Карина Демина "Хроники ветров. Книга 2. Книга цены"

– Твой дружок, тот, который толстый… нынче преставился, пусть Господь спасет его душу.

– Аминь, – отозвался Вальрик, чувствуя, как холодеет от боли сердце. Морли, теперь еще и Морли. – А второй? Что Наремом?

– Понятия не имею, – огрызнулся стражник, – я тебе что, докладываться обязан? Просили передать, я и передал.

– Спасибо.

– Толку от твоего спасибо… хлопоты одни… ходи каждый день туды-сюды… было бы чего… – бормотание стихло, и дальше ритуал пошел по отработанной колее.

Есть не хотелось. Значит, Морли умер? Еще одна бесполезная смерть, в которой виноват он, Вальрик. И стоило идти, выживать, пробиваться, чтобы теперь на веки вечные застрять в чертовой камере, чтобы жрать мокрый, здорово попахивающий плесенью хлеб, запивая водой, и вспоминать о том, что было… давно… сто сорок три года и несколько месяцев назад. Не лучше было ли умереть вместе со всеми? Замок, атака, газ, взрыв… достойная смерть.

А он сгниет в подземелье, и какой-нибудь толстый, воняющий чесноком и потом стражник, отчаянно матерясь, вытащит тело наверх.

Позор.

Вальрик, чтобы хоть как-то отвлечься от мрачных мыслей принялся лепить из серого мякиша фигуру. Смысла в этом действии не было, да и мысли продолжали существовать, но как бы параллельно, не причиняя особого дискомфорта. Даже появилась возможность задавать вопросы, самого себя спрашивать о чем бы то ни было глупо, но больше в камере все равно никого.

Вот к примеру, как получилось так, что Серж не только выжил, но и умудрился стать Святым Князем? Кто-кто, а Вальрик точно знал, что со святостью у братца были проблемы, да и в чудеса он больше не верил, зато верил в технику. Да и как тут не поверишь, когда с тебя на твоих глазах снимают вещь, которую по определению невозможно снять без согласия на то хозяина.

Из хлебного мякиша удалось вылепить кривоногую лошадь.

Прибор, с помощью которого, Вальрика избавили от Аркана, внешне походил на обыкновенный металлический штырь, а на его вопрос, что это такое, один из сопровождающих снисходительно ответил:

– Техника.

Техника может все, а Вальрик, несостоявшийся князь Вашингтона, не может ничего. Даже толком помянуть хорошего человека, вода отдавала тиной. Водки бы…

На следующий день произошло событие, несколько выбивавшееся из общепринятого распорядка, – сам Святой князь снизошел до общения с презреннейшим из преступников. Это глашатай так объявил, а Вальрик промолчал, хотя внутренне не согласился, ну не считал он себя преступником и все тут.

Святой князь был молод, горд собой и преисполнен осознания той чести, которую оказывает своим визитом. Вальрик не испытывал к нему неприязни, равно как и не собирался падать на колени или целовать руку – не собирается он вымаливать прощение, потому что не виноват. А если бы и был виноват, то тоже не стал бы, Коннован говорила, что оправдывающийся человек выглядит глупо, и была права.

Святой князь долго озирался – ровно до тех пор, пока сопровождающие ни принесли довольно-таки массивный стул с бархатной подушкой и высокой позолоченной спинкой. А возможно, что и не позолоченной, а золотой, то-то они так пыхтели.

Даже забавно.

– Он не желает приветствовать Святого князя? – Поинтересовался Святой князь непонятно у кого, Вальрика эта манера говорить о себе в третьем лице изрядно забавляла.

– Вежливость – великая добродетель. – Заявил Его Святейшество, устраиваясь поудобнее на своем переносном троне. Бледные ладошки легли на подлокотники, парадное одеяние изломалось причудливыми складками, а на благородном челе пролегла глубокая морщина – Итак, разговаривать ты не желаешь.

– Почему? Можно и поговорить. – Вальрик тоже сел, конечно, выглядит он куда как хуже – одежда грязная, воняет немытым телом и вездесущей плесенью, ну да главное ведь душевный настрой. Странно, ему было весело, а вот нежданный посетитель веселья не понял, едва заметный кивок стражу и порядок установлен:

– Встать! С Его Святейшеством разговаривать стоя. В глаза не смотреть. Не возражать. Отвечать, когда спрашивают, но самому не заговаривать!

– Хорошо, хорошо, Лука, – Его Святейшество вяло махнул рукой, то ли благодарил за служебное рвение, то ли наоборот просил заткнуться. – Надеюсь, беседа будет приятной и конструктивной. Итак, ты, Вальрик, сын Володара, признан виновным по всем пунктам обвинения, однако сам вину отрицаешь, что безусловно, лишь усугубляет твое положение. Искреннее раскаяние очищает душу, ты же упорно отворачиваешься от Господа нашего… печально. Долг требует от меня исполнить приговор, но душа… милосердие является высшей из добродетелей…

Монолог начал надоедать Вальрику, хотя, конечно, расслабляться не следовало, вряд ли Святой князь снизошел до посещения смертника лишь потому, что больше не с кем было побеседовать о душе и добродетелях. Ему явно что-то нужно, что-то очень определенное, и Вальрик, кажется, догадывался, что именно. Но пусть этот святоша сам скажет. Коннован учила не лезть на рожон в бою, но это тоже своего рода бой.

Святой князь сложил руки на груди. На бледных тонких пальчиках разноцветными огнями переливались перстни, особенно один хорош, с синим чистым камнем, будто небо осколок в золото вставили.

Вот бы на настоящее небо глянуть… сколько он в этой камере торчит?

– Я вижу задумчивость на твоем лице, сие позволяет надеяться, что не все потеряно для души. Пожалуй, при некоторых условиях я мог бы пойти на встречу…

– И каких же? – Вальрик заранее решил, что ни на какие условия не согласиться, но спросить-то следовало.

– Вопрос, безусловно, интересный, – одобрительно кивнул князь, морщинка на лбу разгладилась, и губы тронула улыбка, добрая, полная готовности прощать и миловать. – Чтобы добраться до сути, следует рассмотреть возникшую ситуацию с разных сторон. С одной, я не могу игнорировать волю Святого Сержа, а она высказана вполне определенно. С другой, нигде не указаны сроки исполнения приговора, равно как и условия, в которых должен обитать узник до… казни. Ты не против, что мы будем называть слова своими именами?

– Нет.

– Правильно. Итак, варианта два. Ты можешь умереть быстро, в том смысле, что сегодня, завтра или послезавтра. Или умереть, спустя годы… даже десятилетия. Во втором случае возникают варианты. Первый – эти десятилетия ты проводишь здесь, в полном одиночестве. Попробуй представить, каково это…

Вальрик представил, и тут же мысленно проклял чересчур живое воображение. Годы в каменной клетке, темные потеки плесени в углах, истекающие росой трещины, каждая из которых изучена до мельчайших подробностей, и фигурки из серого хлебного мякиша. Через год-другой он станет неплохим скульптором, если, конечно, раньше не свихнется.

– Перспектива не из приятных, – продолжал вещать Святой Князь, поглаживая расшитую золотой нитью ткань одеяния. – Порой жизнь превращается в весьма обременительное занятие. Но изменение некоторых… факторов изменит и твое отношение к жизни. К примеру, это помещение можно заменить другим, более комфортным. Далее по списку возможность относительно нормального человеческого общения, доступ к библиотеке и даже иногда прогулки во внутреннем дворе. Для меня это мелочи, но любую мелочь нужно заслужить. Ты согласен?

– Нет, но с удовольствием тебя послушаю.

Мгновенно последовала расплата за фамильярность: резкий, с оттягом удар по пояснице и краткое напоминание о правилах хорошего тона:

– К Святому князю обращаться «Его Святейшество» или «Его Святейшество Князь Олаф».

П-подумаешь. Больно, конечно, но не смертельно, Вальрику даже удалось не застонать и выпрямиться, хотя очень хотелось послать эту разряженную куклу куда подальше, залезть на койку и вернуться к прерванному занятию – лошади нужен был всадник.

Сам князь сделал вид, будто не заметил допущенной узником оплошности, и продолжил монолог.

– Итак, ты имеешь явную выгоду от нашего к тебе интереса, в то время как твоя личность для нас интереса не представляет. Однако возникает закономерный вопрос, отчего же это ты… презренный червь на длани Господней, предатель, клятвоотступник и убийца собственного отца, так заинтересовал остальных?

– Кого?

– Полномочный представитель Империи от имени Великой Матери предлагает за тебя выкуп… причем немалый, очень немалый. В то же время вице-диктатор да-ори требует, чтобы тебя передали под его опеку. Так что же в тебе такого особенного, Вальрик?

За вопросом моментально последовал тычок в спину:

– Отвечать, когда Его Святейшество спрашивают! – кроме ретивости страж отличался и горластостью. Перерезать бы ему глотку, чтоб заткнулся… и Святейшеству тоже. С другой стороны не отвечать и вправду не вежливо.

– Ничего.

– Неужели? Сейчас ты скажешь, что не имеешь ни малейшего понятия, зачем ты им понадобился.

– Ваша правда, не имею.

– Ложь. – Святой Князь был спокоен и даже весел, точно предчувствовал некое донельзя забавное развлечение, и снова Вальрик догадывался, какое именно, хотя лично его догадка совершенно не радовала.

– Ты снова лжешь и упорствуешь в обмане. Подумай хорошо, я предлагаю вариант, одинаково устраивающий обоих. Ты рассказываешь мне то, что желают знать нелюди, я же гарантирую долгую и спокойную жизнь.

– Спокойнее, чем здесь? – Вальрик уже решил, что не согласится, но продолжал тянуть время, очень уж не хотелось приступать к следующему этапу.

А перстень все-таки красивый. Небо в золоте. Вот бы настоящее увидеть, можно даже и без золота.

– Намного. Ты ведь разумный человек, ты понимаешь, что в данный момент времени находишься в моей власти, и я могу сделать с тобой абсолютно все, что пожелаю. Поэтому…

– Нет.

– Нет? – Переспросил Его Святейшество. Вздохнул, вытащил откуда-то из складки одеяния четки и принялся перебирать. Золотистые – в цвет вышивки – камешки с еле слышным стуком касались друг друга, словно желали сбежать из цепких пальцев.

Вальрик бы тоже сбежал, только как камушки эти на веревке висит, и деваться некуда.

– Значит, ты отказываешься? – уточнил Святой князь. – Что ж, это исключительно твой выбор. Вице-диктатор прибывает завтра, его просьбе отказать мы не можем… пока не можем, равно как и убить тебя – это приведет к ненужному конфликту, который в данный момент времени совершенно нам не выгоден. С другой стороны, я надеюсь, ты понимаешь, что мы не имеем права отдать тебя, не выяснив причин этого странного интереса к особе столь явно бесполезной. Поскольку добровольно разговаривать ты не желаешь, хотя видит Бог, не понимаю причин твоего упорства, то мы вынуждены будем применить… альтернативные методы беседы.

– Пытки, что ли?

– Сыворотка правды на тебя не действует, поэтому… – Святой князь поднялся. – А старые методы пока еще никого не подводили.

Вот и сбылась мечта идиота – Вальрик не сумел сдержать улыбки – еще недавно он думал о том, что боль стала бы замечательным средством от тоски и вот пожалуйста.

Скоро стало совсем не до улыбок.

Боли было много, чудовищно много, Вальрик и не представлял, что ее бывает столько. Кажется, он кричал, кажется, обещал рассказать все, что знает, но стоило боли отступить и… и верх брала ненависть. К себе – за проявленную слабость; к палачу – деловито-равнодушному и целиком сосредоточенному на работе, но больше всего к Его Святейшеству. Золоченый стул, белые одежды, высокая тиара, сложенные на груди руки и внимательный, колючий взгляд. О, со стороны казалось, что Святой Князь даже скорбит об упрямстве узника, которое обрекает того на ненужные мучения, но Вальрика внешностью не обмануть. Он видел, он все видел – запах лимона и жженого сахара, коньяк и корица – удовольствие, постыдное, тщательно скрываемое от посторонних глаз и оттого втройне острое. Именно запах и вызываемые им образы мешали рассказать. Только не этому человеку, только не сейчас…

– Опять передумал, – сокрушается Его Святейшество, и аромат запретной радости становится острее, приобретая резкие ноты перца и крови… хотя кровь, наверное, не из этой гаммы, кровь сама по себе, здесь ее много, Вальрик раньше и не думал, что в нем может быть столько крови. – Сильны демоны души твоей. Атмир, продолжай, только не убей ненароком.

Атмир почтительно кланяется и начинает снова…

Больно… как же больно… еще немного, и он не выдержит, уже не выдерживает… боль распускается огненным цветком, обнимает тело, тянется к сознанию и… гасит. Больше Вальрик ничего не чувствует. Совсем ничего, это пугает, хотя лучше уж так, чем с болью.

– Почему он замолчал?

Атмир разводит руками. Атмир удивлен. Атмир пытается исправиться, но… смешно, когда не чувствуешь боли, вот только мышцы занемели и улыбаться не получается.

– Господи, – Святой князь осеняет себя крестом – как же он медленно движется, будто вот-вот застынет. – Он что, смеется? Атмир, посмотри, он же смеется! Только не говори, будто он сошел с ума. Ты, – вопрос был обращен к Вальрику. – Ты знаешь, кто я?

– Да, – слова кровяными шариками вспухали на губах. – Ты Святой князь, вернее, все вокруг считают тебя святым, а на самом деле ты садист и скотина… совсем как Серж. Святой Серж… Боже… – Сознание плавало в удивительном мире, где не существовало боли, и Вальрик готов был говорить… теперь он может сказать все, что пожелает. Все равно бояться нечего, наверное, он скоро умрет, а все вокруг – бред. Донельзя забавный бред. И Вальрик рассмеялся, как-то некрасиво – красные брызги полетели в стороны – но ему ли о красоте думать?

– Это Серж предал… это он пустил их в замок, поэтому и выжил… и врал… всем врал, а вы поверили.

– Замолчи!

– Почему? Кто ты такой, чтобы приказывать мне, князю? – Жаль, стальная цепь держит крепко, а то напоследок Вальрик с превеликим удовольствием заехал бы в лощеную физиономию Его Святейшества, просто, чтобы посмотреть, насколько святость в реальной жизни помогает.

– Сумасшедший! Атмир, ты же видишь, что он безумен? Эти слова – явный признак больного разума…

– Похоже на то, – пробурчал Атмир. – Бывает, что они от боли головою повреждаются, хотя надо бы, конечно, проверить… некоторые нарочно притворяются, чтобы, значит, отстали.

– Ну так проверяй!

Атмир вздохнул, вытер пот со лба и руки о грязную тряпку, пошевелил кочергою угли на жаровне и, выбрав из разложенных инструментов длинную тонкую иглу, раскалившуюся до белизны, вогнал ее в ладонь. Зашипело, завоняло паленой шкурой, но как-то слабо, приглушенно, точно сквозь туман.

А боли не было!

– Хорошо смотри! – Князь приложил к носу кружевной платок. – Чтоб без обману!

На проверку ушел почти час – теперь Вальрик чувствовал время – в одной минуте вмещается ровно восемьдесят три удара сердца, раньше оно было глупым, то скакало, точно сумасшедшее, то, наоборот, замирало. А теперь ничего, ровненько так стучит, правильно.

– Видать и вправду… – наконец, вынес решение Атмир. – Ничего не будет, Ваше Святейшество, видал я таких, на кусочки режешь, а они лыбяться да шутки шутют. А жалко, молодой еще…

– Пусть смилостивится Господь над мятежной душой его. – Отозвался Святой князь, выглядел он не слишком огорченным. – Конечно, весьма печально, что мы так ничего и не добились, с другой – его безумие в некоторой степени гарантирует, что и остальные ничего не получат. И еще, Атмир, приведите его в порядок… мне не хотелось бы, чтобы внешний вид этого… отступника расстроил нашего гостя.

На этих словах сознание Вальрика все-таки отключилось, очнулся он уже в камере, боли по-прежнему не было, хотя повязки на теле свидетельствовали о том, что пыточная не приснилась.

На столе стоял кувшин с вином и вполне приличный ужин. Кем бы ни был этот гость, но Вальрик уже ему симпатизировал, все-таки голод лучше утолять мясом, чем плохо пропеченным серым хлебом.

Хотя почему-то мясо и вино были одинаково безвкусны…

Обидно. Но зато и боли нет.

Рубеус

Камера была длиной в пять шагов и шириной в три, точнее в два с половиной, потому что на полноценный третий шаг не хватало пространства. Зато если по диагонали, то получалось почти шесть. Рубеус измерил камеру вдоль, поперек и даже попытался дотянуться до потолка, правда не вышло, но… но заняться все равно нечем.

Безделье убивало. Безделье и холод. И мысли. Всего их было три. Первая – он, Рубеус, идиот. Вторая – он попался. Третья – касалась Коннован и жила отдельно от первых двух. Порой порядок мыслей изменялся, но содержание никогда.

Пространство камеры вмещало в себя влажные стены, узкую лавку с соломенным матрацем, кувшин с водой и ведро – условия почти комфортные. Кормили регулярно, допрашивать даже не пытались, равно как и разговаривать, просто засунули в этот каменный мешок и забыли.

Странно. Аркан на шее висит безжизненной петлей, по-прежнему ограничивает способности, но при этом больше не проявляет агрессии. Если допустить возможность, что Аркан вполне разумен и способен испытывать эмоции, то выходило, что он тоскует. Вопрос – чем вызвана эта тоска.

Вообще вопросов было много, гораздо больше, чем мыслей, Рубеус даже пытался задавать их охранникам, но те упорно молчали.

В левом углу выбоина, присыпанная каменной крошкой, будто кто-то пытался прорыть в стене ход. Глупо. От бесконечного кружения по камере – три шага, пять, шесть, или наоборот: шесть – пять – три – заболела голова, и Рубеус прилег на койку.

Внешняя дверь хлопнула раньше положенного времени. Это было странно и выбивалось из общего режима дня. Потом шаги. Щелчок открывающегося замка и…

– В целом неплохо, – сказал посетитель и закрыл за собой дверь. – Впрочем, все подвалы чертовски похожи друг на друга, а ты как считаешь?

Никак. Рубеус был слишком удивлен, чтобы ответить на вопрос.

– Поздоровался бы, что ли? Например, из вежливости.

– Здравствуй.

– И тебе здоровья. Поговорим? – Карл уселся на единственный табурет. Закинул ногу за ногу, и руки на колено положил. Черные полукружья когтей выделялись на светлой ткани костюма. А нард странный, хотя, конечно, если чему удивляться, то не наряду. – Или ты не в настроении?

– Поговорим.

– Грязновато здесь, хотя, конечно, чего еще ждать от камеры. Признаться, я думал, что тебя попросту убьют, а вместо этого… ну что ты хочешь, сто сорок лет – немалый срок для мира, а уж когда война идет. Знаешь, раньше считалось, что войны стимулируют развитие цивилизации, хотя лично я с данным утверждением не согласен.