много детского,
Но никогда —
слюнявого и умильного.
И вот он вырос. Африка тускнеет.
Оказывается – там жуткая жара.
С ручными, дружески настроенными
тиграми,
К сожалению, пришлось
расстаться.
И жизнь угрюмо подсказывает,
Что эта потеря —
не последняя.
Теперь его игры из Африки
и из космоса
Переместились преимущественно
в среднюю полосу.
И он играет в кого угодно:
В своего начальника,
которых у него несколько,
И в своего подчиненного,
которых у него нет.
Он играет в кого угодно,
Ни капли не изменившись
в главном с детского сада:
Ведь он по-прежнему играет в слова!
Он дает пищу пародисту, изображая из себя
Удобную мишень.
Вот он – свирепая, матерая,
очень желающая поесть волчица,
И он же – убегающий от нее
олень!
Вот он – директор завода.
Партизан неопределенного возраста
с рядом пулевых мет.
Молодой блестящий лейтенант,
командир мотострелкового взвода.
И он же – женщина, худая и черная,
преклонных лет.
Почему?
Да потому что он по-прежнему
играет в слова,
Перекатывая их как камешки.
И ими туго набита его голова.
Набита, как пальцами – варежки.
Он проживет массу жизней.
И вполне возможно,
Что среди них затеряется одна его.
Та, которую все считают настоящей.
А она, все-таки – одна среди многих.
Хотя остальные считаются
всего лишь
игрой слов.
Но кто разъяснит нам
Точно и доказательно,
Где кончается жизнь
и начинаются слова? Или, наоборот, где кончаются слова
и начинается жизнь?
И жила ли конкретная Анна Каренина?
А если таковой, единственной, женщины,
согласно документам, не было —
То сколько их было?
Десять?
Двадцать?
Сто?
И слава богу, что по-прежнему
в его руке скрипит перо,
Ставя вопросы, давая ответы.
И, посредством вытекающих
тонкой струйкой
чернил,
Иной раз выделяется
так много света…
Он закончил чтение и минуту подождал.
Циркуль, подвинув свой распластанный на полу мешок к Зае, тихо спросил ее:
– Тебе как? И почему нет рифм?
– Потому что нет, – кратко объяснила она.
– Но сильная вещь? – сам он определять не решался, чувствуя неподготовленность в культурном вопросе.
– У Семы слабых не бывает, – так же тихо ответила девушка. Зая и в самом деле так считала.
Забавно, но до встречи с гением она не особо жаловала поэзию. Максимум, на что ее хватало, – простые стихи о любви и о животных. Теперь же пробирало не по-детски. Зачарованная отзвучавшей мини-поэмой, она не меняла положение, боясь нарушить ощущения.
– И еще одно, – сказал Семен. Он взглянул на планшет. Потом отставил его в сторону и стал читать, так же бесстрастно и бестрепетно, как и первое произведение.
Рваный ритм усталого мотора.
В шлемофонах – развеселый джаз.
Птица, выпадая из простора,
Высоту теряла каждый час.
Все как будто было в ней в порядке.
Булькал в баках сортовой бензин.
И дрожало в нужной лихорадке
Скопище металлов и резин.
Только летчик опытен. Он знает,
Что бедой закончится полет.
В Арктике пощады не бывает:
Лед на крыльях, значит, крылья – в лед!
А на юге по-другому разве?
Холодно взглянул, сказал, и вот,
Леденея, рвутся нити связей.
Лед на крыльях, значит, крылья – в лед!
– А это как? – зашептал опять Лешка Циркуль, когда Сема замолк окончательно.
– Да никак! – раздраженно ответила Зая.
Она не боялась, что Семен услышит их переговоры и как-то отреагирует: он после чтения какое-то время вообще ни на что не реагировал. Но Циркуль своим жужжаньем мешал ее чувствам. А чувства эти были сильные и хорошие. Точнее, одно сильное и хорошее чувство. Если выразить двумя предложениями, то выйдет примерно так.
Семен пишет гениальные стихи, потому что он – гений. И еще потому, что Зая обеспечивает ему эту возможность.
«Ну и Циркуль немного тоже», – неохотно додумывала она.
– Ты больше не боишься потери дара? – мягко уколола она Великого. Сделала специально. Раз он так болезненно этого опасается, значит, нужно не спеша приучать Сему к острой теме. Причем именно в те минуты, когда все хорошо и стихи пишутся. Будет как своеобразная вакцинация. Она никак не могла забыть размашистые Семины движения и кровь, обильно льющуюся с его запястья.
Нет, такое повторяться не должно. И Зая сделает все, чтобы освободить поэта от его страха.
На самом деле она даже кое-что выясняла через парня знакомой, который работал психиатром в больнице. Тот, внимательно выслушав, предположил, что у Семы (фамилий она, разумеется, не называла) очевидные нарушения психики. Впрочем, не настолько серьезные, чтобы его непременно госпитализировать (про суицидальный эпизод Зая рассказывать не стала).
Главное, что девушка вынесла из разговора: любые сильные психотропные препараты, несомненно, повлияют на его творческие способности. И не обязательно в лучшую сторону.
Парень долго ей объяснял насчет двух зол. В итоге Зая пришла к тому же, от чего ушла. Не будет у Семы двух зол, не станет она ему незаметно подкладывать таблетки (такие мысли сначала были, после кровавого испуга). А просто еще больше приникнет, прикипит к жизни поэта. И не позволит тому сделать с собой ничего непоправимого.
– Я не писал целых полторы недели, – вдруг четко и ясно сказал Великий.
– Ты же только что прочитал два стихотворения, – удивился Циркуль.
– Если б не взрыв в трамвае, их бы тоже не было, – отпарировал тот.
– Какой взрыв? Где ты видел взрыв? – не понял приземленный Лешка.
А Зая сразу поняла.
Взрыв эмоций. Эмоциональный взрыв, вот что имел в виду поэт.
Сема в драке не участвовал. Но он точно не испугался, Зая видела, да и раньше знала. Чувство страха у поэта работало не так, как у других людей. Вот она, например, боялась. И в трамвае тоже. Просто опять выбирала из двух зол. За себя просто боялась. А за Сему – панически. Холодный ужас охватывал. Потому ей несложно было атаковать мерзавца, полезшего за ножом. Так маленькая ласточка стремительно атакует крупного врага, если тот угрожает ее птенцам. Ласточка ведь не взвешивает возможности!
– Похоже, ты больше не будешь бояться потери дара, – вдруг сказала она поэту.
– Почему? – встрепенулся Семен, развернувшись всем корпусом к девушке.
– Потому что мы нашли противоядие, – спокойно ответила Зая. – Чтобы ты что-то написал, достаточно случиться любой эмоциональной вспышке. Помнишь, ссора на рынке? Или когда ты по телеку неожиданно увидел цунами.
– Я потом еще раз смотрел запись и не почувствовал ничего, – мрачно буркнул тот.
– Есть масса способов пережить эмоциональный стресс, – горячо сказала Зая.
– Например?
– Пошли сейчас грабанем прачечную! – вместо ответа предложила она. – Все равно нам рубашки забирать! Только мы должны уложиться в три минуты.
– Почему? – спросил Циркуль. Он не удивлялся идее грабануть прачечную, но каждый раз переспрашивал о какой-то детали.
– Потому что если она на сигнализации, то менты приедут через пять-семь минут.
– А если собак пустят по следу? – боязливо предположил Лешка.
– Из-за трех старых рубашек? – усмехнулась Зая. Несмотря на молодость, девушка была очень практичным человеком.
Они быстро собрались и вышли на полуночную улицу. Здесь было прохладно и ветрено. Моросил дождь.
– Хорошо против собак, – гнул свое Циркуль.
Народу в этой части микрорайона ночью никогда не водилось, хотя с обеих сторон, за буквально двумя-тремя домами, у станции метро и на пешеходной улице (там было полно заведений) народ клубился чуть не до утра.
Лица закрыли Заиными капроновыми платками, она их любила.
Вряд ли на их тихой улочке могут быть камеры, но лучше перестраховаться.
Прачечная находилась в полуподвале. Туда вели три ступеньки, потом железная дверь и одно довольно большое зарешеченное окно.
Осмотрев стенку, лампочки от сигнализации не нашли. Но все равно решили действовать так, как будто она присутствовала.
Еще ничего криминального не сделали, а сердца уже стучали, как молоты.
И – есть!
Сему пробило.
Он вытащил планшет, нажал на кнопку включения, начал что-то лихорадочно записывать. Третье за день!
– Может, не пойдем? – спросил Циркуль. – Семка и так что-то пишет.
– Семен, – спокойно поправила Зая. – Он не Семка, а Семен.
