Вокруг меня вращался размытый мир, утопающий в пелене едких слез.
Я не понимала, где я, что со мной произошло, и почему во всем теле такое ощущение, будто сначала перемололо жерновами, а потом придавило многотонной плитой.
Сил не было вообще. Каждое движение причиняло нестерпимую боль, но хуже всего было от сосущей тревоги где-то глубоко внутри, в сердце. Словно я забыла о чем-то важном, словно теряла время, прохлаждаясь в мягкой постели, вместо того чтобы…бежать?
Куда бежать, зачем? К кому или от кого?
Я не помнила. В голове туман.
Я попыталась повернуться на бок и застонала, потому что в голове тут же взорвались тысячи ярких вспышек.
– Ванесса! – раздался встревоженный голос.
– Мам? – просипела я. Слезы лились рекой, и я никак не могла с ними справиться.
– Девочка, ты нас так напугала, – на лоб легла родная, прохладная рука, – как ты себя чувствуешь?
– Что произошло?
– А ты не помнишь? Тебе вчера плохо стало, ты в обморок упала.
– Обморок?
Я никогда раньше не отличалась особой чувствительностью и склонностью к театральным оседаниям на пол.
– Да. Представляешь, вышла из библиотеки, и упала.
Библиотека… Библиотека…Библиотека!
Меня аж подкинуло на кровати, когда вспомнила, что именно случилось среди книжной пыли и темноты.
И тут же пришлось расплачиваться за резкое движение. Молоточки в голове принялись стучать особенно больно.
– Ай!
– Тише, милая. Тише. Не надо волноваться.
Не волноваться? Да меня сейчас наизнанку вывернет от волнения!
– Мам мне надо тебе кое-что сказать.
– Потом скажешь.
– Нет сейчас, – превозмогая боль, я схватила ее за руку, – Я видела там Дину. Она была как неживая…
Мать неожиданно сурова нахмурилась.
– А эта Дина уже получила по первое число!
– Почему? – я ничего не понимала, – ей же было плохо…
– Ей было плохо, потому что она перебрала вчера! Стащила у отца бутылку с крепким и втихаря угомонила. Одна! Спряталась в библиотеке ото всех и… Куда только ее муж смотрел!
– Она была не похожа на перебравшую, она как будто бы опустевшая была…неживая, – приходилось аккуратно подбирать слова.
Слезы постепенно высыхали, и я уже различала, что вокруг меня. Та же комната. В усадьбе Вилсонов, те же воздушные шторы. Та же ласковая, но взволнованная мама.
– Конечно неживая! Столько выпороть! Марта, чуть от стыда сквозь землю не провалилась, когда эта дурища моталась из стороны в сторону и глупо хихикала! Позор!
Мама была настолько уверена в своих словах, что я даже засомневалась, а не перебрала ли я вчера за компанию с подругой, и не причудилось ли мне, все остальное? И пустая оболочка, и глаза с узким зрачком.
– Отец проснулся?
– Конечно, милая. Он свеж и бодр как малосольный огурец. Времени то уже почти полдень.
– Ого, – стук в ушах постепенно затих, и я попыталась сесть.
– Осторожнее! Не делай резких движений, – мама тут же обняла меня за плечи и помогла подняться, – ты вчера так и не попросила у Марты настойку крессовницы.
– Забыла. Прости.
– На выпей, – она протянула мне стакан с золотистой жидкостью.
Я принюхалась – и правда крессовница. Сейчас она точно не будет лишней.
Я осушила стакан до дна, и вернула его матери.
– Ну как? Лучше?
– Лучше.
Мне и правда стало легче. Неприятные ощущения прошли, осталась только слабость, но с ней я как-нибудь справлюсь.
– Мам, поехали домой, пожалуйста.
– Конечно, Несса. Сейчас пообедаем и поедем.
– Может, без обеда? Аппетита нет.
– Надо есть, милая. Чтобы силы были, а то взгляни на себя в зеркало – бледная, словно призрак.
– Не хочу.
Наверное, от глаз остались только воспаленные щелочки. Однако, когда я доплелась до уборной и все-таки посмотрела на свое отражение, то не увидела никаких неприятных признаков, кроме излишней бледности.
Глаза были ясными, блестящими, и как будто бы даже более яркими, чем обычно.
Может, мне и правда привиделось? Увидела, хмельную в хлам подругу и на нервах нафантазировала все остальное?
Одно я знала наверняка. Надо уходить отсюда, как можно скорее. Возвращаться домой, запираться в своей комнате и носа из нее не высовывать до приезда чессы Витони.
А для этого перво-наперво надо было спуститься вниз и пообедать.
Всю дорогу я молилась, чтобы в столовой никого кроме нас не было, но увы. Там было полно народа, и при нашем появлении все дружно обернулись в нашу сторону.
– А вот и мы, – бодро произнесла мама и, приобняв меня за плечи, повела к столу, за которым уже сидели хозяева усадьбы, их дочери с мужьями, отец, Дарина, Шайрис и Кириан.
Никакого огня в глазах и узких прорезей пугающих зрачков. Он был спокоен, как большая сытая змея, лениво греющая на солнце, но у меня все равно сбилось дыхание и отчаянно захотелось убежать.
Только кто бы мне позволил это сделать?
Меня усадили за стол, чуть ли не насильно вложили ложку в руку и велели слугам накладывать в мою тарелку побольше, чтобы «бледная бедная деточка поскорее набралась сил». А мне кусок в горло не лез!
Вместо того, чтобы есть, я таращилась на Дину, которая сегодня только и делала, что краснела и не поднимала взгляда, всем своим видом демонстрируя стыд и раскаяние.
Вроде нормально все с ней, вроде все, как всегда.
Я уже ничего не понимала. То ли это мир сошел с ума, то ли я сама.
– Ты как? – прошептала взволнованная Дарина, когда внимание к моей скромной персоне ослабло, и разговоры перетекли в другое русло. – Мы так перепугались.
– Со мной все хорошо, – соврала я, глядя ей прямо в глаза.
Хорошо станет, когда приедет чесса Витони, а пока надо как-то пережить этот обед и окончательно не свихнуться.
Разговоры шли неспешным чередом, несмотря на отсутствие аппетита еда была вкусной, и обстановка в целом была спокойной. Мне даже показалось, что что все закончится хорошо, но в один прекрасный момент за дверью что-то громыхнуло и раздался звон бьющейся посуды.
Все вздрогнули, а у меня так и вовсе внутри что-то екнуло и оборвалось.
– Что-то нынче слуги такие неуклюжие, – с философским спокойствием заметила маменька, неспешно отпиливая кусочек запечённой грудинки, – у нас тоже на днях кучу посуды переколотили.
– Надо вычитать из жалования, – проворчал отец, – тогда будут аккуратнее относиться к своим обязанностям.
– Прекрати. Это всего лишь посуда. И если бьется – то к счастью.
Что-то я в этом сомневалась…
– И к покупке новой, – со смехом поддержала хозяйка дома, – не обращайте внимания.
Все как ни в чем вернулись к трапезе, а я ощутила, как запершило в горле и навернулись едкие слезы. Взяла стакан, попила – вроде стало легче. Потом украдкой промакнула уголки глаз, легонько кашлянула, прикрыв рот ладошкой, и подняла взгляд…
Напротив меня сидела Дарина. Она и не она одновременно. Ее образ будто двоился – то она выглядела беззаботной огненноволосой девушкой, а через миг красивая картинка шла рябью, и вот уже передо мной женщина лет сорока с сединой на висках и веером горьких морщин вокруг уставших глаз.
Она смотрела на меня не отрываясь, в упор, даже когда «счастливая оболочка», разговаривала с кем-то другим и громко смеялась.
Мне больше не нужно было пользоваться боковым взглядом, что увидеть это. Все четко, ясно, прямо на ладони.
Едва дыша, я перевела взгляд на Дину, сидевшую правее. Потребовалась всего пара секунд, чтобы ее красивый образ пошел волной и рассыпался, обнажая то, что скрыто внутри. Беззубую сморщенную старуху, с впавшими темными глазницами. Худую, немощную, обтянутую желтушной, тонкой словно пергамент кожей. Кажется, она спала, никак не реагируя происходящее вокруг.
Потом я посмотрела на вторую дочь Вилсонов, и волосы встали дыбом на затылке. Пока оболочка увлеченно разговаривала с моей матерью о том, как лучше ухаживать за розами, внутри, в истерике билась настоящая Анни. Изрядно постаревшая, но еще не такая дряхлая, как Дина, совсем седая, она кричала и визжала, но я не слышала ни единого звука.
Она знала, что я ее вижу. Умоляла о помощи, рыдала, рвала волосы на голове. Тянула ко мне бледные, обескровленные руки…
А меня, кажется, парализовало от страха, я так крепко вцепилась в вилку, что острые рубчики на ручке больно врезались в пальцы. Душа – ходуном, сердце – в хлам.
Опасаясь увидеть самое худшее, я посмотрела на маму – нормальная, обычная мама. Отец? Все в порядке. Старшие Вилсоны – тоже. И никто из них ничего не замечал!
Тем временем, Анни с безумным видом била кулаками по невидимой преграде, дубасила по ней ладонями, пытаясь вырваться на волю.
Дарина горько смотрела на меня и шептала одно единственно слово, которое я смогла разобрать по губам.
Беги…
Беги…
Беги!
А я не могла пошевелиться. Как в самом жутком ночном кошмаре – когда вокруг творится чертовщина и отчаянно хочется спастись, а руки-ноги не слушаются, и каждое движение тонет в липкой патоке.
Настоящая Дина приоткрыла белесые слепые глаза, а потом снова заснула. А в этот момент ее муж…ее чертов муж-саорец, заботливо подложил жене кусочек румяной шарлотки.
В его очах лениво перекатывались волны пламени.
Муж Анни – тоже с огнем.
Шайрис? Улыбчивый блондин положил руку на плечо Дарине, все так же горько смотревшей на меня. Со стороны могло показаться, что он ее ласково обнимал, но я-то видела, как испуганно исказилось ее лицо. И да, он тоже пылал.
Умирая от страха, впервые за время обеда я посмотрела на Кириана.
Тот небрежно отсалютовал мне бокалом и улыбнулся, как бы говоря «выбор за тобой».
И глядя в его пытающие глаза, я вдруг абсолютно ясно поняла, что если открою рот, если хотя бы словом выдам свой ужас и посмею сказать правду, то никто кроме саорцев не выйдет живым из-за стола.
Глава 5.2
Обед продолжался…
Наша семья, Вилсоны и четыре чудовища из Саоры, которые как ни в чем не бывало разговаривали, улыбались, учтиво ухаживали за своими женами.
И только я видела их настоящих.
Хищников. Обманчиво ленивых сытых котов, которые неспешно играли мягкими лапками с ни о чем не подозревающими мышками. И выпустят они когти или нет – зависело только от меня.
Мне было жарко. По виску медленно стекала капля пота, но я даже не могла промакнуть ее салфеткой. От страха я не ощущала своего тела. Оно то застывало, становясь жёстким словно металлический прут, то превращалось в желе.
