– Мне обидно быть средством на крайний случай.
– О господи, это вы-то!..
– Да, я! Я, графиня Дюбарри! Прекрасная Жанна, очаровательная Жаннетта, обольстительная Жаннеттон, по выражению вашего величества; да, я – крайнее средство.
– С какой стати вы так решили?
– А как же, король, мой возлюбленный, приезжает ко мне, когда госпожа де Шуазель и госпожа де Граммон не желают больше его видеть.
– Но, графиня…
– Что делать, если это правда! Я прямо говорю все, что у меня на сердце. Знаете что, государь, поговаривают, будто госпожа де Граммон много раз караулила вас у дверей вашей спальни, когда вы туда входили. Я на месте высокородной герцогини поступила бы наоборот: я караулила бы у выхода, и первый же Шуазель или первая Граммон, которые попадутся мне в руки… Что ж, тем хуже, право слово!
– Графиня, графиня!
– Чего вы хотите! Я, как вам известно, образец дурного воспитания. Я любовница Блеза, я прекрасная уроженка Бурбоннэ.
– Графиня, Шуазели будут мстить.
– Какое мне дело! Сперва отомщу я, а там пускай они мстят как угодно.
– Вас поднимут на смех.
– Вы правы.
– Вот видите!
– У меня есть в запасе прекрасное средство, к нему-то я и прибегну.
– Что за средство? – с тревогой в голосе спросил король.
– Да попросту удалюсь восвояси.
Король пожал плечами.
– А, вы не верите, государь?
– Ей-богу, не верю.
– Просто вы не даете себе труда подумать. Вы путаете меня с другими.
– Разве?
– Несомненно. Госпожа де Шатору желала быть богиней; госпожа де Помпадур желала быть королевой; остальные желали богатства, могущества, желали унижать придворных дам, выставляя напоказ обращенные на них милости. У меня нет ни одного из этих пороков.
– Это правда.
– Между тем у меня много достоинств.
– Опять-таки правда.
– Вы говорите одно, а думаете совсем другое.
– Ах, графиня, никто больше меня не отдает вам должное.
– Возможно, и все-таки послушайте – то, что я скажу, не поколеблет вашего мнения обо мне.
– Говорите.
– Прежде всего, я богата и ни в ком не нуждаюсь.
– Вам угодно, чтобы я об этом пожалел, графиня?
– Затем, я нисколько не стремлюсь к тому, к чему гордыня влекла всех этих дам, у меня нет ни малейшего желания обладать тем, на что они притязали в своем честолюбии; я всегда хотела только одного: любить моего возлюбленного, кем бы он ни был, мушкетером или королем. В тот день, когда я его разлюблю, все прочее потеряет для меня цену.
– Надеюсь, вы еще сохраняете ко мне некоторую привязанность, графиня.
– Я не кончила, государь.
– Продолжайте же, графиня.
– Я должна еще сказать вашему величеству, что я хороша собой, что я молода, что красота моя будет со мной еще лет десять, и в тот день, когда я перестану быть возлюбленной вашего величества, я окажусь не только самой счастливой, но и самой уважаемой женщиной на свете. Вы улыбаетесь, государь? В таком случае мне очень жаль, но я вынуждена сказать, что вы просто не желаете подумать. До сих пор, мой дорогой король, когда ваши фаворитки вам наскучивали, а народ не желал их больше терпеть, вы попросту их прогоняли, и народ прославлял вас за это, а их продолжал преследовать своей злобой; но я не стану ждать, пока меня удалят.
Я удалюсь сама и позабочусь о том, чтобы все об этом знали. Я пожертвую сто тысяч ливров бедным, уеду на покаяние в монастырь и проведу там неделю – и месяца не пройдет, как мой портрет будет красоваться во всех церквах рядышком с образом кающейся Магдалины.
– Ах, графиня, вы это говорите не всерьез, – изрек король.
– Посмотрите на меня, государь. Похожа я на человека, который шутит? Напротив, клянусь вам, никогда в жизни я не говорила серьезнее.
– И вы способны на такую низость, Жанна? Вы как будто угрожаете мне разрывом, госпожа графиня, и ставите мне условия?
– Нет, государь, если бы я вам угрожала, я сказала бы просто: выбирайте – либо одно, либо другое.
– А что вы говорите на самом деле?
– На самом деле я говорю вам: прощайте, государь! – вот и все.
Король побледнел, на сей раз от гнева:
– Берегитесь, графиня, вы забываетесь.
– Беречься? Чего?
– Я отправлю вас в Бастилию.
– Меня?
– Да, вас, а в Бастилии еще скучнее, чем в монастыре.
– Ах, государь, – сказала графиня, умоляюще сложив руки на груди, – если бы вы оказали мне эту милость…
– Какую милость?
– Отправили бы меня в Бастилию.
– Однако!
– Вы бы крайне меня обязали.
– Но почему?
– А как же! Моя тайная мечта состоит в том, чтобы снискать себе известность такого рода, как господин Ла Шалоте или господин Вольтер. Для этого мне недостает Бастилии: немножко Бастилии – и я буду счастливейшей женщиной на земле. Наконец-то мне представится случай приступить к мемуарам и описать себя самое, ваших министров, ваших дочерей, вас, наконец, и запечатлеть для самого отдаленного потомства все добродетели Людовика Возлюбленного. Пишите приказ о заключении, государь. Вот вам перо и чернила.
И она подтолкнула к королю перо и чернильницу, приготовленные на круглом столике.
Под этим натиском король на мгновение задумался, затем встал и изрек:
– Ладно же. Прощайте, сударыня.
– Лошадей! – вскричала графиня. – Прощайте, государь.
Король шагнул к двери.
– Шон! – позвала графиня.
Появилась Шон.
– Складывайте сундуки, приготовьте выезд и почтовых лошадей. Скорее, скорее, – сказала графиня.
– Почтовых лошадей? – в ужасе переспросила Шон. – Боже мой, что случилось?
– Случилось то, моя дорогая, что если мы не уедем как можно скорее, его величество засадит нас в Бастилию. А посему не будем терять времени. Живее, Шон, живее.
Такой упрек поразил Людовика XV в самое сердце; он вернулся к графине и взял ее за руку.
– Простите, графиня, я погорячился, – сказал он.
– В самом деле, государь, я удивляюсь, как это вы не пригрозили еще и виселицей.
– Ах, графиня!
– Разумеется. Воров ведь вешают?
– И что же?
– Разве я не похитила места госпожи де Граммон?
– Графиня!
– Еще бы! В этом и состоит мое преступление, государь.
– Ну, графиня, будьте же справедливы: вы меня вывели из себя.
– И что же дальше?
Король протянул ей руки:
– Мы оба были не правы. Давайте простим друг друга.
– Вы всерьез хотите примирения, государь?
– Слово чести.
– Ступай, Шон.
– Распоряжаться об отъезде не нужно? – спросила у сестры молодая женщина.
– Напротив, распорядись обо всем, как я велела.
– А!
И Шон вышла.
– Итак, вы мною дорожите? – обратилась графиня к королю.
– Больше всего в жизни.
– Подумайте над тем, что вы говорите, государь.
Король и в самом деле подумал, но отступить он не мог; во всяком случае, он хотел узнать, каковы будут требования победителя.
– Говорите, – сказал он.
– Сейчас. Но обратите внимание, государь! Я готова была уехать без единой просьбы.
– Я это видел.
– Но если я останусь, я кое о чем попрошу.
– О чем? Мне нужно знать о чем, только и всего.
