Никита Киров "Прорвёмся, опера! Книга 4"

Эксперт выпрямился и достал фонарик, направил свет на шею, потом провёл лучиком по бокам туловища, задержался на животе.

– А теперь обрати внимание на трупные пятна. Локализуются по нижней поверхности тела, но, что важно, они не смещаются при надавливании, лишь слегка бледнеют. Это значит, что кровь окончательно зафиксировалась в капиллярах, а процесс гипостаза завершился. Опять же, ключевой показатель: кровь начинает стекаться в нижние участки тела спустя 30–40 минут после смерти, а полное формирование пятен происходит в течение четырёх-шести часов. Что нам это даёт? – Ваня торжествующе взглянул на меня, как профессор на нерадивого аспиранта.

– Мне фиолетово.

– Вот именно! Это даёт нам временное окно, которое подтверждает изначальный вердикт: смерть наступила уже теперь примерно…

Он посмотрел на часы, подсчитывая.

– Все, хорош, – я повернулся, чтобы уйти.

– Но это ещё не всё, – бубнил мне в спину дотошный эксперт. – Температура тела. На ощупь кожа холодная, но на уровне глубоких тканей ещё сохраняется остаточное тепло. С момента смерти в среднем температура тела снижается на градус-полтора в час. Я вот только что замерил ректальную температуру – 34,2 градуса. С учётом условий окружающей среды, этот показатель как раз вписывается в заявленный временной промежуток.

– Ой, слышь, давай без этих ректальных подробностей, – я даже на какое-то время пожалел, что передо мной сейчас стоит не Ручка, а заучка. Хотя с практической точки зрения, знания молодого ценны, он молоток и всё такое.

– Ну и ещё один критерий – высыхание роговицы, – добивал меня Ваня, когда я уже торчал в дверном проеме лаборатории. – У трупа глаза закрыты, а значит, процесс высыхания идёт медленно. Уже успела появиться характерная мутность роговицы, но радужка ещё хорошо различима. Характер высыхания свидетельствует, что прошло не больше десяти часов со времени смерти. Уверен, что Яков Вениаминович точнее бы не определил.

– Он что у нас, так и лежит в стационаре? – я с радостью перевел тему и кивнул на стоящий в углу секционной захламленный стол Ручки.

Вернее, письменный стол в лаборатории был общий, но Ручка его оккупировал своим хламом: сломанный вентилятор, какие-то сомнительные книги совсем не медицинского содержания и прочая дребедень.

– Выписывать его не хотят?

– Не знаю, – Ванька помотал головой. – Раз так быстро вернулся обратно в больничку, то проблемы очень серьёзные, с башкой уже что-то. И если бы он там ещё не пил, то, может быть, и получилось бы вылечиться, а так… Слушай, Паха, а вдруг я таким стану? – Ваня посмотрел на меня с беспокойством. – Вот сколько судмедов знаю, все алкаши, поголовно, Ручка ещё, между прочим, не самый большой выпивоха.

– Не станешь, – уверенно ответил я, точно зная, что в будущем он с синькой не свяжется.

Сколько с ним проработал, он так и позволял себе принять только по большим праздникам и помаленьку, так что ему это не грозит.

– Надеюсь, – пожал тот плечами и снова потянул меня к трупу.

– Задрал ты.

– Нет, нет! Там кое-что интересное.

Тело Миши Зиновьева под простынёй лежало в голом виде, а когда мы его нашли, он был в грязной майке-алкашке и шортах. Ваня стянул с трупа простынь теперь уже полностью.

– Вот, гляди, порезы.

– А это разве не после вскрытия остались? – с интересом уставился я на следы.

– Нет, мой разрез – вот, через грудину и живот вдоль оси тела. А это преступник оставил.

На теле было несколько небольших, но глубоких порезов, на груди, в животе. А при осмотре на одежде крови не было.

– Раны нанесли после смерти, и потом, получается, нацепили одежду на тело, майка ведь изнутри измазана, но ничего почти не проступило наружу, я тогда подумал, что грязь это, – Ванька будто прочитал мои мысли. – И я, знаешь, что думаю… вот когда названия органов на прошлом месте преступления писали, так теперь будто именно их и хотели забрать. Как трофей, наверное. Лёгкие, поджелудочная… трахею только не тронули, ну и прямую кишку тоже, извини за подробности.

– Чё ты извиняешь, я и не такое видал. Но вырезать, получается, не стали?

– А потому что нужен подходящий инструмент, – судмед показал на секционный нож, лежащий на столике. – А тут будто резали чем-то тупым, потом поняли, что бесполезно, и бросили. Будто даже стыдно стало показывать, вот и спрятали от греха подальше, чтобы мы не видели. Ну или новичок это был, – он пожал плечами, – а может, и опытный, раз знает, что где находится. Просто с руками что-то не то, нервы, может, или пьяный, или псих с шизой.

На месте преступления, под диваном, мы нашли складной нож с точками ржавчины на клинке. Кто-то его бросил и запинал под диван, но мы заглянули и туда, нашли. Вполне этот ножик могли использовать, как инструмент, так что мы его изъяли, надо будет направить на экспертизу.

– Но этот кто-то органы знает, – задумчиво произнёс я. – И на латыни у него бзик.

Две версии – маньяк, которому понравилась идея с органами, но не хватило ума или навыков довести дело до конца, и он бросил – или Сафронов решил избавиться от слишком много знающего подопечного, маскируя всё под маньяка, о котором в городе, конечно, уже начали трепаться.

И третья – ведь может быть наоборот, что маньяк решил замаскировать всё под разборки братвы. Короче, они так всё запутали, что уже не поймёшь, кто кем вдохновлялся и кто под кого косит.

Одно я знаю точно – Кащеев из СИЗО задушить Зиновьева не смог бы никак. Да и этот плюгавый озабоченный не смог бы повалить молодого здорового спортсмена, а схватка в подвале, судя по следам, была яростная, Миша защищался изо всех сил, пытаясь сбить душителя, пару раз даже впечатал его в стену. Но потом нехватка кислорода дала о себе знать…

Я забрал справку, поблагодарил Ваньку и пошел в больницу. Она находилась недалеко. Там я проведал бледного как смерть Толика и пообещал навещать его чаще и принести какие-нибудь книжки, потому что читать он обожал, а до смартфонов и электронных книг у нас ещё дело не дошло. Куртку его забрал у медсестёр, унесу куда-нибудь на чистку и ремонт, будет ждать хозяина, когда он выпишется. Ну или куплю ему новую, если ничего не выйдет, деньгиу меня пока есть.

После этого я отправился в прокуратуру вместе с Сан Санычем, а то время позднее, надо проводить Ирину, ведь на улицах сегодня совсем неспокойно. И хрен знает, что с этим маньяком, но недобрые подозрения не утихали.

Наверное, эти дни поживу у неё, пока не станет ясно. Она-то хотя бы, в отличие от двух моих жён из первой жизни, не удивится, если опер вдруг посреди ночи отправится на работу. И сама, в общем-то, такая же.

– Что там сегодня было? – Ирина кинулась обниматься прямо в коридоре, не обратив внимания, что на нас таращатся помощники прокурора. – Паша, да что там было? Я чуть курить не начала, пока новости слышала. Стреляли в вас?

– Курить начинать не надо, – успокоил её я. – Толика задели, но выкарабкается, а мне только вот, ерунда, – я показал на пятно на джинсах, у колен, которое никак не мог очистить платком. – Упал в грязюку, не оттирается.

– Ну, мне принеси, постираю, – шёпотом сказала Ирина, отойдя на шаг. – У меня работа ещё, но ты подожди, скоро закончу. Ломается там злодей, хотя чистосердечное уже писал.

Она заметила помощников, но не смутилась, будто так и надо, погладила Сан Саныча, который всё ждал её внимания, нетерпеливо маша хвостом, а после вернулась в кабинет.

Кобылкина не было, только у стола Ирины сидел небритый жулик в спортивном костюме, который жевал спичку, и за своим столом расположился следак Димка Румянцев, отвечающий за сегодняшнюю операцию с налётом на зал Сафронова. Он всё писал и писал, и стопка бумаг перед ним росла.

– Пиши-пиши, Димон, – я поздоровался с ним. – Писанины тебе много предстоит.

– Больше бумаги – чище жопа, – выдал он свой жизненный принцип.

Сидящий у стола Ирины жулик заблеял тонким смехом, но после наших тяжёлых взглядов заткнулся.

За последние несколько недель Димка сильно похудел от нервяков, лицо осунулось, под глазами мешки. Беспокоился, что его подтянут к одному делу, когда по наводке покойного бывшего важняка Рудакова он испортил улики, но я отмазал Димку от соучастия. Дальше я особо и не напоминал об этом случае, ну а ему хватало ума не вредничать и работать вместе со мной на совесть.

– Взяли Сафронова, – рассказал новость Румянцев, – прямо на вокзале, он вернулся сегодня. Но он всё отрицает, и никто на него ничего не рассказал, сюда уже адвокат едет его. Самый вредный гад достался ему.

– Домрачев? – уточнил я.

– А кто ещё-то, он как иголка в жопе… у него в клиентах три наших подследственных, и с каждым геморрой.

– А ты всё о жопах и о жопах, – пошутил я. – Будет отмазывать?

– И отмажет, – следак кивнул. – Прямых доказательств нет, все косвенные, показаний на Сафронова из его банды никто не дал. А заодно этот Домрачев и родственничка своего тоже будет тянуть из камеры, мол, было убийство, пока он сидел – надо выпускать, не виноват, значит. А Генка злится, что версия срывается. Его бы на повышение забрали, если бы маньяком Кащеев оказался.

– Забрали бы, – я кивнул.

Ну вслух я не сказал, что случилось бы это только через год или два, Кобылкин уехал бы в Питер, где стал бы следователем по особо важным делам, как было в первой моей жизни. Не сказал, конечно, просто отметил это себе обдумать получше…

– Филатов, хватит паясничать, – тем временем устало сказала Ирина, продолжая допрос своего «клиента». – Свидетели видели, как вы тащили ковёр с завёрнутым в него телом Иванова в машину, причём на тот момент Иванов ещё был жив и звал на помощь. Но вы были пьяным и не слышали этого.

– Да я ничё не знаю, чё вы мне шьёте по беспонту! – огрызнулся жулик. – Сидел я себе, ящик смотрел, а тут менты врываются, по почкам мне настучали, пинали, беспредельщики. И в кабинете били, и справочником били, и слезоточивым газом пытали, и собаку натравили…

– Есть показания, где вы признались…

– Выбили пытками, на! – с видом победителя заявил он. – Мы жаловаться будем-на…

Ирина закатила глаза и посмотрела на меня. Допрос явно затянется. Я аккуратно поманил Ирину к себе.

– А у него же тоже Домрачев? – я показал на жулика и подмигнул Ирине. – Вроде бы его назначили государственным защитником, да? Бесплатным.

– Да, его, – Ирина кивнула, – денег-то на своего адвоката нет, а никого другого в коллегии под рукой не было, назначали Домрачева. Хотя наши говорят, что тот со своими коллегами поругался недавно, вот ему в отместку и этого кадра в нагрузку дали. Домрачев его и научил, как петь надо, вот и ломается теперь.

– Но сильно стараться адвокату смысла нет, раз бесплатно… Димон, – воскликнул я специально погромче. – Раз Домрачев сюда едет, то будет тянуть отсюда основного клиента, а не какого-то алкаша. И раз ты говоришь, что Сафронова всё равно придётся выпускать, можно предложить адвокату сделку. Мол, мы Сафронова выпустим без проволочек, а ты этого сильно не защищай, так только, для приличия, – я показал на оробевшего Филатова. – Он согласится, делать ему будто нефиг, алкаша спасать, – я глянул на жулика, – и вот тогда мы тебя сразу подтянем и за дачу ложных показаний, и за всё остальное. Тогда тебе будет не просто убийство по неосторожности, а убийство с отягчающими. Ведь убиваемый-то ещё был жив, а ты его хотел живьём прикопать. Это сразу двадцатку тебе дадут, а то и расстрел выпишут.

– Вы чего? – он начал вставать, но тут зарычал Сан Саныч, и Филатов торопливо опустил задницу на стул.

– Мы чего? Это ты чего отказываешься? Тебя Андрей Сергеич допрашивал, и уж он тебя даже пальчиком не тронул, а ты про него – пытки, пытки, – я покачал головой. – Не доводи до плохого, капитан Филиппов – человек спокойный, не нервный, а вот за себя не ручаюсь. Так что твоя писулька про пытки никому не понадобится, её твой же адвокат на суде забреет, мол, врёт и не краснеет.

Едва почуявший свободу Филатов сдался, ну а Домрачеву и правда будет на него пофиг, ему никогда не нравилось дежурить бесплатным адвокатом.

Вот Филатов и дал показания. А вскоре явился Кобылкин, вслед за которым зашёл сам Домрачев.

– Короче, – громогласно вещал адвокат, – проститутку ты на него не повесишь, я в курсе, что с ней Зиновьев имел отношения, он её бил при свидетелях, и наверняка её и придушил, как того барыгу. Ещё есть показания, что это покойный Зиновьев убил того наркобарыгу, и второго тоже, которого битой забили. А что до бабы-алкашки – ну, это сожителя её колоть надо! Кащеев с ней вообще никак не связан, он её даже не знал, в жизни не видел.

– А ювелирка? – рявкнул Кобылкин. – У него ювелирку погибшей нашли!

– А это… – Домрачев посмотрел на меня и явно передумал говорить, что это подкинули менты, – а с этим надо разбираться.

– А кто тогда Зиновьева придушил? – спросил Гена, опускаясь за стол.

– А я-то откуда знаю? Не Кащеев – точно, он в СИЗО сидел.

– Может, по приказу Сафронова это сделали? – ехидно спросил я. – Чтобы от лишнего свидетеля избавиться.

– Да ну вас, – адвокат отмахнулся. – Шутники. С Филатовым что?

– Признался, – сказала Ирина.

– А, ну и сам дурак, я же ему всё объяснял, что говорить, – без всякой вежливости бросил Домрачев, даже не глядя на подопечного, словно его тут и не было. – Так уж и быть, семёрку ему выбью, жопа есть – отсидит. А вот Кащеева – отпускай!

– На него есть заявления от соседей, – не успокаивался Кобылкин. – Есть зафиксированные покушения на изнасилования, есть нападение на сотрудника милиции при исполнении…

– Да не на волю отпускай, – неожиданно спокойным голосом сказал адвокат. – А в психушку, на судебно-психиатрическую экспертизу. Признают его психом, пусть лучше там сидит, и всем от этого спокойнее будет, и матери переживать меньше, и мне кровь пить перестанут. Ладно, – он проигнорировал негодующее мычание Филатова и повернулся к Димке. – Теперь насчёт моего подопечного. У вас на господина Сафронова ничего нет…

Они пошли курить, и уже всем понятно, что Сафронова сегодня отпустят под подписку о невыезде. То ли бандит так запугал своих людей, что они никак его не выдали, то ли у них как в секте – есть безоговорочный лидер, ради которого адепты пойдут на всё, тут пока непонятно.

Хреново, что выпустят. Но кроме РУОП на Сафронова были намётки и в ФСБ, а я сам видел, что местная братва этого увальня не любит. Покопаю-ка я в эту сторону, чтобы и за Толика отместку дать, и не пустить бандита во власть.

И для этого надо бы поговорить с Артуром, ведь в первой моей жизни Сафронов в городе не являлся. Как-то это связано – ведь сейчас Артур жив, а ОПГ «Орловские» не появилось, и расклад сил совсем другой.

Надо искать маньяка, а заодно – не допустить ещё одного покушения на себя. Раз Сафронов так взялся за моё устранение, выходит, мои вопросики и правда его напугали, и где-то можно найти явный хвост, как его прищучить на этом деле. Надо искать, что именно его беспокоит.

Филатова увели под белы ручки обратно в СИЗО, Кобылкин ушёл, размахивая ключами от машины, и мы остались с Ириной вдвоём, если не считать пса. Она положила на стол сумку и достала оттуда зеркальце. А я подошёл к подоконнику и нажал кнопку Play на стоящем там магнитофоне.

Оттуда раздалось что-то заунывное и протяжное, потом какой-то хор начал что-то исполнять на незнакомом языке.

– Это что такое? – спросил я и огляделся в поисках обложки кассет.

– Песни каких-то монахов, тибетских, вроде, – Ирина вздохнула. – Димка постоянно включает всякую ерунду. Монахов каких-то, всё остальное. Включи лучше радио.

Где-то в глубине головы появилась мысль, но я никак не мог её уцепить, чтобы развить. Ладно, пока оставлю, в нужный момент выплывет.

* * *

Два дня спустя

– Чем обрадуешь, Кирилл? – спросил я, протискиваясь к криминалисту в каморку. – Пришли результаты?

– Вот как раз хотел тебе звонить, – он пожал мне руку и полез за справками. – Под вечер уже приехали, я только домой собирался уходить.

Результаты сделали быстро, потому что генерал Суходольский помимо того, что орал на нас все два дня, что был здесь, сделал полезное дело – пинал областных криминалистов, чтобы долго не затягивали с экспертизой. И вот уже вечером десятого числа на столе у Кирилла лежали справки с печатями.

– Слыхал новость? – он показал на выключенное радио. – Взрыв в Москве на кладбище сегодня устроили, на могиле у афганского ветерана. Кто кого – пока непонятно, но шухера навели – во!

– Слыхал, – я кивнул, правда, только смутно припоминая детали из первой жизни, потому что сегодня об этом ещё не слышал.

– Короче, – криминалист положил справки перед собой и разгладил их ладонью, – проверили следы на коже, проверили перчатки те драные, проверили кофту медсестры, сравнили. Короче, – повторил он, – что-то не бьётся, Паха.

– Что именно, Кирюх?

– Струна, которую ты нашёл, гитарная, у неё керн стальной, – Кирилл провёл линию в воздухе, – а оплётка – бронзовая. Вот эти же частички бронзы с оплётки найдены на перчатках, которые там же лежали в сумке, а судмеды подтвердили, что следы на пальцах у Зиновьева совпадают с размером найденной тобою струны, Паха. И на шарфе у того мужика такие же следы, а на ней самой нашли пару волокон шерсти.

– То есть, барыгу задушил Зиновьев, – кивнул я. – Там кто-то из их кодлы на него и говорил. И того, которого забили битой, на него же и спихнули. Но эти две темнухи на него и запишут.

– Ну да, – неуверенно кивнул Кирилл. – А вот сам пацан, Тимофеева проститутка и медсестра…

– Фёдорова, – напомнил я.

– Точно. Вот они убиты струной потолще. В области тупили почти неделю, но зато теперь точно говорят, по соскобам с кожи и по следам на одежде, что оплётка у этой струны – никелевая. И, возможно, все убиты одной и той же струной, но тут не сто процентов. Была бы она на руках – было бы сто процентов.

– Понятно. Спасибо, Кирилл, ты настоящий друг.

– Да обращайся.

Из показаний задержанных уже было понятно, что придушил барыгу Миша, это он перестарался, ведь приказа убивать не было, только напугать. Но от кого приказ – все хранили тишину. А слова на латыни написал и нож воткнул в окоченевшее тело смеха ради, чтобы запутать тупых ментов, как он сам говорил приятелям. Не любил он ментов, поэтому и с сестрой скандалил, что она с Толиком встречается.