.
Сила есть масса, помноженная на ускорение.
Массы хватало. Ускорения тоже было более чем достаточно.
Она лупила главного руками, коленями, головой и выхваченным у оторопевшего Циркуля зонтом.
Впрочем, оторопел не только Циркуль. Мелкий провокатор отпрыгнул в сторону, детина так и стоял, не в силах уследить за ситуацией. А бандитский главнокомандующий был безжалостно разгромлен. Одна его рука так и застряла в кармане, второй же он смог отразить лишь несколько ударов из великого множества, слившихся в единый блистательный ураган.
Водитель, увидевший в зеркале происходящее, даже полицию не вызвал. Просто остановился и открыл одну дверь.
Туда и выкатилась разгромленная банда, до последней секунды поражаемая руками и коленями девяностошестикилограммовой фурии.
Мат и стоны исчезли сразу, как только закрылись двери и трамвай тронулся дальше.
– Что это было? – весело спросил водитель через динамик. – Кунг-фу? Тхэквондо?
– Это было «не трожь Сему», – тихо ответила Зая, разглядывая саднящие ссадины на кулаках. Коленки тоже болели.
Вот теперь она ощутила страх. У этой твари был нож. Один удар – и Семен уже никогда ничего не напишет.
Охваченная ужасом, она взглянула на кумира.
Тот сосредоточенно стучал по планшету, лицо его было восторженным. Не зря она купила Семе планшет.
Следующая остановка была у дома Циркуля, но они не вышли. Проехали еще полкруга: не срывать же Семена на полуслове! А то, что у него пишется, было видно даже по его счастливому лицу.
До дома добрались в полвторого.
С кашей Зая передумала. Семен заканчивал писать. После этого ему всегда хотелось прочесть друзьям написанное. Какая уж тут каша.
Зая решила, что положительные эмоции в данный момент важнее калорий. А утром она его подкормит.
Циркуль разве что был чуть-чуть недоволен. Но и у него радость за друга-поэта преобладала над чувством несмертельного голода.
И вот Сема поставил последнюю точку.
Все уютно расположились на креслах-подушках, Зая выключила верхний свет и оставила лишь мягкое торшерное сияние.
– Есть, – прошептал Великий. – Два стихотворения.
– Давай, – тоже шепотом ответила девушка. Она и тут не рассталась с шинелью, только теперь накрыла ею ноги. В доме не было холодно, просто Зая не хотела, чтобы поэта отвлекали ее сбитые колени. Промоет и протрет их перекисью, как и руки. Потом. Сейчас же предстояло главное.
– Первое – непонятно о чем, – честно сказал Семен. – «Слова». Поэма.
И, не дожидаясь ответа, без выражения и эмоций начал читать только что родившийся текст:
Другие дети играли в камешки.
А он постоянно играл в слова.
Словами туго, как пальцами – варежки,
Была набита его голова.
Он складывал их во всевозможных
сочетаниях,
Но, вместо чуши и белиберды,
Он уезжал без страха в далекие скитания
С помощью слов,
реализующих мечты.
Он сам себе рассказывал про Африку.
И про себя в ней, смелого и сильного.
И было в тех рассказах
