– Для тебя есть пальма, – объяснила Мариолька.
– Что это значит? – спросила я.
Фляжка указала на койку наверху напротив себя.
– Я туда по такой лесенке не заберусь, – заявила я, – с моим больным бедром.
– Тогда у тебя проблема. У каждого своя! – сердито сказала Мариолька. – Мы к тебе были добры. Мы просили тебя заткнуться и взять тряпку. Но ты предпочла вывести всех из себя в первый же день.
Таким образом, остаток дня я провела на обшарпанном стуле.
Я решила больше с ними не общаться. Мне не нужно было ни с кем разговаривать, тем более с преступницами. Не мой уровень. Вот эта, например… Фляжка… лежала на койке и что-то разглядывала. Книгу!
– Что ты читаешь? – спросила я.
– Справочник, – бесстрастно ответила она.
– О чем?
– Как избавиться от упрямой старухи!
Они рассмеялись.
– Очень смешно, – ответила я.
– Я не смогла удержаться. У нас не так много книг. Иногда что-нибудь приносят, но в основном это классика, вроде «Побега из Шоушенка» или «Зеленой мили». А ты любишь книжки? Или просто лежишь перед телевизором?
– Я любила лежать перед телевизором, когда для его включения еще не нужно было быть программистом!
– Что ты сидишь на этом стуле? – Фляжка рукой поманила меня к себе. – Иди сюда. Поместишься.
Я присела, хотя между койками было столько же места, сколько в купе поезда. Когда я в последний раз ехала на поезде к морю, один парень, сидевший рядом со мной, всю дорогу спал, время от времени роняя голову мне на плечо. Только по приезде я заметила, что он вымазал мне всю куртку! Чертов верблюд!
– Если ты не будешь выделываться, то нам тут вполне нормально будет вместе, – сказала Мариолька. – Но если выкинешь какой-нибудь номер, то жизни тебе, сука, не видать.
– Я? – спросила я. – Да какой я могу выкинуть номер?
– Это хорошо, потому что люди тут никчемные. Воруют при любой возможности. А здесь никто такого не терпит. И мы не терпим.
– К воровству – терпения ноль.
– Я согласна. Полностью. Ноль терпения. Ни крошечки.
– Что еще за крошечки?
– Неважно. Просто с языка слетело. Ноль терпения.
– Правильно говоришь: ноль терпения. Хорошо, что ты это понимаешь, а то какая-то гребаная крыса спиздила почти всю еду из последней доставки! Представляешь! И пустую упаковку оставила, чтоб поиздеваться над людьми.
– Оскорбить их.
– Прям в лицо наплевать. Такое никто терпеть не будет.
– Она ксендзу отсосала и схуярила весь товар!
Мариолька посмотрела на меня с изумлением.
– Здесь еще не бывало такой шлюхи! – подхватила Фляжка. – Я в шоке, а ведь раньше это была приличная тюрьма!
Лучше было бы промолчать, но человеку свойственно ошибаться. Было уже поздно что-то менять. Тяжелая обстановка плохо повлияла на меня. Я перестала развиваться.
– Тоже мне, святоши нашлись! – возмущенно воскликнула я. – А вы не подумали, что, возможно, она просто была голодная!
– Да ладно? – ответила Фляжка. – Никто не может сожрать столько за раз! Она Годзилла, что ли?!
– Мы не можем это так оставить, – заключила Мариолька. – Передачки только раз в неделю. Посылка раз в месяц до пяти килограммов. Даже из обычного не все можно достать, не говоря уже о запрещенке. К тому же нельзя: если хоть раз дадим слабину, нас все будут грабить. Наказание должно быть показательным. Профилактическим.
– Может быть, еще и без права на защиту? – решила уточнить я.
– Конечно без. А то еще выкрутится.
– Сука должна страдать!
На всякий случай я старалась не встречаться взглядом с Мариолькой и Фляжкой, чтобы не выдать своего страха.
– Почему ты так смотришь? – спросила Мариолька.
– И глаза выпучила? – добавила Фляжка.
– Мы же ее не убьем.
– Смысла в этом нет.
– Мы ее побьем и изуродуем. Не напрягаясь. Стандартно.
Я машинально схватилась за лицо.
– Ай… – вырвалось. – Как вы ее изуродуете?
– Явно краше не станет. Есть много вариантов. Но лучше что-то простое, классическое и недорогое. Например, жуткий шрам.
– Сумасшедшие баландёрши и так ей отлично наваляют. Они могут глаз ложкой выколупать.
– Правда? – спросила я. – В это трудно поверить. Это, кажется, непросто.
– Они талантливые девочки. Поверь.
Почему-то мне стало зябко, и я затосковала по дому.
* * *
В этом маленьком помещении время тянулось невероятно долго. Идти было некуда. Даже если бы я хотела куда-то пойти. Я выбрала пятно краски на стене и смотрела на него, пытаясь придать ему какие-то знакомые очертания из внешнего мира.
Через некоторое время звякнул глазок, заскрежетал ключ, и дверь открылась.
– Вильконьская, – вызвала Надзирательница. – К старшему воспитателю!
– К Моисею? – спросила Фляжка.
– Вас не касается, – ответила Надзирательница.
– Почему именно к Моисею? – спросила я. – Он что, такой старый?
– Мы его так называем, – ответила Мариолька, – потому что за ним любая в огонь и в воду пойдет.
– Глупости.
У Надзирательницы все еще была перевязана рука. Видимо, укусы на ней заживали плохо.
– Вильконьская, на выход, – сказала она. – Я тут целый день ждать не буду.
Я вышла в коридор. Я впереди, она за мной.
– Я рада, что вы не стали распространяться об этом незначительном инциденте, произошедшем в самом начале нашего знакомства.
Мы обе посмотрели на ее перевязанную руку.
– Незначительный инцидент? – повторила она. – Вы вели себя как животное. И получили предупреждение, за которым может последовать наказание. Прокурор, ведущий ваше дело, проинформирован о случившемся. Он может попросить ужесточить приговор.
И так, мило беседуя, мы добрались до кабинета старшего воспитателя.
Я думала о том, как, должно быть, изголодались женщины, запертые в камерах, по мужчинам, раз им так понравился этот воспитатель. Я исходила из того, что он мог не отличаться красотой и что они преувеличили его достоинства. Что тут скажешь. После долгого пребывания в тюрьме их вкусы выглядели жалкими, хотя и вполне объяснимыми.
Надзирательница постучала и открыла дверь.
– Пожалуйста, заходите, – обратилась она ко мне.
Я так и сделала.
Ну что ж. Я не ошиблась. Мифологизированный сердцеед, кумир отделения на самом деле оказался коротышкой, не выше метра шестидесяти, одетым в совершенно лишавший его мужественности халат. И как будто этого было недостаточно, он как раз драил пол в собственном кабинете, стоя на коленях. Когда он поднялся, то посмотрел на меня мутным взглядом. Лицо у него было старое, дряблое, усталое, с сильно поредевшей и слишком отросшей щетиной. Ничего необычного, даже для тюремных условий. Влюбиться в такого невозможно, будь я даже распутной племянницей рядового депутата.
– Здравствуйте, пани Вильконьская, – внезапно раздался голос позади.
Он прозвучал как тяжелый медный колокол, от которого все мое тело пришло в резонанс. Я повернулась к нему и еле устояла, так у меня подкосились ноги.
В кресле за столом сидел полубог-получеловек с лицом Збигнева Водецкого[2 - Водецкий Збигнев – польский музыкант, певец, актер и телеведущий, обладатель чарующего баритона. Был очень популярен в Польше в 1970–1980-е годы.].
– Садитесь, – сказал он, и мне показалось, что он поет мне со сцены в Ополе[3 - В Амфитеатре тысячелетия в городе Ополе с 1963 года ежегодно проводится Фестиваль польской песни – один из старейших в Европе.].
– А-а-а… – только и смогла я могла ответить.
– Благодарю вас. – Он повернулся, как оказалось, к женщине в халате, которая только что закончила мыть пол.
Она кивнула и ушла.
Я же, шатаясь, прошла несколько шагов и опустилась на стул напротив него.
Как же он был красив! Массивная, широкая челюсть, орлиный нос и острый взгляд, глубоко посаженные под мощными бровными дугами глаза. К тому же буйство вьющихся волос.
– Я все для вас сделаю, – вырвалось из моего горла. – Я буду докладывать о своих сокамерницах, записывать, что они говорят, приносить отчеты. Я уже могу рассказать вам о гнусных способах контрабанды косметики, еды и алкоголя…
– Стоп, стоп, хватит… – Он улыбнулся. – Спасибо за доверие, но я вызвал вас не за этим. Я не требую, чтобы вы докладывали о своих сокамерницах. Я разговариваю с заключенными напрямую и не принимаю во внимание сплетни, клевету или наветы.
Я удивленно посмотрела на него.
– Простите. – Я уже оправилась от первоначального шока. – Не знаю, что со мной случилось.
Несмотря на то что я встретила мужчину такой красоты, я все же вела себя достойно. Я сохраняла спокойствие. Другие, наверное, тут же захотели бы сесть к нему на колени и поплакаться о своей тяжелой судьбе. Это бессмысленно, стыдно и возмутительно, но, возможно, стоит попробовать. Вдруг сработает?
– Можно я сяду к вам на колени и немного поплачусь о своей тяжелой судьбе? – спросила я с глазами полными мольбы.
– Нет, пожалуйста, не надо, – твердо ответил он.
– Всего лишь на минутку. Я очень мало вешу. Вы даже не почувствуете.
– Мои контакты с заключенными ни на миллиметр не выходят за рамки вопросов по существу.
– О да, по существу. Конечно. Я просто хотела убедиться.
Всегда лучше спросить, чем потом всю жизнь грызть себя за то, что у тебя была возможность и ты ею не воспользовалась. Я сделала несколько глубоких вдохов и обмахнулась рукой. Я почувствовала, что постепенно ко мне возвращается самообладание.
– По существу, миллиметры и контакты, – с пониманием кивнула я. – Все ясно. Я уже прихожу в себя. Господь спустился с небес так неожиданно. То есть… Но пребывание в тюрьме – это все-таки шок. Мне уже лучше. Продолжайте. В чем дело?
– Вы должны понимать, что это место немного отличается от жизни на воле.
– Но эти различия совсем не велики.
Он недовольно посмотрел на меня.
– И находящиеся здесь люди тоже отличаются от тех, кого вы обычно встречаете на воле.
– Я не совсем понимаю, что вы имеете в виду, ведь есть же те, кто забирает у народа миллиарды и ездит на лимузинах. По сравнению с ними те, кто здесь, – это так, мелочь. Их сложнее поймать за руку и что-то доказать, потому что они крадут наше общее имущество. Никого это напрямую не касается. Никого это даже не волнует.
– Я понимаю вашу точку зрения.
– Не могли бы вы хотя бы взять меня за руку?
– Нет, – твердо ответил он. – Я думал, мы уже это выяснили.
