Структура ещё восстанавливается. А магический перегруз – это не шутки. И если физически тело мое находилось в более-менее нормальном состоянии, то вот энергетические каналы пострадали сильно.
Мне ещё повезло, что вовсе не выгорел.
И окружающим тоже повезло, как я понимаю. И не только я.
А значит, из всей магии мне остаётся лишь теория, медитации и игры с тенью, но такие, которые не вызывают напряжения.
– Как только ты научишься не только чётко видеть связь, но и ощущать потоки исходящей и входящей энергии, станет легче, – Тимоха любил устраиваться на полу в библиотеке. Он подсовывал под задницу бархатную подушку и прислонялся к стене. – Связь двухсторонняя. Смотри, твоя сила идёт к тени и даёт ей фактическую защиту от нашего мира. Она как бы делает тень частью этого мира.
Тени тоже устраивались.
Буча вытягивалась поперек прохода, разворачивая и длинный хвост свой, и шею. Моя же пряталась за спиной, делая вид, что вообще просто так сидит.
– Но в то же время она сама поглощает силу с той стороны и отдаёт тебе. Когда поток входящий более-менее равен исходящему, то и ты, и она чувствуете себя неплохо. Также ты можешь управлять потоками. К примеру, поделиться силой с ней, что увеличит её возможности…
– А я тогда?
– Ты, как она, поглощаешь силу своего мира. Это исконное свойство всех людей. И не только людей. Все живые и неживые существа, возникшие в этом мире, являются его частью. Соответственно, связаны с миром.
Я не особо любил учиться.
Раньше.
Теория так вообще доходила туго, но Тимоху слушал. И старался.
– Способность пропускать или накапливать внешнюю энергию у разных существ или веществ отличается. Именно поэтому одни камни годятся для нужд артефакторов, а другие – нет. С золотом они работать любят, серебро тоже принимают, а вот медь или бронза – уже не то. Рубины, топазы и иные благородные камни из первой дюжины – это одно, а вот нефрит и яшма – совсем иное. Опять же, на свойства влияют огранка, окрас, целостность. У крупных камней вовсе свой характер имеется. В этом, отчасти, и сложность, что, допустим, александрит в одной огранке усиливает потоки, а в другой, напротив, гасит. Розовый алмаз отлично накапливает, а прозрачный – идеально проводит и уравновешивает разные потоки, потому их используют в сложных артефактах с ядром из многих камней. В общем, нюансов много. С растениями тоже непросто. Свойства их во многом зависят от места, в котором они росли. Да и в целом условий. Важно не просто собрать, а вовремя. Ясно?
Киваем, причём и я, и Тени.
– В живых созданиях сила накапливается, и вот в людях – куда больше, чем в животных. Тут я… не особо скажу, почему. Одни уверяют, что это будто бы свойство души, другие – что разума, который и создаёт тонкое тело. Но как по мне всё сомнительно. Есть же весьма умные неодарённые и тупые, уж извини за прямоту, дарники.
– Возможно… это свойство, но оно как… ну… талант. Кто-то умеет играть на скрипке, а кто-то нет, – отвечаю.
– Может… отец… сколь знаю, он интересовался вопросами развития дара. В том числе.
Об отце Тимоха говорить не любит.
Даже там, в дедовом кабинете, мы не стали делиться мыслями. Я не рискнул. Он промолчал. А сейчас вот… два сопливых заговорщика.
– Он от рождения был не слишком силён. Дядька… тот сильнее. Гораздо. И год от года силы прибавлялось. Когда есть тень, то растёте вдвоём. Она и ты вот.
Тень поглядела на меня и кончиком хвоста дёрнула. Крылья приподнялись, готовые распахнуться. Летать у неё пока не выходило, зато планировать научилась, с ветки на ветку так вообще отлично получалось.
– Помню, он всё замерял что-то. И с дядькой много говорил. Потом заставлял меня упражнения какие-то делать. Глупые… я делал. А он цеплял на шею амулетик. Камешек такой…
И в памяти вдруг выскочила картинка.
– Белый, – выдал я. – Такой… с одной стороны гладкий-гладкий, а с другой – колючий.
Я помню этот камень Савкиной памятью. И это что-то да значит.
– Горячий, – подумав, согласился Тимоха. – На цепочке.
Витой.
Камень тяжёлый и цепочка врезается в кожу. Сперва её просто чувствуешь, но чем дальше, тем сильнее она давит. И звенья впиваются, будто врастают внутрь. Это больно.
– Тяжёлый…
– Значит, и ты?
– Плохо помню… я… после горячки вообще мало что помню. И про камень не помнил, пока ты не сказал.
И не белый он, скорее такой вот, молочный, полупрозрачный, а внутри – искорки.
– Просто подержи для начала, – камень ложится в руку, а цепочка обвивает её, словно змея. – И посмотри. Видишь огоньки? Вот за ними и следи. Считай. Считать-то тебя научили?
В голосе сквозит эхо недовольства. Кажется, отец раздражён. И Савка замирает. Его пугает этот человек, который вдруг появился в их с мамой тихом доме. От него нехорошо пахнет. И мама становится беспокойной.
Ещё они ругаются. И мама плачет.
А он приказывает Савке идти следом. И приводит в этот… подвал? Куда? Так, надо полегче, чтоб не разрушить хрупкое это воспоминание. Привёл и привёл. Расслабимся…
– Савка? – Тимоха качнулся навстречу.
– Пытаюсь вспомнить. Не мешай.
– Тень призови, пусть поделится. Иногда они видят больше, чем ты можешь. И лучше работают с тонкими структурами.
Зову, хотя не совсем понимаю, как она поможет. Но тень нависает надо мной, крылья её разворачиваются, заслоняя меня от Тимохи. А в выпуклых глазах отражаюсь я-нынешний.
Или…
Да, так и есть.
Теперь я вижу, реально вижу, но как бы… точно не на плазме. Скорее уж напоминает первые телевизоры, кинескоп которых сверху накрывали увеличительным стеклом. И фигурки нелепы, но ведь…
Так, а запомнить она запомнит, если что?
– Тени способны вытащить почти любое воспоминание из числа активных, – подсказывает Тимоха. – Правда… скажем так, особенности восприятия накладываются.
Ну да.
И отец в этом телевизоре чужих глаз похож скорее на ворона, чем на человека. Он несуразно длинен и тощ, а чёрные одеяния – то ли плащ, то ли ряса, усиливают сходство. Лицо и то выглядит серым.
И недовольным.
До крайности.
– Смотри, – снова звучит приказ.
И Савка подчиняется.
Я отвожу глаза от тени. Пересмотрю позже, а пока надо самому в себе разобраться. Значит… отца не было, а потом он появился. И принёс какую-то подвеску, которая ни хрена не простая, потому что я ощущаю, как она нагревается в руке. Медленно так. И от этого страшно.
Мама рассказывала, что есть такие артефакты, которые, если в руку взять, загорятся и руку спалят.
А в других – проклятья прячутся.
Но отец не стал бы.
Так, опять мысли и личности путаются. Ладно. Пусть. Позже разделю.
– Смотри.
Смотрю. Уже не Савка – я. От жара и страха в животе урчит. И сидеть неудобно. Табурет жёсткий, подушечку никто подложить не додумался.
А искорки.
Играют. Вспыхивают и гаснут. Вспыхивают… только камушек тяжелеет.
– Нет, – отец чем-то недоволен. – Так дело не пойдёт. Дай.
И вырывает. Резко. Так, что цепочка больно скользит по руке. Отец же, перехватив ладонь, одним движением вспарывает кожу. И острая боль пронизывает руку до локтя. Савка вскрикивает.
– Хватит ныть. Как баба…
Он бросает это и морщится, добавляя:
– Чего ещё ожидать от…
Правда, в последний момент сдержался. Но и так понятно.
Любовь?
Ага. Хрена с два. Он же возит камнем по Савкиной раскровавленной ладони, чтобы потом сунуть платок.
– Прижми.
И Савка прижимает. Теперь ему совсем-совсем страшно.
– Послушай, – отец, кажется, начинает понимать, что как-то иначе надо диалог выстраивать. Гений педагогики, хренов. – Это просто проба. Я хочу понять, можно ли разбудить в тебе кровь. Это неприятно, да, но нужно потерпеть. Если у тебя есть хоть крупицы дара, они откликнутся. И перед тобой откроются весьма интересные перспективы. Ясно?
Нет.
Я-то вижу, что Савке эта речь – белый шум. Но он кивает. На всякий случай. Потому что боится разозлить отца ещё сильнее.
– Нужно просто немного потерпеть, – он и себе руку прокалывает, но куда как аккуратней. – Постарайся.
Можно подумать, есть иные варианты.
И Савка снова кивает.
– Вот так…
Цепочка ложится на шею, а отец, оттянув ворот рубашки, пальцем пропихивает её глубже, к коже. Он же и пуговицы пытается расстегнуть. Когда же те не поддаются, просто дёргает и пуговицы летят на пол. Мама расстроится. Она всегда расстраивается, когда Савка одежду портит. Даже если он не специально.
– Смирно сиди, – отец обрывает попытку сползти с табурета и собрать пуговицы. – Попытайся нащупать внутри себя источник.
Какой?
Он бы объяснил ребёнку, чего искать.
А камень начинает разогреваться. И тяжелеть. Он, сперва лежавший где-то на груди, медленно съезжает, оставляя после себя горячий след. И повисает на цепочке, и шея клонится под тяжестью её.
Что за…
А потом воспоминание просто обрывается.
– Савка? – меня держат. И Тимоха явно нервничает. – Савка, ты…
– Что случилось?
– Ты сидел. С ней вот. А потом вдруг полыхнул силой и падать начал.
Тень крутится рядом, посвистывая и пощёлкивая. И перья её стоят дыбом. Буча тоже взволнована. Почему-то мне кажется, что эти двое вполне сносно болтают между собой. Буча вон и башкой кивает. Вот… точно обсуждают.
Или это уже паранойя?
– Вспомнил… кое-что.
Голова гудела. А внутри вот… вот дерьмо. Тонкое тело зияло свежими дырами.
– Погоди. Сидеть можешь? – Тимоха придерживал меня. – А лучше ложись… вот так…
– Тим? У вас всё в порядке? – Татьяна, конечно, не нашла момента лучше. – Я ощутила всплеск…
– Это Савка вспомнил кое-что. Вот теперь…
– Вот… вот я говорила, что нужно ограничители носить! Нет, ну где это…
Где это видано, где это слыхано… и прочее, прочее…
– Клади его на пол, давай… – Татьяна вытаскивает из-под платья камушек.
На цепочке.
Правда, не белый, а желтый, что капля солнечного света.
