Он снова взял ложку и продолжил есть, как будто ничего не случилось. Я сидела, глотая ком в горле, но не проронила ни звука.
Я ждала, что ночью мать придёт ко мне. Что войдёт в комнату, обнимет, погладит по голове. Что шепнёт, что всё хорошо. Что они просто не понимают, что маленькая девочка не заслужила удара. Я ждала всю ночь. Но она не пришла.
Тогда я впервые поняла, что здесь всем на меня наплевать. Что никто не утрёт мне слёзы. Никто не скажет, что меня любят.
Я была сама по себе. И мне придётся самой учиться выживать.
***
В восемь лет я впервые испытала настоящий страх. До этого мне было больно, обидно, горько, но не страшно. Я ещё не понимала, что может быть хуже удара, хуже холодного равнодушия матери, хуже равнодушного взгляда отца. Но в тот день я поняла.
Это началось с пустяка. Я мыла посуду, как делала каждый вечер, пока мои братья сидели в комнате и болтали. Руки были мокрые, губы сжаты. Я торопилась, потому что знала – если задержусь хоть на минуту, брат разозлится. Он уже звал меня, но я не могла бросить посуду – если не домою, потом меня же и накажут за это.
Я пыталась сделать всё быстро, но пальцы скользили по мокрым тарелкам, и страх только мешал.
– Сколько тебя ждать?! – раздражённо бросил он, не поднимаясь с дивана.
Я сглотнула, бросила полотенце и повернулась к нему.
– Я… я только закончила…
– Принеси мне воды.
Я хмуро посмотрела на него. Он сидел, раскинувшись на диване, держа в руках телефон, и даже не смотрел на меня. Просто кинул приказ, как будто я не человек, а мебель. Я посмотрела на него и впервые в жизни сказала:
– Возьми сам.
Тишина разрезала комнату. Как острый нож по натянутой ткани. Братья замерли. Секунда. Две. Я сразу поняла, что совершила ошибку.
Его глаза медленно оторвались от экрана, и он посмотрел на меня другим взглядом. Не просто злым. Опасным.
– Что ты сказала?
Я почувствовала, как внутри всё сжалось. Я не должна была так говорить. Я должна была молчать и подчиняться. Я знала это. Но в тот момент что-то во мне взбунтовалось. Что-то маленькое, глупое, но слишком упрямое.
– Я сказала, возьми сам.
В следующий миг он уже был рядом. Рука вцепилась в мои волосы. Рывок. Я вскрикнула. Боль резанула по коже, и я упала на колени прямо на каменный пол. Слёзы сами навернулись на глаза, но я не позволила им пролиться.
– Ты решила, что у тебя есть голос?!
Он дёрнул снова, заставляя меня поднять голову.
– Ты всего лишь девка! Ты – никто!
Я задрожала. Я хотела закричать, но не посмела. Я не могла ответить, не могла сказать, что мне больно. Потому что это разозлит его ещё сильнее. Он не хотел слышать оправданий. Он хотел слышать только послушание.
– Ты не имеешь права мне перечить!
Я только кивнула, хотя внутри всё кричало. Но ему было мало. Рывок – и меня швыряет в сторону. Я ударяюсь спиной о стену, воздух резко вырывается из лёгких. Грудь сдавило от ужаса.
Я не понимала, за что. За то, что отказалась принести стакан воды? За то, что осмелилась сказать “нет”? Я только начала понимать, что в этом доме женщина не имеет права голоса. Но этого было недостаточно. Я должна была не просто понимать. Я должна была запомнить это навсегда.
Он медленно подошёл ко мне и присел рядом. Я чувствовала его дыхание, слышала его злую усмешку.
– Хочешь, я тебе кое-что объясню?
Я сжалась, стараясь стать как можно меньше.
– Ты – девка.
Я смотрела в пол.
– А знаешь, кто такие девки?
Я не ответила.
– Это те, кого можно ударить, если они забывают своё место.
Я покачала головой, словно это могло отменить его слова.
– И знаешь, что будет, если ты забудешь это снова?
Он наклонился ближе, и я почувствовала, как меня охватывает ужас.
– Я сделаю так, что ты никогда больше не сможешь перечить.
Я всхлипнула, но быстро зажала рот руками. Я знала, что плакать нельзя. Потому что это его только разозлит. Потому что он получит удовольствие, зная, что я боюсь.
– Всё поняла?
Я кивнула, не поднимая глаз.
– Скажи.
Я задохнулась.
– Поняла…
Он довольно хмыкнул.
– Вот и хорошо.
Когда он ушёл, я осталась лежать на полу. Мне было восемь. И я уже знала, что этот дом никогда не будет мне домом. Я никогда не буду здесь в безопасности. Меня не спасут. Меня не защитят. И если я хоть раз забуду об этом, то мне напомнят. Жестоко. Больно. Так, чтобы я больше никогда не смела спорить.
***
Мне было десять, когда отец впервые избил мать. Не просто накричал. Не просто толкнул. Он бил её. Бил так, что у меня до сих пор перед глазами стоит этот ужас.
Я сидела в углу кухни, играя с куклой. Маленькой, пластмассовой, с запутавшимися волосами. Других у меня не было. Эту я нашла пару месяцев назад в мусоре за домом. Братья смеялись, говорили, что игрушки для дураков, но я всё равно брала её с собой, когда могла. Сегодня можно. Сегодня я ждала, пока отец и братья поедят. Потому что мы с мамой ели после них. Так было всегда. Мы ждали. Даже если были голодны. Даже если ужин остывал и уже не был вкусным. Они должны были насытиться первыми.
Я сидела, тихо шевеля губами, будто разговаривая с куклой. Старалась не шуметь, не привлекать внимания. Но когда раздался звук удара, я всё равно вздрогнула.
Отец сплюнул чай на пол. Я увидела тёмное пятно на ковре. Мама стояла рядом с чайником. Руки сжаты в кулаки. Пальцы дрожали. Она поняла, что случилось. Я нет. Ещё нет.
– Что это за дрянь?! Голос отца был спокойным. Я уже знала, что это самое страшное – когда он не кричит, а говорит тихо.
Мама замерла. – Чай…
– Ты считаешь меня идиотом?!
Она взялась за край стола, словно это могло её спасти. Но это было бесполезно. Она уже была виновата.
– Я… я, наверное, перепутала сахар с солью…
Секунду всё было тихо. Я почувствовала напряжение, как будто в воздухе застыло что-то страшное. Братья переглянулись. Один хмыкнул, другой скрыл улыбку за ладонью. А отец молниеносно поднялся.
Я даже не успела моргнуть. Глухой удар разорвал тишину. Мама отшатнулась назад.
– Ты тупая?!
Она схватилась за край стола, чтобы удержаться на ногах. – Простите… Я… я сейчас сделаю новый…
Отец снова ударил. Я замерла. Мама пошатнулась. Я видела, как она падает. Она упала на колени, выронив из рук полотенце.
– Ты хочешь, чтобы я пил грязь, а не чай?!
Я смотрела, не дыша. Я сжала куклу в ладонях, так сильно, что ногти впились в пластик. Я боялась пошевелиться. Но ещё больше боялась, что мама заплачет. Потому что если она заплачет – он ударит сильнее.
Я не помню, как оказалась под столом. Но сидела там, сжавшись в комок. Сердце билось в ушах, дыхание сбивалось от страха. Я не могла даже вздохнуть.
В доме никто не вмешался. Братья не отвели глаз. Один из них спокойно жевал хлеб. Другой перелистывал телефон, не отрываясь от экрана. Будто это был не побои, а обычный семейный вечер.
Мама не кричала. Она только закрыла голову руками. Она уже знала, что это бесполезно. Она не пыталась защититься. Просто ждала, когда он устанет.
Я смотрела на неё и впервые поняла, что женщинам здесь не помогают.
Отец вышел из комнаты, словно ничего не случилось. Вернулся через минуту. Взял кусок хлеба. Сел за стол. Посмотрел на мать, которая всё ещё лежала у его ног.
– Сделай новый чай.
Мы не ели в тот вечер. Когда они встали из-за стола, ничего не осталось. Ни крошки хлеба. Ни глотка чая. Только грязные тарелки, небрежно оставленные на скатерти, и запах еды, который был хуже, чем голод.
Я не спросила у мамы, хочет ли она есть. Я и так знала ответ. Она сидела на полу, не двигаясь. Её руки дрожали. Лицо было бледным, на щеке расползался след от удара. Я видела, что она слишком слаба, чтобы подняться. И не только из-за боли. Её сломали. Не этим вечером. Не этим ударом. Гораздо раньше.
Я просто села рядом. Поджала ноги к груди. Прислонилась плечом к её плечу. Она не посмотрела на меня. Просто глухо выдохнула.
В комнате было тихо. Они ушли, оставив нас в темноте. Только тихий стук часов и гул за окном. Я слышала, как мать медленно дышит, пытаясь пересилить боль. И я поняла – она не плачет. Не потому что не хочет. Потому что не может.
Я накрыла её ладонь своей. Она не отдёрнула руку. Но и не сжала в ответ. Я хотела сказать ей, что всё будет хорошо. Но не смогла. Потому что знала – не будет.
Я не помню, как закончился этот день. Но помню, что не спала той ночью. Я лежала, уткнувшись в подушку, и думала только об одном. Если однажды на её месте окажусь я… Никто даже не встанет из-за стола.
В двенадцать лет я случайно подслушала разговор братьев. Я не собиралась подслушивать. Просто шла по коридору, несла кувшин с водой, когда услышала своё имя. Остановилась. Замерла за дверью. И услышала то, что никогда не должна была услышать.
– Скоро можно будет отдать её замуж.
– Главное, чтобы не позорила семью.
Я почувствовала, как похолодели пальцы. Кувшин дрогнул в руках. Я сжала его крепче, боясь, что уроню и выдам себя. Они говорили обо мне. Но как о вещи. Как о чём-то, что можно передать из рук в руки. Как будто я не человек. Как будто у меня нет ни чувств, ни мнения. Я хотела сказать, что я здесь, что я живая, что я слышу их. Но не смогла. Просто стояла в тени и слушала дальше.
– Надо подыскать ей хорошего жениха.
– Кто захочет такую? Упрямая.
– Вот именно. Надо найти того, кто умеет ставить баб на место.
– Отец решит. Он знает, кому её отдать.
Они говорили спокойно. Как будто обсуждали покупку скота. Как будто решали, кто купит старую корову или выберет лучшего барана. Только на этот раз я была этим бараном. Мне стало по-настоящему страшно. До этого я ещё надеялась, что у меня будет будущее. Что я сама выберу, кем быть, что делать, кого любить. Но в этом доме за меня уже всё решили.
– Может, подождём? Ей только двенадцать.
– Ты дурак? Какой подождём? Пусть привыкает к мысли.
– Ты думаешь, ей есть куда деваться?
– А если сбежит?
Я почувствовала, как перехватило дыхание. Если сбежит. Они даже это обсуждали. Даже это предусмотрели. Они знали, что я могу захотеть уйти. Но не боялись. Потому что были уверены – мне некуда идти. Один из братьев глухо рассмеялся.
– Сбежит? И куда? Её найдут через день.
– И тогда уже мы будем решать, что с ней делать.
В голосе было что-то ледяное. Что-то, от чего мне стало дурно. Я не помню, как оказалась в своей комнате. Не помню, как прошёл остаток дня. Только то, что сердце колотилось так громко, что, казалось, его слышно во всём доме. В ту ночь я не спала. Лежала в темноте, смотрела в потолок. И впервые в жизни почувствовала, что я в клетке. Что вокруг стены. Что мне никогда не выбраться из этого заточения.
***
В пятнадцать лет я в последний раз сказала “нет”. За это меня заперли в комнате на три дня. Без воды. Без еды. Без надежды.
К тому времени мамы уже не было. Она умерла, когда мне было тринадцать. Я помню тот день, но не её похороны. Меня не пустили.
– Девкам незачем смотреть на смерть.
Я не плакала. Не потому что не хотела. Потому что не могла. Я просто стояла у окна, смотрела на улицу и ждала, когда она вернётся. Но она не вернулась.
