– Ах, вы прекрасно это знаете.
– Нет.
– Судя по вашей гримасе, вы догадываетесь.
– Об отставке господина де Шуазеля?
– Вот именно.
– Это невозможно, графиня.
– Тогда – лошадей!
– Послушайте, строптивица…
– Подпишите либо приказ о заточении в Бастилию, либо об отставке министра.
– Можно придумать нечто среднее, – возразил король.
– Благодарю вас за такое великодушие, государь: если я правильно поняла, мне позволят уехать без помех.
– Графиня, вы женщина.
– К счастью, это так.
– И о политике рассуждаете воистину как своенравная, разгневанная женщина. У меня нет причины дать отставку господину де Шуазелю.
– Как же, он идол ваших парламентов, он поддерживает их бунт.
– В конце концов, нельзя же без предлога…
– В предлоге нуждается только слабый.
– Графиня, господин де Шуазель – порядочный человек, а порядочные люди редки.
– Этот порядочный человек продает вас черным мантиям, которые поглощают все золото у вас в королевстве.
– Не будем преувеличивать, графиня.
– Не все, так половину.
– О господи! – вскричал раздосадованный Людовик XV.
– В самом деле, – также возвысила голос графиня, – до чего я глупа! Какое мне дело до парламентов, до Шуазеля, до его правления? Какое мне дело до самого короля – ведь я у него не более чем крайнее средство?
– Вы опять за свое.
– Да, государь.
– Ну, графиня, дайте мне два часа на размышление.
– Даю вам десять минут, государь. Я пойду к себе в спальню, подсуньте мне под дверь ваш ответ: вот бумага, вот перо, вот чернила. Если через десять минут ответа не будет или он будет не таков, как мне надо, – прощайте, государь! Забудьте обо мне, я уеду. В противном случае…
– В противном случае?
– Дерните за веревочку, дверь откроется.
Дабы соблюсти приличия, Людовик XV поцеловал руку графине, а та, удаляясь, метнула ему, словно парфянскую стрелу, самую соблазнительную из своих улыбок.
Король не пытался ее удержать, и графиня заперлась в соседней комнате.
Через пять минут между шелковым шнуром, обрамлявшим дверь, и ворсом ковра протиснулся сложенный вчетверо листок бумаги.
Графиня жадно пробежала глазами содержание записки, поспешно нацарапала несколько слов, обращенных к г-ну де Ришелье, который прогуливался во дворике, под навесом, и томился ожиданием, опасаясь, как бы его не заметили.
Маршал развернул записку, прочел и, разбежавшись, несмотря на свои семьдесят пять лет, помчался в большой двор, где ждала его карета.
– Кучер, – крикнул он, – в Версаль, во весь опор!
Вот что содержалось в бумажке, которая была брошена г-ну де Ришелье из окна:
Я потрясла дерево, портфель упал.
79. Как король Людовик XV работал со своим министром
На другой день в Версале был изрядный переполох. Люди при встречах обменивались таинственными знаками и многозначительными рукопожатиями или, скрестив руки на груди и возведя очи горе?, выражали тем свою скорбь и изумление.
К десяти часам г-н де Ришелье с изрядным числом приверженцев занял место в прихожей короля в Трианоне.
Разряженный в пух и прах, сияющий виконт Жан беседовал со старым маршалом, и, если верить его радостной физиономии, беседовал о чем-то веселом.
Часов в одиннадцать король проследовал в свой рабочий кабинет, никого не удостоив разговором. Его величество шагал очень быстро.
В пять минут двенадцатого из кареты вышел г-н де Шуазель; с портфелем под мышкой он пересек галерею.
Там, где он проходил, заметно было сильное волнение: все отворачивались и делали вид, что поглощены разговорами, лишь бы не приветствовать министра.
Герцог не придал значения этим уловкам; он вошел в кабинет, где ждал король, перелистывая папку с бумагами и попивая шоколад.
– Добрый день, герцог, – дружелюбно произнес король, – как мы себя нынче чувствуем?
– Государь, господин де Шуазель в отменном здравии, но министр тяжело захворал и просит ваше величество прежде всех разговоров согласиться на его отставку. Я благодарю своего короля за то, что он позволил мне самому сделать первый шаг; за эту последнюю милость я ему глубоко признателен.
– Как, герцог, вы просите об отставке? Что это значит?
– Ваше величество, вчера в присутствии госпожи Дюбарри вы подписали приказ о моем увольнении; эта новость обежала уже весь Париж и весь Версаль. Зло содеяно. Однако мне не хотелось бы удаляться со службы, которую я нес у вашего величества, до того как мне будет вручен приказ об отстранении. Я был назначен законным порядком и не могу считать себя смещенным иначе как в силу законного приказа.
– Неужели, герцог, – воскликнул король, смеясь, поскольку суровая и исполненная достоинства манера г-на де Шуазеля внушала ему чувства, близкие к ужасу, – неужели вы, такой умный человек, такой поборник правил, поверили этим слухам?
– А как же, государь, – отвечал изумленный министр, – вы ведь подписали…
– Что именно?
– Письмо, которое находится в руках у госпожи Дюбарри.
– Ах, герцог, неужели вам никогда не приходилось мириться? Счастливый вы человек! Все дело в том, что госпожа де Шуазель – само совершенство.
Оскорбленный сравнением герцог нахмурил брови.
– Ваше величество, – возразил он, – вы обладаете достаточно твердым характером и достаточно добрым нравом, чтобы не примешивать к государственным вопросам то, что вы изволите называть семейными делами.
– Шуазель, я должен вам все рассказать: это ужасно забавно. Вы же знаете, что кое-кто вас страшно боится.
– Скажите лучше, ненавидит, государь.
– Как вам будет угодно. Ну вот! Эта безумица графиня поставила меня перед выбором: или отправить ее в Бастилию, или с благодарностью отказаться от ваших услуг.
– Вот видите, государь!
– Ах, герцог, признайте, что было бы жаль лишиться того зрелища, которое являл собою Версаль нынче утром. Со вчерашнего дня я забавляюсь, глядя, как из уст в уста перелетают новости, как одни лица вытягиваются, а другие сжимаются в кулачок… Со вчерашнего дня Юбка Третья – королева Франции. Умора да и только.
– Но что дальше, государь?
– Дальше, мой дорогой герцог, – отвечал Людовик XV, вновь обретая серьезность, – дальше будет все то же самое. Вы меня знаете: с виду я уступчив, но я никогда не уступаю. Пускай себе женщины поедают медовые лепешки, которые я время от времени швыряю им, как швыряли Церберу[8 - Древние греки клали в гроб медовую лепешку, которой покойник должен был умилостивить Цербера у входа в царство мертвых.], а мы с вами останемся спокойны, непоколебимы и навсегда неразлучны. И раз уж мы с вами пустились в объяснения, запомните хорошенько: какие бы слухи ни распускались, какие бы мои письма вам ни показывали, не упрямьтесь и поезжайте в Версаль… Пока вы слышите от меня такие слова, как нынче, мы останемся добрыми друзьями.
Король протянул министру руку, тот поклонился, не выказывая ни признательности, ни укоризны.
– Теперь, любезный герцог, если вам угодно, приступим к работе.
– Я в распоряжении вашего величества, – отозвался Шуазель, раскрывая портфель.
– Что ж, для начала скажите мне что-нибудь по поводу фейерверка.
– Это было огромное несчастье, государь.
– Кто виноват?
– Господин Биньон, купеческий старшина.
– Народ очень вопил?
– Да, изрядно.
– В таком случае следует, быть может, сместить этого господина Биньона?
– Одного из членов парламента едва не задушили в свалке, поэтому парламент принял дело весьма близко к сердцу; но генеральный адвокат господин Сегье выступил весьма красноречиво и доказал, что несчастье было следствием роковой случайности. Он удостоился рукоплесканий, и вопрос исчерпан.
– Тем лучше! Перейдем к парламентам, герцог… Вот в этом-то нас и обвиняют.
– Меня обвиняют, государь, в том, что я не принимаю сторону господина д’Эгийона против господина Ла Шалоте, но кто мои обвинители? Те самые, что плясали от радости, передавая друг другу слухи о письме вашего величества. Только подумайте, государь: господин д’Эгийон превысил свои полномочия в Бретани, иезуиты были в самом деле изгнаны, господин де Ла Шалоте был прав; вы, ваше величество, сами законным порядком признали невиновность генерального прокурора. Не может же король сам себя опровергать. Министру-то все равно, но каково это будет по отношению к народу!
– Между тем парламенты набирают силу.
– Верно, набирают. Что вы хотите: их членов бранят, заточают в тюрьму, притесняют, объявляют невиновными – как же им не набирать силу! Я не осуждаю господина д’Эгийона за то, что он возбудил дело против Ла Шалоте, но я не прощу ему, если он это дело проиграет.
– Герцог, герцог! Ладно, зло свершилось, надо искать средство его поправить… Как обуздать этих наглецов?
– Пускай господин канцлер прекратит интриги, господин д’Эгийон останется без поддержки, и ярость парламента утихнет.
– Но это будет значить, что я пошел на уступки, герцог!
– Разве вас, ваше величество, представляет герцог д’Эгийон… а не я?
Довод был веский, и король это почувствовал.
– Вы знаете, – сказал он, – я не люблю причинять неприятности тем, кто мне служит, даже если они натворили глупостей… Но оставим это дело, столь для меня огорчительное: время покажет, кто прав, кто виноват. Давайте побеседуем об иностранных делах. Мне сказали, у нас назревает война?
– Государь, если вам и придется вести войну, то войну законную и необходимую.
– С англичанами, черт побери!
– А разве ваше величество боится англичан?
– Знаете, на море…
– Пускай ваше величество не изволит беспокоиться: герцог де Прален, мой кузен, ваш морской министр, скажет вам, что в его распоряжении имеются шестьдесят четыре линейных корабля, не считая тех, что в доках; далее, имеется довольно леса, чтобы за год выстроить еще двенадцать кораблей… Наконец, у нас есть пятьдесят превосходных фрегатов – это надежная позиция для войны на море. К континентальной войне мы готовы еще лучше: за нами Фонтенуа.
– Прекрасно, и все же с какой стати мне затевать войну с англичанами, любезный герцог? Аббат Дюбуа, куда менее искусный министр, чем вы, всегда избегал воевать с Англией.
– Я полагаю, государь, аббат Дюбуа получал от англичан в месяц шестьсот тысяч ливров.
