* * *
На следующий день пришли Ясмин и Джонас. Они принесли плейлист, который вместе составили для меня. Мои любимые песни. Там была даже «Люси в небесах». Мы сидели на полу в студии, и я разревелась. Потом Джонас сказал: «Мама, пойдем домой». Не «Люси», как обычно. Эти слова глубоко тронули меня. Не потому что он признал за мной право на место Джеральдины. Он признал его раньше. А потому что в этот момент я поняла, что он привязался ко мне. У меня часто было ощущение, что я не соответствую требованиям. Аднан был прирожденный папа-медведь, а я никогда не знала, хорошая ли я мама-медведица. Ясмин и Джонас вечно на что-то жаловались. И когда это не родные дети, ты думаешь, что не справляешься с обязанностями. А на самом деле они ко мне привязались. Мне больше ничего не нужно было делать. Я давно достигла цели. И они оба были мне благодарны.
Это осознание привело в движение поток мыслей и чувств. Часть меня захотела тут же пойти с ними домой. Но Чужой во мне почуял опасность. А я из-за проклятой стеклянной стены не могла сказать почему. И я попросила время на размышления. Они оба обняли меня на прощанье. Я не знала, как мы будем жить друг без друга.
* * *
Ночью, когда я осталась наедине с Чужим, мне страшно захотелось домой. Квартиру Аднана, куда я переехала после смерти Джеральдины, я постепенно сделала своим домом. Сначала было трудно обрести свое место, а не быть просто запасной фигурой. Мы пару раз поспорили, и с каждым разом Аднан рос в моих глазах. Конечно, он горевал по Джеральдине, но его сердце оставалось открытым. Мы покрасили стены и сделали перепланировку. Убрали все, что казалось мне слишком мрачным. Я люблю, чтобы было светло. Постепенно его дом становился моим. Причина, по которой я противилась возвращению, имела глубокие корни: квартира стала моей зоной комфорта – надежная, безопасная, проникнутая духом папы-медведя, но чего-то недоставало. Я видела себя в этой квартире так, словно подсматривала снаружи через окно за жизнью другой женщины. Жизнью, которая не заслужила своего названия, слишком ограниченной и пустой. Может, нужно свернуть на последней развилке, пока не поздно? Еще раз начать сначала? Или глупо отпустить Аднана лишь потому, что лучше уже не будет? Я не спала всю ночь. Делала асаны и пранаямы. Пыталась услышать внутренний голос. Но нить разорвалась, и я не могла ухватить ее кончик. Словно космонавт, рискнувший слишком далеко зайти в открытый космос и гонимый невесомостью все дальше от родного корабля. Подо мной крохотный, непостижимо прекрасный земной шар, вокруг темная Вселенная. Кислород на исходе, а рация не работает.
* * *
На следующий день мы с Чужим пришли в квартиру. Когда там никого не было. Мы упаковали мои вещи в коробки, отнесли их в машину и поехали в студию. Там мы свалили все в угол, удивляясь, как много набралось всякой ерунды и как мало, собственно, нужно для жизни. Вечером позвонил Аднан, мы говорили и плакали. Я ничего не решила, сказала я, но ты не заслуживаешь любви наполовину. Или я вернусь полностью, или не вернусь совсем. Чем больше Аднан боролся за меня, тем больше я отдалялась, это было безумием. Когда он протягивал мне руку, я говорила: «Мне нужно собственное пространство». Когда он говорил: «Все наладится», меня бросало в пот от страха. Я надеялась, что он откажется от меня. Чтобы на меня больше не давило осознание, что все зависит от меня. Но он не отступался.
Старый папа-медведь.
Почему, черт побери, я не могла доверять ему?
* * *
Фронт посыпался и с другой стороны. Там, где я всегда чувствовала себя уверенной. Работа – люди впервые стали отказываться.
«Ничего личного, Люси».
«Мне просто нужно посмотреть, подумать».
«Тебе хорошо бы отдохнуть».
Они чувствовали мою слабость; ничто не распространяется так быстро, как слух, что преподаватель выгорел. Как раз в той сфере, где все вращается вокруг ментального здоровья. Йога давно превратилась в спорт высоких достижений. И если ученики меняли преподавателя, они редко возвращались. Я оказалась перед лицом потери своего главного богатства – доверия учеников. Тут я действительно испугалась. Что не смогу зарабатывать на жизнь.
Чужой стоял за спиной и молчал.
А потом однажды вечером в студию ворвался Лоу.
Промокший, как бродячий пес, и бледный, словно всю ночь прокутил. Он смущенно провел рукой по длинным седым волосам и сказал:
– Она пропала.
Глава 9
Застрекотал дверной звонок. Я поднялась с коврика, включила свет и поприветствовала последних верных поклонников, участников занятий в 18 часов. Намасте, намасте, да, у меня все хорошо, просто прекрасно. Пока они переодевались, я позвонила Лоу.
– Люси. – Он говорил хрипло, будто только что проснулся. – Ты как?
– Лоу. Мы летим в Индию.
– Нет.
– Почему?
– Может, она не хочет, чтобы ее нашли.
– Может. Но я хочу с ней поговорить.
– О чем?
Если бы я знала. Но я понимала, что здесь мне не будет покоя. Коринна поступила правильно: если уж скрываешься, то будь последовательной. Не останавливайся на полпути. Если правда то, что сказал Лоу, и Коринна оставила в Индии часть себя, то она отправилась туда, чтобы снова обрести ее. И я не могла отделаться от чувства, что мне не хватает как раз этой части, чтобы все, что рухнуло, снова наладилось.
– Иногда нужно оставить прошлое в покое, – сказал Лоу.
– Если ты не полетишь, я полечу одна.
* * *
Аэропорт Берлин-Тегель, 17 марта 2019 года. Место 33В. Я действительно села в этот самолет. До Дели. Взревели турбины, меня вдавило в сиденье. Я была уже не здесь и не там.
Коробки я перевезла в магазинчик Лоу, а ключ от студии бросила в почтовый ящик. Этим утром ученики обнаружили запертую дверь. Когда Рики позвонила, я не ответила.
* * *
За спиной, двумя рядами дальше, сидел Лоу. Он добыл последний билет, когда понял, что я не отступлюсь. Он такого не ожидал. И я, честно говоря, тоже. Аднану я только сегодня утром отправила сообщение.
Я в Индии. Скоро вернусь. Не жди меня. Поцелуй за меня детей. Люблю, Люси.
Я не хотела исчезнуть бесследно. Бесследно, как Коринна. Но все равно струсила. Аднан примчался в аэропорт, чтобы удержать меня. Его растерянность разрывала мне сердце. Хорошо, что дети при этом не присутствовали, я не смогла бы их бросить. Но на самом деле я их бросила. Моя вина не уменьшилась от того, что я не видела их разочарованные глаза. Лоу торжественно пообещал Аднану, что присмотрит за мной. Словно мне это нужно. Я опасалась, что скорее мне придется присматривать за Лоу. Он совсем растерялся. Встал прежде, чем погасла надпись «Пристегните ремни», и стал уговаривать мою соседку поменяться с ним местами. Ее место возле прохода на его место в середине ряда.
– Простите, – сказала я. Мне было неловко.
Она отказалась, и Лоу рассказывал ей о Коринне, пока ей не надоело и она не встала. Бортпроводник уговаривал Лоу вернуться на свое место, но тот втиснулся рядом со мной. Теперь я еще и о нем должна беспокоиться. Но я была рада, что он все же поехал, пусть и против желания. Потому что между мной и Коринной лежало не только расстояние в четыре тысячи миль, но и дистанция в пятьдесят с лишним лет, которую я должна была преодолеть, чтобы найти ее. И единственное, что могло сократить эту дистанцию, была история Лоу. Мне стало ясно, что кое-что я не понимаю. Потому что они не хотели мне рассказывать или потому что я не хотела знать, чтобы сохранить наш идеальный мир.
* * *
Было время, когда истории помогали навести в мире порядок. В детстве мне на ночь всегда читал Лоу, а не Коринна. Та считала сказки мещанством. А Лоу нравилось додумывать что-то от себя. Сказки братьев Гримм я узнала сначала в версии Лоу, а только потом в оригинале. Белоснежка и семь гномов превращались в кантри-бэнд, Золушку звали Cinderella[35 - Американская хард-рок-группа.], а на ее балу танцевали персонажи из песен Дилана: «Наполеон в лохмотьях», «Дипломат, который носил на плече сиамскую кошку» и «Коринна, Коринна», которая после полуночи со звонарем из Нотр-Дама подметала «Улицу Опустошения». Позднее, научившись читать, я была страшно разочарована. Не Лоу, а скучными братьями Гримм. С тех пор я знала, что ко всем рассказам папы нужно относиться осторожно или, во всяком случае, с юмором.
* * *
Потом Коринне захотелось свободы. Мне было лет тринадцать. Достаточно взрослая, чтобы все понимать, но слишком юная, чтобы осознать. Они стояли в гостиной у стереосистемы и как раз делили пластинки, когда я вошла. Коринна сказала мне что-то вроде: «Я переезжаю, но буду жить недалеко, ты в любое время можешь прийти ко мне». Лишь увидев белое как мел лицо Лоу, я поняла, что случилось что-то плохое.
– Почему? – спросил он ее почти с мольбой.
– Сам знаешь, – ответила Коринна.
– Мы можем все обсудить.
– Мы двое – да. Но мы не одни. Рядом всегда есть третий.
Я испугалась, решив, будто я виновата, что они не могут поговорить друг с другом.
– Нет, ты ни при чем, – сказал Лоу и ласково погладил меня по голове. Мне было неприятно. Возникло чувство, что я не имею права здесь находиться.
– А кто? – спросила я, и Лоу посмотрел на Коринну тем странным взглядом, который всегда появлялся у него, когда они хотели поговорить о взрослых вещах. Коринна в ответ на этот взгляд промолчала, как молчала только тогда, когда он так смотрел. В остальных случаях она не лезла за словом в карман. Но в этот раз от меня было не отделаться.
– Кто третий? – спросила я, будучи достаточно взрослой, чтобы понимать: иногда бывает больше двух человек.
– Никто, – ответила Коринна и сообщила Лоу, что он может оставить себе «Битлз», если отдаст ей «Дорз». Не дожидаясь ответа, она сняла пластинки с полки и положила в открытую сумку, стоявшую рядом на греческом ковре. Я до сих пор помню лицо Джима Моррисона на обложке, ангельское и угрюмое, словно он бесстыдно пялился на меня.
* * *
Вечером, когда мы с Лоу остались одни, он разрешил мне смотреть телевизор сколько захочу. Но мне совсем не хотелось. Я хотела знать, кем был этот «никто». А Лоу, который наводил порядок в коллекции пластинок, не проронил больше ни слова. Затем он, словно желая отвлечь меня, сказал, что пора спать и что он почитает мне. Но я не хотела слушать истории.
Потом, лежа в своей комнате, я слышала сквозь прикрытую дверь, как он наигрывал на гитаре песню, которую Коринна забрала с собой.
This is the end, beautiful friend
This is the end, my only friend
The end of our elaborate plans
The end of everything that stands[36 - Это конец, мой прекрасный друг,Это конец, мой единственный друг,Это конец всех наших планов,Это конец всего, что есть. (англ).Джим Моррисон, The End.].
Мне представилось, что он не один в комнате. Что с ним «никто», его beautiful friend.
И захотелось, чтобы у меня тоже был кто-то подобный.
* * *
Самолет накренился. В иллюминаторе был виден унылый городской пейзаж.
– Снимки из вашего путешествия с собой? – спросила я Лоу.
– Нет.
– Ты же обещал взять их.
– Я везде искал… Не помню, где они.
– Ты же ничего не выбрасываешь!
– Может, их Коринна прихватила.
Или он их и не искал. Я вспомнила, что уже в юности видела эти снимки. А потом забыла, как многое, что кажется неважным, потому что важным становится другое. Я подумала о пустом месте на стене в доме Коринны. Она не спрятала воспоминания, как Лоу. Она дала им место. Я была уверена, что ту фотографию она взяла с собой. Вопрос в том, почему именно фотографию с Марией. Хотела отыскать ее? Если да, то почему именно ее, первую любовь Лоу?
– Та фотография с двумя девушками… кто тогда фотографировал?
– Какая фотография?
– Которая исчезла.
– А-а. Там все время кто-то что-то снимал. У меня был даже снимок с битлами, вот бы найти его…
– Ты был влюблен в Коринну?
– В нее все были влюблены.
Я почувствовала, что мне не пробиться. Нужно было искать другой путь. Я откинулась на спинку кресла и повернулась к нему:
– Ладно, Лоу. Расскажи про Марию.
Глава 10
Все, что ему было нужно, это руль под ладонью и дорога под четырьмя колесами.
Джек Керуак
Тропа хиппи, 1968 год
Для начала нужно сказать, что снимок Марии и Коринны был сделан вовсе не в Индии. Водопад, похожий на райский, они обнаружили на сельской дороге. В Каппадокии. А может, в Иране. Или в Афганистане. Пейзажи расплывались, бесконечные улицы, названия городов. Большой Арарат, куда пристал Ноев ковчег, цветущие сады Исфахана, разрушенные дворцы Персеполиса. Высокие облака, ленивые полуденные часы, вид сквозь ветровое стекло, словно заезженная экскурсия в синемаскопе, под рев мотора и проникновенный голос Марка. Его грива трепетала на встречном ветру, а он распевал «Солнечный свет твоей любви»[37 - Sunshine of Your Love (1967) – песня группы Cream с альбома Disraeli Gears.], отбивая такт на руле. Дороги через богом забытые места, которые выглядели так, словно там никогда не ступала нога человека. Кусты, чертополох, шакалы. Жаркие дни и звонкие, холодные ночи. «Пенелопа» держалась стойко. Иногда Лоу высовывал голову в окно и смотрел, как «вращаются колеса»[38 - Намек на песню Джона Леннона «Наблюдая за колесами» (Watching the Wheels) с его последнего альбома Double Fantasy (1980).]. Это зрелище завораживало. И когда ночью он закрывал глаза, колеса продолжали крутиться в голове. Тогда, чтобы наконец уснуть, он рассчитывал, сколько оборотов они сделают по пути в Индию, сотни тысяч, миллионы.
* * *
Коринна и Мария принадлежали к разным стихиям. Земля и огонь. Фотография, на которой они выглядели лучшими подругами, получилась случайно. Возможно, Марк как раз рассмешил их. Потом сунул Лоу в руки портативный фотоаппарат и прыгнул в воду. «Бомбочкой», совершенно голый. Он не стеснялся, в отличие от Лоу, который всегда был несколько скованным. Голым Марк выглядел еще красивее. Мускулистый, как греческий бог. И все же с Коринной ничего не получалось. Никто не делал первого шага. Возможно, существовал закон, согласно которому юный бог и юная богиня не могут быть вместе. Кто-то из них должен стать человеком, но ни он, ни она не хотели этого.
* * *
Когда Лоу наконец вошел в воду, ему тяжело было не сравнивать тела Марии и Коринны. У Марии грудь была женственнее, но Коринна излучала больше огня. Мария стояла под водопадом, прислушиваясь, тогда как Коринна радостно вскрикивала. Лоу показалось, что они находятся в разных водах.
* * *
