Женщина покачала головой.
– Я собиралась ставить чайник. Хочешь чайку?
Я помедлил, но спросил, не могла бы она сперва показать мне утиный пруд.
– Утиный пруд?
Я вспомнил, что Летти как-то смешно его называла.
– Она звала его морем… кажется.
Миссис Хемпсток положила тряпку на буфет.
– Из моря воды не попьешь, а? Слишком солоно. Морская вода – она будто живая кровь. Помнишь дорогу? Обойди дом и шагай по тропинке, там наш пруд и будет.
Еще час назад я не вспомнил бы дорогу, не вспомнил бы даже имени Летти Хемпсток. Но здесь, в полутемном коридоре, воспоминания накинулись на меня изо всех углов. Скажи мне кто сейчас, что я снова семилетний мальчик, я бы на секунду даже поверил.
– Спасибо.
Я вышел на скотный двор, обогнул курятник, по краю поля, мимо старого амбара, и сердце радостно забилось: я узнавал места, угадывал, что будет дальше. Луг был обсажен кустами лещины; я нарвал пригоршню зеленых лесных орешков, сунул в карман.
Дальше будет пруд, понял я. Стоит только обойти сарай…
Я угадал. И почувствовал странную гордость за свою память, будто мне удалось хоть немного очистить ум от липкой паутины, через которую я продирался весь день.
Пруд оказался меньше, чем я запомнил. На дальнем конце стоял маленький дощатый сарайчик, у тропинки – старинная деревянная скамья на кованых ножках. Когда-то дерево покрасили в зеленый, но теперь краска отваливалась хлопьями. Я сел, разглядывая отражение неба в воде, зеленую ряску у берегов, редкие листья кувшинок, не больше полудюжины, и принялся бросать орехи, стараясь попасть в центр пруда. Пруда, который Летти Хемпсток называла…
Нет. Не морем.
Она была старше меня всего на пару лет, а говорила так странно, будто взрослая… Нет, ей точно было не больше одиннадцати. А мне? А мне… Это случилось после неудачного дня рождения, да. Значит, мне было семь.
Кажется, мы упали в пруд. Может, это я ее столкнул – странную девочку с фермы в конце дороги. Она была в воде… и я тоже… Может, и она затащила меня в ответ?
Куда она уехала? В Америку ведь? Нет, в Австралию. Далеко-далеко.
И пруд она называла не морем, а океаном.
Океан Летти Хемпсток.
Я вспомнил. Я вспомнил все.
Глава 1
На мой седьмой день рождения никто не пришел.
Стол был уставлен желе и трайфлами, возле каждой тарелки лежал праздничный колпачок, а в центре возвышался торт с семью свечками и нарисованной глазурью книжкой. Мама, устроившая эту вечеринку, сказала, что женщина в пекарне очень удивилась. Я «стал их первой книгой»: для мальчишеских тортов обычно заказывали космические корабли и футбольные мячи.
Когда стало окончательно ясно, что никто не придет, мама зажгла свечки. Я их задул. Съел кусок торта. Моя младшая сестра и ее подружка тоже получили по кусочку (они пришли скорее как зрители, а не как участники) и, хихикая, убежали в сад.
Мама заранее придумала разные игры для праздника, даже завернула все призы в газету для «Передай посылку», но играть было некому, поэтому я просто принялся разворачивать обертки. В первой же «посылке» мне попался голубой пластиковый Бэтмен. Грустно было, что никто не пришел на мой день рождения, но фигурка меня порадовала. К тому же в следующем свертке меня дожидалось полное подарочное издание «Хроник Нарнии». Я тут же утащил его к себе наверх и затерялся в сказочной стране.
«Так лучше», – думал я. Книги внушали мне меньше тревоги, чем люди.
Еще родители подарили мне пластинку «Гилберт и Салливан: лучшее». Это была уже третья в моей коллекции. Мне было года три, когда я влюбился в представления Гилберта и Салливана: тетя, младшая сестра отца, взяла меня как-то на «Иоланту». В этой опере было много лордов и фей. Существование фей показалось мне тогда понятнее и логичнее существования лордов. Вскоре после этого тетя умерла от пневмонии в больнице.
Под вечер моего дня рождения отец принес с работы картонную коробку. Внутри оказался черный котенок непонятного пола с мягчайшей шерсткой. Я немедленно назвал его Пушком и полюбил всем сердцем с первого взгляда.
По ночам Пушок спал на моей кровати. Я даже говорил с ним так, чтобы сестра не слышала. Мне казалось, еще чуть-чуть – и он начнет отвечать на человеческом языке. Этого, конечно, так и не случилось, но я не особенно расстроился. Пушок любил меня в ответ, и мне, ребенку, который на дне рождения вместо гостей увидел пятнадцать пустых стульев, этого было достаточно.
Не помню, спрашивал ли я одноклассников, почему они не пришли на вечеринку. Вряд ли – среди них у меня не было друзей, мы просто ходили в одну школу.
Я всегда схожусь с людьми медленно. В своем темпе.
Главное, что у меня были любимые книги и котенок. Я воображал себя знаменитым Диком Уиттингтоном, а Пушка – его котом и придумывал, как мы вместе поплывем к мавританскому султану и разбогатеем. А если Пушок все-таки заговорит, мы будем как сын мельника и Кот в сапогах…
Он спал на моей подушке и даже встречал меня из школы каждый день, сидя у забора прямо на подъездной дорожке. Так продолжалось, пока месяц спустя его не сбило такси искателя опалов, нашего нового жильца.
Меня в тот момент дома не было.
Я пришел из школы, но не увидел Пушка на дорожке. Зато мне встретился какой-то длинный смуглый незнакомец в клетчатой ковбойке. Он сидел за столом в кухне и пил кофе – запах сразу ударил мне в ноздри. В те времена единственным кофе, который мы знали, был горький-прегорький растворимый порошок в жестянках.
– У нас тут это. Неприятность вышла, – весело сказал мне гость. – Но ты не волнуйся.
У него был странный отрывистый говор, я такого раньше никогда не слышал. Потом мне сказали, что это южноафриканский акцент.
На столе перед гостем стояла картонная коробка.
– Черный котенок твой был? – спросил он.
– Его зовут Пушок, – ответил я.
– Ага, значит, твой. Случилась неприятность. Но ты не бойся. От трупа я избавился. Тебе ничего не надо будет делать. Не надо будет с ним возиться. Открой коробку.
– Что?
Он указал на коробку.
– Открой.
Искатель опалов был высоким и длинноногим. Он всегда носил ковбойки и джинсы, и только один раз я видел его в другой одежде – то была, можно сказать, наша последняя встреча. Еще у него на шее висела толстая цепь из тусклого золота. В тот последний раз, когда я его видел, она тоже куда-то пропала.
Я не хотел открывать его коробку. Мне хотелось зареветь, но при чужом человеке я плакать не мог. Мне хотелось похоронить своего друга в глубине сада, за ведьминым кругом, за грудой скошенной травы, в шатре рододендронового куста, где никто, кроме меня, не бывал. Хотелось оплакать его как следует.
Коробка дернулась.
– Тебе купил, – сказал искатель опалов. – Я всегда отдаю долги.
Я несмело открыл коробку, надеясь, что это розыгрыш и внутри на самом деле мой котенок. Но из-под крышки на меня зло уставилась рыжая морда.
Искатель опалов вытащил кота из коробки.
Это была огромная зверюга с обгрызенным ухом, рыжая и полосатая. Этот котище явно не любил, когда его засовывают в коробку, но я все же потянулся погладить его, хоть и чувствовал, что предаю память своего котенка. Кот в ответ обшипел меня, рванул прочь и забился в угол, не сводя с нас ненавидящего взгляда.
– Вот, пожалуйста. Кот за кота, – сказал наш новый жилец и взъерошил мне волосы мозолистой рукой. Потом он вышел в коридор, а я остался один на один с совершенно чужим котом.
– Его Монстром звать, – услышал я напоследок, но мне все еще казалось, что это какая-то дурацкая шутка.
Я открыл кухонную дверь, подпер ее, чтобы кот мог сбежать, и ушел. В спальне я упал на кровать и зарыдал, оплакивая Пушка. Когда пришли родители, мы, кажется, даже не разговаривали об этом.
Монстр прожил с нами неделю. Утром и вечером я подкладывал ему еду в миску Пушка, а потом он садился у задней двери и ждал, когда его выпустят. Порой мы видели, как он крадется по саду, скользя между кустами, порой его рыжая шкура мелькала в древесных кронах. Иногда мы находили в траве убитых им синичек и дроздов, но сам кот редко нам показывался.
Я скучал по Пушку и уже тогда понимал, что нельзя просто взять и заменить одно живое существо другим, но не осмеливался ныть. Родители бы даже не поняли, что меня так расстраивает: да, мой котенок умер, но его ведь заменили. Ущерб был возмещен.
Воспоминания нахлынули на меня, но, даже захваченный этим водоворотом, я знал, что скоро вновь все забуду. Потеряю все, что вспомнил, сидя на зеленой скамье у маленького пруда, который Летти Хемпсток называла океаном.
Глава 2
Я не был счастливым ребенком, но порой бывал ребенком довольным, потому что обитал в основном в книжках.
Дом наш, большой, с множеством комнат, когда-то показался отцу хорошей покупкой, но со временем превратился в обузу, потому что денег у нас становилось все меньше. Однажды вечером родители позвали меня в свою спальню. Они держались так серьезно, что я испугался – вдруг меня сейчас за что-то отругают? Но нет, мне просто сказали, что семья наша не богатеет и всем приходится идти на жертвы. Мне пришлось пожертвовать своей комнаткой на втором этаже. Я очень грустил: в комнатке остался маленький желтый умывальничек, идеально подходящий мне по росту, к тому же комнатка располагалась сразу над кухней, и ночью, приоткрыв дверь, я мог слышать невнятные, успокаивающие голоса взрослых внизу, в комнате напротив, где родители смотрели телевизор. Это бормотание прогоняло мое одиночество. А еще на втором этаже никто не замечал, что я держу дверь открытой, чтобы из коридора проникало немного света. Страх темноты во мне был так же силен, как вечное желание читать после отбоя.
Ссылка в просторную комнату младшей сестры меня, впрочем, не очень расстроила. Из трех стоявших там кроватей я выбрал ту, что у окна: оттуда легко можно было выбраться на длинную кирпичную лоджию, а если оставить окно открытым, лицо мое обдувал ветерок, иногда приносивший с собой дождь. Единственное, что было плохо, – мы с сестрой постоянно ссорились, ругались просто из-за всего подряд! Она любила спать с закрытой дверью, и стоило нам поселиться вместе, как мы тут же устроили из-за этого ссору. Положила ей конец мама, повесившая на гвоздик расписание: согласно ему мы с сестрой получали власть над дверью по очереди, и с тех пор я засыпал либо спокойно, либо в ужасе. Зависело от графика.
Мою бывшую комнату начали сдавать постояльцам. Сколько народу в ней перебывало! И на всех гостей я смотрел с легкой неприязнью: они спали в моей спальне, они умывались у моего желтого умывальничка, так идеально подходившего мне по размеру! Помню полную австрийку, которая сказала нам, что может снимать голову и ходить по потолку, помню студента из Новой Зеландии, помню американскую пару, которую возмущенная мама выгнала, узнав, что они не состоят в законном браке… Помню искателя опалов.
Он был из Южной Африки, но деньги зарабатывал, добывая опалы в Австралии. Он даже подарил нам с сестрой по черному шершавому камню, внутри которого загорались зеленые, синие и алые всполохи. Сестре камень так понравился, что она сразу же полюбила искателя. А я все не мог простить ему смерть котенка.
Все началось в первый день весенних каникул. Я проснулся рано, предвкушая три недели без уроков – бесконечные дни, когда можно делать что хочешь: читать, гулять, исследовать потаенные уголки.
Я натянул шорты и футболку, влез в сандалии и сбежал по лестнице вниз, в кухню. Мама еще спала, а отец, в халате и пижаме, стоял у плиты, готовя завтрак. Он часто так делал по субботам.
– Пап! Где мой комикс? – спросил я. По пятницам, возвращаясь с работы, он всегда покупал мне еженедельный выпуск SMASH!, а я всегда читал его субботним утром.
– На заднем сиденье. Тост будешь?
– Ага, – ответил я. – Только не горелый.
Отец не любил тостеры и жарил хлеб на гриле. Естественно, его тосты всегда подгорали.
Я вышел из дома, огляделся и вернулся в кухню, толкнув плечом кухонную дверь. Дверь была здоровская – она открывалась и внутрь, и наружу, чтобы прислуге, которую держали бывшие хозяева дома шестьдесят лет назад, было удобно ходить туда-сюда с полными тарелок руками.
– Пап! А где машина?
– На дорожке.
– Нет, ее там нету.
– Что?
В коридоре зазвонил телефон, отец вышел ответить и долго говорил с кем-то.
Тост начал дымиться. Я встал со стула и выключил гриль.
– Звонили из полиции, – сказал отец, вернувшись. – Кто-то сообщил, что видел нашу машину в конце дороги. Я сказал, что даже не заявлял еще об угоне… Так. Они скоро будут на месте, сейчас пойдем туда, и… Тосты!
Он выдернул противень из-под решетки. Хлеб уже успел обуглиться сверху.
– А мои комиксы там? Или их тоже украли?
– Про комиксы они ничего не сказали.
Отец быстро намазал тосты арахисовым маслом с обеих сторон, сменил халат на пальто (все так же поверх пижамы), надел туфли, и мы вместе поспешили вниз по улице. Он жевал тост на ходу, я же свой просто держал в руке.
Минут пять мы шли по дорожке, бегущей между полей, пока нас не догнала полицейская машина. Водитель опустил стекло и окликнул отца по имени. Отец подошел, а я спрятал свой горелый тост за спину, мечтая о том, чтобы моя семья начала наконец покупать нормальный, нарезанный квадратиками белый хлеб, который продается специально для тостеров. Так делали во всех семьях, которые я знал, но мой отец нашел местную пекарню, торговавшую толстыми буханками плотного черного хлеба, и требовал покупать только их. Он утверждал, что они вкуснее, а я был уверен, что это ерунда – правильный хлеб должен быть белым, заранее нарезанным и практически безвкусным, в этом вся суть.
Полицейский пустил отца на переднее сиденье, меня усадили назад, и мы медленно тронулись вперед по разбитой тракторами узкой ухабистой грунтовке, на которой двум машинам не разъехаться. Под колесами, среди размытой дождями земли, хрустели белые камушки.
– Здешние дети! – вздохнул полицейский. – Угонят машину, покатаются и бросают посреди улицы. Думают, это смешно.
– Ничего, я рад, что ее так быстро нашли, – ответил отец.
Мы проехали мимо фермы Кэроуэй. Из-за забора за нами наблюдала маленькая девочка со светлыми, почти белыми, волосами и румяными щечками. Горелый тост все так же лежал у меня на коленях.
– Странное место они выбрали, чтоб бросить машину, – сказал полицейский. – Пешком отсюда далеко тащиться.
За поворотом мы увидели у обочины наш двухдверный белый «мини». Колеса его утонули в бурой грязи. Мы припарковались чуть поодаль и вылезли из машины. По дороге полицейский рассказывал отцу обо всяких происшествиях в нашем районе, свято уверенный, что машину украли местные подростки. Наконец отец открыл дверцу «мини» запасным ключом.
– Тут что-то оставили на заднем сиденье, – сказал он и потянул голубое одеяло, накрывавшее это «что-то». Полицейский велел ему ничего не трогать, но было поздно. Я смотрел, как соскальзывает одеяло, потому что там, на заднем сиденье, должен был лежать мой комикс… и увидел это.
«Это». Не «его».
Я был впечатлительным ребенком, меня часто мучили ночные кошмары, но на шестой день рождения я все-таки упросил родителей сводить меня в лондонский музей мадам Тюссо, потому что мне хотелось в комнату ужасов. Я представлял, как здорово будет пугаться чудовищ из кино и комиксов: Дракулу, монстра Франкенштейна, Человека-волка. Но вместо этого мне пришлось идти сквозь бесконечную череду стендов, посвященных каким-то угрюмым серым людям. Все они попали сюда за то, что кого-то убили – обычно свои семьи или жильцов – и были казнены. Фигуры на стендах чаще всего изображали всякие неловкие ситуации: отравитель, например, сидел с семьей за обеденным столом. Ждал, наверное, когда они уже умрут. Рядом висели таблички, рассказывающие, что тела жертв убийцы частенько продавали в анатомический театр. Загадочное слово «анатомический» вселило в меня ужас, и до сих пор ассоциации с ним у меня неприятные. Я не знал, что это за театр такой, понял только, что ради него люди убивают своих детей.
Я не убежал из комнаты ужасов с криками только потому, что все эти восковые фигуры выглядели неубедительно. Мертвецы не казались настоящими мертвецами, потому что никогда и не были живыми.
То, что лежало на заднем сиденье «мини» под голубым одеялом (я узнал его, оно всегда лежало на полке в моей старой комнате на случай, если будет холодно), тоже выглядело неубедительно. Оно похоже было на искателя опалов, но одето в черный костюм, расстегнутую белую рубашку и черный галстук-бабочку. Ненормально блестящие волосы зачесаны назад, глаза не мигая смотрели в потолок. Губы синюшные, лицо бурое, словно кто-то пытался его нарумянить, чтобы выглядело здоровее, но перестарался. Золотая цепь исчезла.
Под это странной… штукой я заметил измятый SMASH! с Бэтменом на обложке. Бэтмен был такой же, как по телевизору.
Не помню, о чем говорили взрослые, помню только, что мне велели отойти от «мини». Я перешел через дорогу, встал у обочины и смотрел, как полицейский что-то спрашивает у отца и записывает ответы в блокнотик. Потом я заметил шланг: длинный зеленый садовый шланг. Он тянулся от выхлопной трубы в окошко водителя. Выхлопная труба была залеплена толстым слоем подсохшей глинистой земли, чтобы он не выпал.
