Шли два дня. С непривычки было тяжело. Проваливались в моховую муть ноги и увязали, приходилось вытаскивать, делать шаг и снова, увязнув, тащить, носком придерживая съезжающий сапог. За Глебом шла та самая девица с марлевой повязкой на лице и вздыхала, с каждым шагом все громче. А к концу дня вздохи сменились стонами.
Потом девица и вовсе рухнула ничком на желтую кочку. Она лежала, не реагируя на уговоры, и выглядела мертвой. Тогда Глеб просто перетянул ее посохом, а когда вскочила, указал на тропу.
– Я не смогу! – взвизгнула девица, размазывая по лицу грязь и слезы. – Не смогу я!
– Сможешь, – ответил Глеб. – Подъем и копытцами на раз-два-три-четыре. Можно и раз-два, раз-два, левой-правой. А не то Масленица придет и фьють…
Он и рюкзак забрал, понадеялся, что отдаст на ближайшем привале, а вышло волочить до самого поселка. Чувство гордости за собственное благородство быстро сменилось раздражением.
Довыделывался, Ланселот несчастный. Терпи.
Терпел. Дошел. И она дошла, и все остальные тоже. На месте выяснилось, что группа их – предпоследняя, а ноющая девка – и совсем даже не девка, а баба среднего возраста – местный врач.
И еще выяснилось, что она на Глеба обижена до глубины своей невинное души. Рюкзак забрала, презреньем обдала и свалила.
С тех пор и не разговаривали.
Нет, отказать-то в помощи она не посмеет. Функция у нее такая – людей лечить. И Глеба полечит. И наверное, даже хорошо: получится переговорить по-человечески, узнать, чем обидел. С этой мыслью Глеб и отключился. Очнулся от жажды и зуда во всем теле. Возился, скреб горстью ноги сквозь плотную ткань штанов, качался и ерзал, раздирая спину, а когда невмочь стало – выскочил наружу.
Солнце садилось. Рыжий шар нижним краем почти коснулся болота, плеснув на желто-красные сфагновые поля багрянцу. Черной лентой вытянулся старый мелиоративный канал, в который уже упали первые бревна будущей плотины.
Пора была уходить.
Глеб, кое-как собрав вещи, ступил на тропу. Он шел так быстро, как мог, и почва пружинила под ногами. Хлюпало под ботинками, болото облизывало ноги, но не трогало, точно примерялось и заращивало раны-следы. А Глеб все подгонял себя.
И встреча с вредной врачихой казалась почти наградой за старание.
Надо только не останавливаться. И разговаривать. Чтобы не отключиться, нужно разговаривать. Плевать, что не с кем, главное – вслух. Плевать, что говорить, главное – говорить. И Глеб говорил.
– О, кони огненогие! Спешите вы вскачь к жилищу Фебову! Раз-два. Раз-два. Можно и раз-два-три-четыре. А потом масленица придет и фьють… был Фаэтон возницею…
Поселок показался издали столбом дыма, подпершим небо. Солнце, на две трети ушедшее в топь, глядело сквозь черноту, и сполохи огня свивались второй короной. Ветер донес запах гари, жареного мяса и паленого пластика.
Глеб остановился на бегу, воткнув приклад винтовки в мох.
– Иметь мне мозг… какого хрена?
Порыв ветра растащил дым и подстегнул пламя. Ответ, полученный Глебом, был очевиден: поселок Омега прекратил свое существование.
Глава 2. Типология бреда
Время: 23:23, 22 октября 2042 года.
Место: северо-восточные окрестности поселения Омега.
Ева открыла глаза. Над головой нависало небо. Выгибаясь куполом, в центре оно трескалось и вываливало осклизлый шар луны. Шар напоминал пузырь амниона, сквозь прозрачную стенку которого виднелись мутные очертания зародыша.
Сон был престранным, но вполне мирным, и Ева, моргнув, принялась смотреть дальше.
Ничего не происходило.
Только лежать было неудобно: в спину упиралось что-то жесткое, шею щекотало, а штаны на заднице медленно промокали. Когда терпение иссякло, Ева перевернулась на бок и поскребла шею. И только почувствовав прикосновение собственных пальцев, четко осознала – она не спит.
Луна, звезды и облако – это все наяву.
Пальцы прошили подушку мха и запутались в стеблях клюквы. Ева сгребла горсть, потянула, раздирая и убеждая себя, что подобное невозможно.
Из горсти торчали белесые хвосты сфагнума.
Невозможно! Ева легла спать дома.
Она допоздна засиделась в лаборатории, пытаясь… она не помнила, что она делала в лаборатории, но помнила, как пришла домой. Свет опять отключили. Ева долго искала свечу, которой не было на положенном месте, а после также долго и бессмысленно щелкала зажигалкой. Искры летели и оседали, не спеша родить пламя.
И Ева плюнула. Она в темноте нашла кусок хлеба, уже изрядно пованивающий плесенью – на болотах она появлялась быстро – и жевала, запивая горькой дезинфицированной водой. Потом заставила себя переодеться и лечь в постель. Отключилась как всегда быстро.
Луны в доме не было. И звезд. И если это чья-то шутка…
Чья? Вынести человека за периметр и бросить? Это не шутка. Это убийство!
Ева пальцами левой руки разжала кулак, вывалила смятый ком мха на землю и осмотрелась. В лунном свете мир выглядел искаженным. Болотная гладь расстилалась серой шкурой, которая то тут, то там вспучивалась гнойниками моховых кочек. Из шкуры торчали ровные ости стволов. И, лишенные веток, они походили на волосы великана.
– Эй! – Ева позвала шепотом, но разбуженный ветер подхватил голос, понес по болоту, радуясь новой игрушке.
– Хэйэйэй…
Холодно. Ноги ушли в мох по щиколотку, и ледяная вода лизнула ступни.
Холод – это не страшно. Холод можно легко пережить и даже хорошо, что холод был – он заставлял двигаться. Главное, чтобы все только и ограничилось холодом.
Идти куда? Налево? Направо? Прямо? Первый шаг Ева сделала наугад. И второй тоже. На третьем провалилась по колено и, упав на живот, поползла. Мокро. Холодно. Обидно.
Надо двигаться. Хотя бы вон до той мертвой березы.
Когда пальцы коснулись влажной коры, Ева всхлипнула от облегчения. Вытащив ногу из лужи, она забралась на пуховой ком кочки и прижалась к дереву. Гладкий двухметровый ствол слабо светился в темноте. Стоило чуть нажать, он треснул и развалился пополам.
– Черт! – Ева схватила обломок, сжала в руке, чувствуя, как расползается под корой древесная мякоть. Ладонь укололо, и огромный жук с массивным жвалами быстро нырнул в рукав.
– Черт! Черт! Черт!
Бросив деревяшку, Ева заскакала, тряся рукой. Проклятый жук полз, царапая коготками кожу. Добравшись до подмышки, он заворочался, и Ева взвыла.
Не больно.
Мерзко!
Вой, ударившись о небосвод, вернулся. Отраженный, он вибрировал и множился эхом, которого не должно существовать в болотах. Он рассыпался на отдельные голоса, заставившие Еву забыть о жуке подмышкой.
Вел бас, и глубокие тенора обвивали его, поддерживая и дополняя. На грани слышимости от них отламывались ленты фальцета, исчезая в волнах хрипловатого сопрано.
– Мамочки, мамочки… – Ева подхватила обломок березы, понимая, что не поможет.
Шутник мог радоваться: шутка удалась.
Они появились сразу с трех сторон. Седые тени выскальзывали из темноты и останавливались в нескольких шагах от Евы. Они видели ее столь же ясно, как она видела их.
Черный вожак с белой полосой вдоль хребта. В нем полтора метра роста и полтора центнера веса. Глаза желтые, что плошки, а зубы кривые, игольчатые.
Альфа-самка, напротив, белая с черными подпалинами, мирной далматиновой окраски. Череп у нее сплюснут, а губы слишком коротки, и челюсти не смыкаются.
Остальные больше похожи на нормальных волков. Окружают. Рассаживаются. И сидят, не спуская глаз с Евы.
– У… уходите, – сказала она, и альфа-самка засмеялась в ответ.
Это ветер и бред. И волки не способны смеяться, а человек, уснувший дома, не может оказаться вне этого дома. Значит… значит, все вокруг Еве мерещится. И если она уколет себя булавкой, то проснется.
Волчица продолжала хихикать.
Конечно. Просто бред. Просто болото под ногами. Вода. Ноги замерзли. Волки пришли. Если бы не бред, волки давно бы съели Еву.
Вожак хмыкнул.
– Чего вам надо? Уходите. Уходите, пожалуйста! Я… я слишком стара для вас… я врач. Врачей почти не осталось. Никого не осталось. Я из Могилева сама. Одно время в Витебске жила. Работала. А потом вернулась. И опять получается, что вернулась. Но вам же все равно. Вы ни про Могилев не слышали, ни про Витебск. И вообще вам плевать на человеческие города.
Господи, что она несет?
Волки слушали, склонив головы на бок. И только дурная волчица все приплясывала и норовила зайти сбоку.
– Вы только убивать горазды.
Синхронно щелкнули челюсти.
Но говорить надо, иначе Ева сойдет с ума. Хотя она уже сошла, если разговаривает с кадаврами, а те внимают. Интеллигентные. Сначала выслушают, а потом сожрут. Или не сожрут? Если бы хотели, так уже бы… наяву точно уже бы, но у бреда свои законы.
И Ева продолжила:
– Про вашу высадку орали все каналы. Тогда еще было много каналов. И почему-то все верили, что если связь работает, то все хорошо. А еще верили, что вы не доберетесь. Америка погибнет. Европа погибнет. Да и плевать нам на Европу! Какое мне дело до Франции или там Голландии? Я тогда в Могилеве жила! А Могилев – это же край света! И еще всегда Москва останется… незыблемая и непобедимая!
Деревяшка в руке расползлась гнилью, а жук подмышкой заворочался, напоминая о своем существовании. И Ева, дернув рукой, попыталась раздавить поганца.
– Всегда непобедимая! А тут раз и победили. И кто? Тупые твари, вроде вас… – она всхлипнула и закусила губу, сдерживая слезы. Волчица бодро закивала головой, соглашаясь.
– …оснований для беспокойства нет, – вещал с экрана бодрый диктор в очках. Поблескивала золотом в свете софитов оправа, лоснилась лысина. Выступающий иногда промакивал ее кружевным платком и при этом виновато улыбался, словно стесняясь этакой своей человеческой слабости.
На плечах его папахой возлежал белый халат, запястье перехватывал широкий браслет часов «Тиссо», а за спиной виднелись столпы диаграмм.
– И если сам факт проникновения на территорию Евразии мутировавших особей отрицать глупо, то столь же глупо считать, что наступил конец света, – завершил он и поднял стакан с минералкой. – Конечно, судьба Соединенных штатов Америки является печальным примером для всех нас, однако же подумаем, что стало причиной падения?
Ева думать не хотела. Ей было жарко. Обезумевшее солнце раскаляло город, выжигая остатки зелени и жизни. Гудел кондиционер, но даже вырабатываемый им воздух был теплым, как сок из холодильника.
Ева сидела в кресле и смотрела телевизор. Пора было собираться на работу, но это требовало действий. Встать. Отправиться в душ, смыть теплой же водой – холода в мире не осталось ни капли – грязь и пот. Вытереться. Одеться. Выйти на улицу и попытаться не умереть.
– …беспечность властей в сочетании с истерикой, захлестнувшей страну, стали теми самыми роковыми факторами, которые…
Звонок в дверь заглушил слова диктора, который не был диктором, но являлся доктором, академиком и профессором, а значит, личностью, внушающей пролетариату доверие. Ева, скользнув взглядом по карте Северной Америки, на которой раковой опухолью разрасталась краснота, встала.
До двери она доползла, чувствуя, как тяжело ухает в груди сердце – надо проверить, прежде подобная аритмия не проявлялась – и откинула цепочку.
– Вы даже не интересуетесь, кто за дверью? – осведомился седовласый мужчина в строгом костюме. Сизый лен был измят, но чист, и пахло от гостя не потом и лимонадом, а хорошей туалетной водой.
– И кто вы? – недружелюбно поинтересовалась Ева, у которой не было ни малейшего желания общаться с властями. Да и Седой вызывал инстинктивную неприязнь.
– Войти позволите? И я был бы благодарен вам, если бы вы привели себя в вид, более способствующий разговору.
Ева отступила и зевнула. Одеваться было лень. Ей и в майке хорошо, а если Седому что-то не нравится, то может проваливать. Но вместо того, чтобы высказать вполне логичное пожелание, Ева ушла в спальню и оделась.
Все равно ведь на работу тащиться придется.
Когда она вернулась, то увидела, что гость сидит в ее кресле и с преувеличенным вниманием слушает доктора, профессора и академика. Тот, оставив в покое Америку, перешел к изложению фактов. Факты казались убедительными.
– …усиленное патрулирование прибрежных вод силами объединенных…
– Чего вам надо? – Ева подвинула стул к кондиционеру и села. Теплый воздух лизал шею и забирался под воротник, остужая грудь. – И кто послал? Ева? Адам? Передайте, что с меня хватит. В проект я не вернусь.
– Воля ваша, – охотно согласился Седой. – Тем более, что проект закрыт. Все проекты закрыты, кроме одного.
– …немедленная ликвидация при выявлении и просто подозрении…
– Почему?
Диаграмма за спиной говорившего сменилась. Вместо зеленых столбов – синие, с кривой линией поверху. Как будто проволоку колючую поверх забора положили.
– …невозможность применения средств массового уничтожения, однако, никоим образом не ослабляет позиций европейских Анклавов…
– Вы ведь не настолько глупы, чтобы поверить ему, – констатировал гость и нажал на пульт. Звук исчез. Теперь доктор, профессор и академик просто шевелил губами, изредка взмахивал ручонками, а за спиной его ползли, сменяя друг друга, бесполезные диаграммы. – Катастрофы не избежать. Земля уже приняла эту чашу гнева Его.
Ну почему все они так любят пафос и «Откровение»? Загадка.
– Допустим.
– Нельзя остановить чуму, – седовласый сел, закинув ногу на ногу. На блестящих штиблетах его пыль была особенно заметна. – Но чуму можно пережить.
– Апокалипсис как чума? Альтернативненько, – Еве не хотелось соглашаться.
