Карина Демина "Хроники ветров. Книга 2. Книга цены"

– Чего тебе надо?

– Честно говоря, сам не знаю. Просто пришла бумага об участии некого да-ори в заговоре… или не заговоре, я не слишком-то вникал в детали, потому как и без деталей дел невпроворот, но вот имя… вернее, имена. Вальрик – это ведь тот мальчишка, у которого так и не получилось стать князем?

– Что с ним?

– Ничего. Пока ничего, но есть варианты. Кстати, то же самое касается тебя. – Карл поднялся и, заложив руки за спину, принялся мерить шагами пыльное пространство камеры. – Все, что произойдет дальше, будет зависеть от результата нашей с тобой беседы. Поэтому, я был бы весьма благодарен, если бы ты соизволил проявить хоть каплю уважения ко мне. Не слишком, знаешь ли, удобно разговаривать, когда твой собеседник лежит, делая вид, что ему совершенно не интересно, что, кстати, является неправдой. Тебе интересно.

Интересно. Оспаривать данный факт глупо, да и не собирался Рубеус спорить с нежданным визитером. Он и разговаривать с ним не хотел, точнее, хотел, но не на предложенных условиях. Хотя, конечно, некрасиво лежать и пялится в потолок, когда к тебе обращаются, отдает хамством, причем хамством совершенно детским.

Рубеус сел, и заработал одобрительный кивок – нужно ему это одобрение.

– Вот так намного лучше, я помню, ты и раньше отличался сообразительностью… но это так, к слову. – Карл провел пальцем по стене. – Сырая, раствор слабый, еще лет триста-четыреста и начнутся серьезные проблемы, впрочем, нас с тобой они не касаются. Для начала меня интересует один весьма конкретный момент, а именно: ты все еще хочешь меня убить?

– Да.

– Это хорошо… это просто замечательно. – Карл, присев на край стола, рассмеялся. – Господи, кому сказать, что Хранитель Южных границ будет выискивать кого-то, кто ненавидит его в достаточной мере для того, чтобы не позволить убить другому… чушь. А ты как думаешь?

Никак. Не было мыслей. Когда Рубеус видел перед собой этого ублюдка, мысли исчезали напрочь, оставалась одна ненависть. И желание убить. Убить во что бы то ни стало.

– Вижу, не врешь. Хочешь шанс? Реальный, не такой как сейчас, когда у меня оружие, а ты на цепи. Настоящий шанс, настоящий поединок?

– А что взамен?

– О, деловой разговор. Похоже, ты умнеешь не по дням, а по часам. Взамен мне нужна твоя верность. Только до того момента, когда ты осмелишься бросить мне вызов. Когда – решать тебе. – Карл развел руками, показывая, что предложение сделано, а выбор – за Рубеусом. Странное предложение и странный выбор.

– Я даже готов тренировать тебя… спарринг, совсем как раньше. Ты ведь помнишь? Конечно, помнишь, это нельзя забыть. Я всегда отбираю тех, кто способен оценить прелести боя, кто не боится крови и не прячется за ханжескими мыслями о милосердии. Тебе ведь нравилось держать в руках настоящее оружие и выступать против того, кто по определению сильнее. Ты же скучаешь по этим поединкам, признайся.

– Чушь.

– Ну, как знаешь. Свое предложение я сформулировал. Ты соглашаешься пойти со мной…за мной, а взамен я позволю вызвать тебя еще раз, но теперь уж до финала, либо ты, либо я.

– А Коннован?

– А что Коннован? – Карл помрачнел. – Забудь. Скорее всего, она не вернется.

– Вернется. – Отчего-то Рубеус был совершенно уверен, что Коннован вернется, она осторожная и умная. А еще доверчивая и мечтательная, как ребенок. Она по сути и есть ребенок, который по его вине попал в очень неприятную ситуацию. Смертельно неприятную.

– Мой тебе совет, – Карл больше не улыбался, он был более чем серьезен, и это изрядно раздражало. – Относись к произошедшему проще. Сейчас она тебе дорога и это естественно, суть твоей привязанности – в связи, установившейся между вами в момент инициации, и нечего искать здесь возвышенные чувства.

– Заткнись.

– Сейчас я извиняю тебе грубость. Но только сейчас, в дальнейшем, будь добр, следи за тем, что говоришь. Итак, Коннован вероятнее всего, не вернется, но если я ошибаюсь, то, в первую очередь, искать она будет тебя, мне же не хотелось бы… разминуться.

– Поэтому я тебе и нужен?

– Не только и не столько. О второй причине я уже упоминал – ты ненавидишь меня в достаточной мере, чтобы не позволить убить никому другому. Это своего рода верность, а верность в наше время дорогого стоит.

– И ты настолько уверен в моей верности, что…

– Что делаю предложение столь щедрое? – Карл усмехнулся и выложил на стол крупный перстень. – Есть один вариант… интересная разработка. Когда-то мы пытались искусственно воссоздать аналог связи, возникающей между вали и валири. По сути это – частичное слияние энергетических полей двух особей, наложенное на энергетику земли, в результате получается нечто уникальное – двое способны не только ощущать друг друга, невзирая на разделяющее их расстояние, но и передавать короткие сообщения, которые доходят до адресата практически мгновенно. Идея объединить всех да-ори в одну информационную цепь широкого охвата не получила поддержки, а потом оказалось, что это в принципе не возможно – мозг не выдерживает одновременного присутствия стольких внешних точек. Экспериментальным путем выяснили средний максимум – три адресата. У тебя будут два – Коннован и я, так что запас прочности имеется, а чтобы было легче, отдачу я заблокирую.

– То есть, ты будешь знать все, о чем я думаю, что делаю или собираюсь делать?

– Примерно. Насчет мыслей особо не беспокойся, полагаю, ничего нового для себя я не увижу. С намерениями и поступками сложнее, для начала придется согласовывать со мной, позже… будет видно. Если избавишься от прибора, я буду считать, что договор расторгнут и вызов брошен.

– А если я просто откажусь?

– Твое право, – Карл пожал плечами. – Но в этом случае я буду вынужден убить тебя. Вопрос безопасности. Не спеши отвечать, подумай хорошенько, а я пока пойду… погуляю. Как-никак официальный визит.

Официальный визит… подумать только: вампир с официальным визитом прибывает в Ватикан. Мир не просто изменился – мир сошел с ума. Или не мир, а один-единственный человек? И даже не человек, что, впрочем, ничего не меняет. У Рубеуса уже возникала мысль, что все произошедшее – лишь плод больного воображения, а на самом деле… на самом деле вариантов было много, но все они разбивались о реальность серых, влажноватых стен камеры.

Перстень на столе вызывающе поблескивал серебром, хотя скорее всего это не серебро и даже не металл. А черный камень в центре вообще ни на что не похож, мутноватый, непрозрачный, неприятный.

Предложение… принять или нет? Гордость требовала отказаться и немедленно – лучше смерть, чем подобное подконтрольное существование, а разум не соглашался. Разум говорил, что другого подобного шанса не будет, что до определенного момента Карлу можно доверять, что, согласившись, Рубеус в конечном итоге выиграет не только жизнь, но и возможность повторного боя, а смерть всегда конечна.

Еще было обидно умирать, зная, что Карл останется жить.

Итак, да или нет?

Наглая серая крыса, вскарабкавшись на стол, села возле перстня, глаза бусинки с явной насмешкой смотрели на Рубеуса, усы нервно подрагивали, а сложенные на груди розовые лапки омерзительно походили на человеческие руки.

– Ну и что посоветуешь? Соглашаться или нет? Хуже ведь, все равно, не будет, правда?

Рубеусу вдруг показалось, что черный камень на мгновенье изменил окраску, а крыса, истерично взвизгнув, серым меховым шаром скатилась вниз.

Что ж, тоже своего рода совет.

Фома

Мир изменился.

Раньше мир состоял из запахов, мыслей и разноцветных образов, которые ускользали прежде, чем успевали оформиться во что-то конкретное. Некоторые были понятны и смутно знакомы, но большинство – нет. Иногда сознание начинало возмущаться, и тогда приходила боль. Или наслаждение, медово-желтое, тягучее, с легким привкусом печали об исчезнувшей в никуда структуре мира. Почему-то эти два факта были связаны, что вызывало смутное беспокойство, но затем из ниоткуда появлялась новая структура, чистая и дружелюбная, и беспокойство улетучивалось.

Сегодня все было иначе. Мир исчезал, сразу и целиком, вместе с запахами, мыслями и похожими на мелких суетливых рыбешек образами.

Рыбешки – это уменьшительно-ласкательная форма слова «рыба». Рыба – существо, обитающее в воде… много видов… съедобны… за исключением некоторых хищных представителей неопасны для человека.

Человек – это… он?

Он – человек. Факт вызвал смятение и вопрос: быть человеком хорошо или плохо? Возникновение вопроса противоречило правилам мира, но мир исчез…

Больно. Почему так больно? В голове горячо, мысли-рыбки размножаются, барахтаются, кусают друг друга… они хищные… а хищные рыбы опасны для человека.

Он – человек.

У него есть имя. Наверное, есть. Его зовут…

– Фома? Очнулся? Я знаю, что ты очнулся. Вы видели? Видели, он пошевелился? – Голос вспугнул вопросы, и сознание свернулось благодарным клубком.

– Это еще ничего не значит, камрад Ильяс. Движения подобного рода могут являться непроизвольной реакцией организма на условия внешней среды. Следует набраться терпения, камрад Ильяс.

Ильяс… знакомые имя, ассоциируется с костром, замком, дождем и бегом куда-то… или от кого-то…

Непонятно. В его прошлом мире не было костров и замков, равно как и необходимости куда-то от кого-то бежать.

– Фома, ты же очнулся, открой глаза, пожалуйста.

– Камрад Ильяс, – второй голос был строг, и это пугало. – Человеческий мозг является крайне сложной структурой, чутко реагирующей на малейший стресс. И длительное подключение к структуре матки не могло не сказаться на нем, в принципе, случай довольно уникальный, Великая Мать никогда не расстается с Избранными, но…мы стараемся, и если шанс есть, то мы его используем, будьте уверены.

Его зовут Фома. Имя вызывает смутное ощущение счастья и опасности… куски льда, скользкие и холодные, режут руки.

Резать – значит причинять боль. Боль красного цвета. И кровь тоже красная.

– В целом все не так и плохо, сердцебиение и дыхание ровное, основные проблемы с энергетикой – уровень критический – и энцефалограммой, видите, то скачет, как сумасшедшая, то наоборот, полная тишина, будто в голове ни одной мысли не осталось. Интересный эксперимент.

– Он не эксперимент, он – человек.

– Камрад Ильяс, – в голосе звучало недовольство и недоверие, это где-то рядом с опасностью, а Фома умеет чувствовать опасность. Голос ему не нравился.

– Камрад Ильяс, ваше присутствие, вне всяких сомнений, оказывает благотворное влияние на больного, но ваша несдержанность заставляет усомниться в том, что вы и в самом деле верны Империи.

Империя… опасное слово, мутно-розовое, дрожащее желе в серебристой рамке.

Что такое желе? Что такое серебро? Почему так больно думать об Империи?

– Простите, доктор, просто этот человек мне дорог.

– Конечно, – голос смягчился. – Личные связи весьма важны для нормального функционирования социальных структур, однако, не следует забывать, что благо Империи превыше любых связей. Что ж, полагаю, вы в полной мере осознаете свою ответственность перед Великой Матерью и нашей страной.

Великая мать… грязный коричневый ком плоти… трещины на шкуре… люди-голоса… перекошенное страданием лицо человека, который вот-вот умрет… Фома знает этого человека, равно как знает его судьбу. Единственное, чего он не знает – когда это случиться.

Или уже случилось?

Время. Слово темно-синее, опасное и ассоциируется с водой. В прошлом мире времени не было, а здесь?

– Я вынужден уйти. Вы остаетесь, камрад?

– Да.

Шаги, скрип, хлопок – странные звуки чужого мира, мира, в котором Фома чувствовал себя неуютно.

– Ты ведь не спишь, ты ведь все слышишь и все понимаешь. Ты просто не хочешь говорить со мной, потому что считаешь предателем. Хотя это не правильно, я никого не предавал, я исполнял свой долг… Бога ради, Фома…

Бог. Новое слово. Белое-белое, мягкое и доброе. Раньше Фома был связан с ним, раньше он сам был частью этого слова. Странно, закономерности между звукокодами «Фома» и «Бог» не обнаружено, а чувство причастности не исчезает.

– И ты исполнишь… у каждого свой долг… особенно в Империи.

Эти слова были окрашены в угрожающе-бордовые тона.

Кленовые листья в черных дырах луж… старый бархат с выцветшей позолотой… мрачная торжественность хорала. Что такое хорал? Фома не помнил, равно как не помнил, что такое долг и Империя, но слова были неприятны.

– Ты же сможешь, Фома, ты сильный, всего-то надо, что открыть глаза. Пожалуйста, попробуй, это легко.

Тяжело. Свинцовые веки и ядовитый свет искусственного солнца. Слипшиеся ресницы и цветные мушки, застилающие все, от их мельтешения кружится голова, наполняясь новыми и новыми образами, словами, именами, воспоминаниями… слишком много, чтобы выдержать.

– Молодец, не сдавайся, я сейчас кого-нибудь позову.

Тишина и время слились в одну цветную раздражающую трубу. Фома закрыл бы глаза, но он не помнил, как это сделать, и потому дождался прихода врача – крупная серо-зеленая точка в дрожащем мареве света.

– Хорошо, очень хорошо…

Глаз коснулось что-то мокрое, и боль исчезла.

– Вот так, теперь, главное, не дать ему заснуть. Впрочем, процесс начался, следовательно, возвращение возможно. Конечно, личность претерпела серьезные изменения, хотелось бы надеяться, что разум не затронут.

Слова баюкали, слова отгоняли мельтешащих разноцветных мушек, и Фома с благодарностью кивнул голосу… или просто хотел кивнуть. Собственное тело – оказывается, у него есть тело – казалось неповоротливым и неподвижным, точно колода. Сердце бьется. Смешно так, будто внутри кто-то осторожно ударяет по ребрам.

Ребра – это часть тела? Наверное.

– Продолжайте разговаривать, и заодно следите, чтобы роговица глаза не пересыхала. – Велел строгий голос и ушел. Теперь Фома знал, что звуки – шаги, хлопнувшая дверь и поскрипывание – означают уход.

– Я же говорил, что ты сможешь. – Кожи коснулось что-то теплое.

Значит, тело не настолько мертво, чтобы ничего не ощущать? А если он ощущает, то сможет и двигаться? Понятия были связаны, хотя Фома и не совсем ясно представлял себе, каким образом.

Движение – часть жизни.

Он жив?

Наверное. Это было настолько странно, что Фома моргнул. Потом моргнул еще раз и, вслушиваясь в новые ощущения, попытался пошевелить рукой. Не вышло. Ничего, если процесс начался, то… то рано или поздно он вспомнит, как двигаться.

И как жить. Это ведь очень-очень важно.

Глава 2

Коннован

Мы шли вперед. Странно это идти с человеком, которому ты не доверяешь. Это недоверие засело на уровне подсознания, и ни дружелюбность Сержа, ни то, насколько охотно он делился информацией, не требуя ничего взамен, не способны были справиться с ним. Не доверяю и все тут.