А вообще, любопытно, конечно. Почему меня буквально клинит на запахах? В прошлой жизни не обращал на них столько внимания. Правда, в прошлой жизни не приходилось шляться по ментовкам и ночевать на улице, да и в чужие тела я тоже, как бы, не прыгал прежде.
У высокой деревянной конторки стоял хмурый усатый мужик, чисто предположительно, унтер-офицер, которому мой конвоир что-то коротко доложил. Я не вслушивался, если честно. Крутил головой, с интересом рассматривая обстановку.
Интерес, само собой, имел в своей основе исключительно любопытство. В конце концов, не каждый день попадаешь в прошлое.
Рядом с конторкой топтался еще один человек – сухопарый мужчина в приличном, хоть и потертом пальто, с бегающими глазками, нервно теребящий в руках котелок.
– О-о-о-о-о… Господин Горецкий. А вас какими ветрами занесло? – Удивился городовой, заметив мужика. – Давно ли скупщики краденого имущества изволили сами, своими ножками в полицейский участок являться?
– Господин унтер-офицер, попрошу! Что за инсинуации?! Горецкий – законопослушный гражданин.
Мужик с котелком возмущённо вскинул голову и попытался изобразить оскорблённую невинность, отчего-то рассуждая о себе самом в третьем лице.
Вышло у него это, прямо скажем, очень хреново. Имею в виду, невинность. С первого взгляда было видно, что на Горецком клейма негде ставить. Это, наверное, профессиональное у меня – чувствовать аферистов на расстоянии. Как говорится, рыбак рыбака…
Заметив недовольный взгляд городового, который не оценил его гневных фраз, Горецкий тут же сбавил тон и подавшись вперед, громким шёпотом заявил:
– Пришёл в поисках справедливости. Вы же знаете, Петр Алексеевич, у меня ломбард. Скромный такой, небольшой. Так вот, представьте себе, повадилась какая-то дрянь таскать вещички под носом у вашего покорного слуги. А это, знаете, ни в какие ворота не лезет. До позднего вечера весь в делах был, а потом смотрю – бусы опять пропали! Вот и пришел, на ночь глядя.
– Согласен. – С серьёзным видом кивнул городовой, или Петр Алексеевич, как его назвал скупщик. – Невиданное дело. Одно ворьё у другого ворья наворованное крадёт. Черт знает что!
– Вот вы все издеваетесь… – Горецкий смешно сморщил лицо, будто собирался заплакать. – Всё ведь нажито непосильным трудом.
– Куртка кожаная, две штуки… – Машинально выдал я себе под нос.
Не удержался, честное слово. Владелец ломбарда с его нытьем до ужаса напомнил мне сцену из старого фильма.
Говорил я тихо, очень тихо. Совершенно не рассчитывал, что мое высказывание вообще кто-нибудь услышит. Однако невинная фраза, а вернее звук голоса, привлек внимание всех присутствующих.
В помещении повисла пауза.
Со стороны мужика, стоявшего за конторкой, она была вопросительной. Мол, это что за клоун и откуда он взялся? Со стороны городового, приведшего меня в участок – этот кусок дерьма еще и разговаривает?
Но самой впечатляющей выглядела пауза, которую выдерживал Горецкий. Впрочем, как и его изменившееся лицо.
Стоило владельцу ломбарда увидеть мою физиономию, он словно воздухом подавился. Из него даже звук такой вылетел, будто кто-то невидимый наступил ногой на резиновую игрушку.
Затем во взгляде Горецкого мелькнул страх. Причина этого страха была мне непонятна. Я – оборвыш с улицы, не старше семнадцати лет. Что могло в моей роже, напоминавшей сейчас кусок отбитого мяса, напугать человека, который скупает краденое? Вряд ли у господина Горецкого настолько тонкая душевная организация, чтоб он впечатлился моим помятым лицом без весомого повода.
– Простите, господа офицеры… то есть унтер… да… извиняйте… – Произнес вдруг Горецкий растерянным тоном. – Вот ведь дурень я старый… Вспомнил. Сам переложил те бусы… И тот кулон тоже. Запамятовал просто…
Он бросил на меня еще один мимолетный, испуганный взгляд. Затем недовольно поджал губы и тихонечко, вдоль стены, начал передвигаться в сторону выхода. Как только дверь оказалась в шаговой доступности, Горецкий очень поспешно рванул на улицу, плотнее запахивая на ходу пальто.
– Я не понял… – Протянул Петр Алексеевич, задумчиво уставившись сбежавшему Горецкому вслед. – А что это такое было? А? Лядов, скажи, что это?
– Да леший его знает, Петр Алексеевич. – Пожал плечами унтер-офицер, стоявший за конторкой. – Баба с возу, кобыле легче.
– Есть такое дело. Вот, прийми-ка лучше оборванца. На улице подобрал. Сидел возле доходного дома купца Лыкова. Видать, замышлял что-то. Ненашенский па?ря. Определи его за решетку. Пусть побудет до утра, а там разберемся.
Городовой, сдавший меня дежурному, козырнул и вышел обратно на улицу.
Унтер-офицер бросил в мою сторону быстрый, безразличный взгляд.
– Сядь там, – буркнул он, указывая на жесткую деревянную лавку у обшарпанной стены. – Имя? Фамилия? Чем промышляешь?
Я молчал, лихорадочно соображая, что ответить. Башка гудела от недосыпа, от голодухи и от сосредоточенной работы. Мысли суматошно метались, как взбесившиеся блохи по уличной собаке.
И вот именно в эту секунду, когда я пытался в пустой голове, раскалывающейся от боли, найти верный ответ, меня осенило. Прозрение случилось быстрое и очень яркое.
Вот я идиот! Туплю черт его знает сколько времени. А выход на самом деле лежит у меня под носом.
Историк! Я же, блин, историк! Я знаю, что будет дальше! Война, революция, гибель империи, гражданская война… Знаю даты, имена, события! По сути, мое положение сейчас максимально выигрышное. Чего я разнылся-то?
Не думал, что когда-нибудь это скажу, даже мысленно, но спасибо папе за то, что он силком впихнул меня в универ.
Я нахожусь в охренительно удачной позиции. Это то же самое, как если дать человеку информацию о всех счастливых билетах «Лото», которые победят в розыгрышах ближайших десятилетий!
Мысль была безумная, но я вдруг понял – это мой единственный шанс.
Во-первых, если я здесь, если это не сон, может… может, смогу что-то изменить? В истории изменить. Мне ведь известны все пароли и явки! Ну… Образно говоря.
Я могу предотвратить Первую мировую, революцию. Обе. А если не получится глобально… то хотя бы обрету возможность устроить свою жизнь. Господи, да кого я обманываю! Плевать мне на революции, своя судьба интересует гораздо больше.
Распутин… Друг императорской семьи. Вот он, ключик от квартиры, где деньги лежат! Человек, в руках которого сейчас имеется некоторая власть. Может, встреча наша была неслучайной?
Если верить в перемещение из 2025 года в прошлое, чего бы не поверить в судьбоносность появления Григория? А что, если он – зацепка ко всему. К царской семье, к влиянию, к… выживанию. И к богатству. Да, чего уж там, скромничать? Естественно, богатство волнует меня больше, чем все остальное.
Я поднял голову и посмотрел на унтер-офицера.
– Простите, ваше благородие…
Мой голос прозвучал сипло и неуверенно. Специально постарался придать ему жалобные, несчастные нотки. И не таких разводили. Знаем, как людьми манипулировать. Поначалу меня просто сама ситуация добила. Вот и потерялся. Но теперь, выкручусь, потому что могу.
– Заплутал я, голова не варит… Скажите, какой сегодня день? Число, год?
Унтер-офицер удивленно поднял брови.
– Год? Да ты что, болен никак? Тысяча девятьсот тринадцатый на дворе. Май. Пятнадцатое число нынче. А теперь имя говори, бродяга!
15 мая 1913 года. Отлично! До Первой мировой около года. До Февральской революции – чуть больше трех лет. А насчет октябрьской – вообще большой вопрос, будет ли она, благодаря моим усилиям. И Гришка! Гришку надо от гибели уберечь. Его руками я много чего сделать могу. Обычного оборванца никто слушать не станет, а вот Распутина… Но главное – у меня есть время. И есть знание.
План созрел мгновенно. Безумный, дерзкий, но единственно возможный.
– Ванькой кличут, – сказал я уже увереннее. При этом старался придерживаться манеры, в которой говорили Петр Алексеевич и Горецкий, дабы не ляпнуть какое-нибудь современное словечко. – И не бродяги мы вовсе. Господин полицейский, мне нужно срочно к Григорию Ефимычу. К Распутину. Знаете такого? Не можете не знать. У меня для него важное известие. Из самой Тобольской губернии добирался. Да вот какая беда. Злые люди напали. Избили. Все отобрали.
Унтер-офицер расхохотался.
– К Распутину? Тебе, оборванцу? Ты что, ума лишился? Или белены объелся? Да кто тебя к нему пустит? Сиди тихо, а утром в работный дом отправят, если ничего не натворил. Ну а ежли натворил, то в Сибири люди тоже живут.
– Вы не понимаете! – Я вскочил с лавки, стараясь выглядеть как можно убедительнее. – Дело срочное! Григорий Ефимыч вас за помощь точно отблагодарит. Но вот, если я не явлюсь, а он узнает… Сами понимаете, господин унтер-офицер, он точно узнает… Будут тогда Григорий Ефимыч страсть как недовольны. Очень. А вы же знаете, как к нему прислушиваются… там, наверху. – Я многозначительно поднял глаза к потолку. – Его гнев… он ведь и на вас пасть может. Не думаете же вы, что Григорий Ефимыч будет рад узнать, будто господа полицейские задерживают людей, что ему важные вести несут.
Лицо унтер-офицера изменилось. Смех пропал, зато появилась растерянность и сомнения.
Распутин – это тебе не просто так. По идее, если сейчас 1913 год, его имя в Петербурге имеет вес. Григория боятся ненавидят, но считаются с его влиянием. По крайней мере, я на это очень надеялся.
Судя по озабоченному лицу унтер-офицера, моя надежда не была безосновательной. Угроза, пусть и высказанная оборванным мальчишкой, казалась ему вполне правдоподобной. Он хмурился, перебирал губами, словно беззвучно шептал что-то себе под нос, и очевидно очень напряжённо думал. Кроме вероятности заполучить кучу проблем, унтер-офицер, похоже, еще прикидывал, а какую выгоду можно извлечь из ситуации.
– К Распутину, говоришь? – пробормотал он, нервно теребя ус. – И что ж за дело у тебя к нему такое спешное?
– Личное. Очень личное. Естественно, для Григория Ефимыча. Ох, уж он как будет рад, когда узнает. Точно отблагодарит человека, который помог мне справиться со временными трудностями и принести благую весть. – туманно ответил я, понимая, чем меньше конкретики, тем лучше. – Так вы меня отведете? Или мне потом Григорию Ефимовичу передать, что господин унтер-офицер Лядов отказался исполнить его волю?
Фамилию я, конечно же, специально упомянул. Для весомости своих угроз.
Полицейский скрипнул зубами. Видно было, что он разрывается между служебным долгом и страхом перед влиянием Распутина. А еще было видно, что ума он недалёкого. И в этом – мое счастье.
Ему не пришло в голову, к примеру, поинтересоваться, какого черта я, вместо того, чтоб сразу идти домой к Распутину, улегся на улице, в подворотне. Да и вообще, рассказ о путешествии из Тобольска в Петербург имел неимоверное количество белых пятен. Он весь был одним белым пятном. Спроси меня этот Лядов, а как я добирался, на каком поезде, по какой дороге – и все. Легенда рассыпалась бы как карточный домик. Ни на один вопрос я бы не смог ответить.
Наконец, полицейский решился.
– Ладно… Черт с тобой! Пойдем. Но если ты соврал, пеняй на себя! Хуже будет! Пошли, говорю!
Он схватил меня за руку, уже не так грубо, как до этого, и потащил к выходу.
– Сидоров! – крикнул унтер-офицер кому-то в участке. – Я отлучусь ненадолго. Отведу тут одного… по особому поручению.
Ответа не последовало. Либо неведомый Сидоров спал и ни черта не слышал, либо господин Лядов ведёт беседы с выдуманными людьми, что в принципе меня бы не удивило. Слишком легко он повелся на мою аферу. Может, и правда дурачок?
Мы вышли на ночную улицу. Унтер-офицер нервно озирался по сторонам, словно боялся, что из темноты вынырнет какой-нибудь случайный свидетель. А свидетели ему сейчас не нужны. Он явно вознамерился доставить меня к другу императорской семьи и получить за это вознаграждение.
– И где живет твой… Распутин? – Спросил Лядов с таким выражением лица, словно сейчас будет проверять меня на детекторе лжи. Говорю же, или дурак, или наивен до безобразия.
– Английский проспект, дом три, в доме господина генерал-майора Веретенникова. – уверенно ответил я, а затем, чтоб моя столь четкая осведомлённость не выглядела совсем уж странно, скромно потупился и добавил. – Мне было велено выучить и улицу, и дом на зубок.
Адрес помнил еще со времен учебы. Понятия не имею, почему он так основательно запечатлелся в моей памяти. Или может она, память, решила именно сейчас вытащить из своих закромов необходимую информацию. Не знаю.
– Ну, да. Верно… – Задумчиво протянул Лядов. Он реально таким простым вопросом проверял не вру ли я. – Идём. Да смотри у меня…
Мы двинулись по темным, пустынным улицам ночного Петербурга. Я едва сдерживал ликование. Первый шаг сделан! Меня ведут к Распутину!
Теперь главное – убедить «старца» в моих необычных способностях. А именно таким образом я и собирался напроситься ему в помощники. Явить, так сказать, чудо.
Глава 4
Путь от полицейского участка до Английского проспекта показался мне вечностью. Каждый шаг отдавался ноющей болью в избитом теле, а противная питерская сырость легко пробиралась сквозь одежду, что лишь усугублял ощущение бесконечности дороги.
Фонари, тускло мерцающие во мгле, бросали на мостовую длинные, дрожащие тени, придавая ситуации налет трагичности и мистичности. Прямо готовая сцена для фильма про Гришку. Особенно, если учесть, каким злодеем его частенько выставляли.
Меня вся эта атмосферность не угнетала, а наоборот, отчего-то веселила. Тем более, что внутри своего нового, крайне измотанного тела, я впервые за последние несколько часов почувствовал подъём и эйфорию.
Хотелось бежать вперед на всех парах, едва ли не в припрыжку, но чертов Лядов плёлся еле-еле, словно нарочно растягивая этот путь. По крайней мере, мне так казалось. На самом деле, думаю, это реально было чисто мое ощущение.
Унтер-офицер топал широким шагом, крепко держа меня за локоть, будто боялся, что я рассыплюсь в прах при первом же порыве ветра. Или банально сбегу, что более вероятно.
Его пальцы, грубые и мозолистые, впивались в мою кожу, оставляя синяки даже сквозь рукав.
Задолбали, если честно. Один бьет, второй – хватает, третий лапищей своей жмет, будто тело у меня казенное.
При этом Лядов продолжал бросать по сторонам настороженные взгляды и нервно оглядываться, словно ожидал, что из каждой подворотни может выскочить какой-нибудь особо опасный недоброжелатель.
Подозреваю, решив отвести голодранца к Распутину, Лядов нарушил какие-то правила, а потому заметно волновался из-за риска спалиться на ровном месте.
Ну или второй вариант. Он тупо боялся, что ему «на хвост» упадёт кто-нибудь типа городового Петра Алексеевича, и тогда придётся делиться предполагаемой благодарностью.
Я знаю людей неплохо. Работа научила определять интуитивно их мысли, намерения и, чего уж греха таить, тёмные стороны.
Вот Лядов конкретно сейчас уже был настроен получить куш. Его маленькие, жадные глазки бегали, словно суетливые мыши в амбаре, а губы подергивались в едва заметной ухмылке.
Причем, могу дать руку на отсечение, рассчитывал он на вполне себе ощутимую, материальную благодарность, а не на простое человеческое «спасибо». Более того, судя по налету мечтательности, нет-нет да появляющемуся во взгляде Лядова, как и на его физиономии, он уже мысленно тратил полученные денежки на девок и выпивку.
Откуда я взял, что унтер-офицер мечтал конкретно об этих вещах? Да у него на роже все было написано. Люди, подобные Лядову, не умеют скрывать, что думают. Поэтому, наверное, он не смотря на приличный возраст, а на вид ему не меньше сорока, все еще стоит за конторкой полицейского участка. Ни ума, ни фантазии у Лядова не имеется. К моему, конечно же, счастью. Будь на его месте городовой Петр Алексеевич, есть ощущение, вместо путешествия к дому Григория сидел бы я за решёткой в компании ворья и жулья.
В отличие от Лядова, занятого фантазиями и мечтами, мои мысли имели более практичную направленность. Всю дорогу я гонял по кругу воспоминания, которые имелись у меня о Распутине. Слава Богу, было их немало.
Фигура это неоднозначная, по мнению историков – своеобразная. Вот только фишка в том, что относительно личности Гришки мнения как раз расходились.
Кто-то вешал на него ярлык афериста, кто-то чуть ли не возводил в ранг чудотворца. По большому счету – плевать. Главное – убедить Распутина, что я ему нужен. А уж под моим чутким контролем и руководством мы с ним таких дел натворим, что дух захватывает при одной только мысли об открывающихся перспективах.
Наконец, Лядов сбавил шаг и остановился.
Дом, возле которого мы оказались, выглядел обычным. Обычным среди остальных петербургских домов, естественно. Высокие, узкие окна, потемневший от времени фасад, скрипучая деревянная дверь, выкрашенная в коричневый цвет. На первый взгляд место, где жил Распутин, было абсолютно ничем не примечательно.
Странно, при его возможностях можно было обустроиться в небольшом особнячке. Все-таки ближайший друг Александры Фёдоровны. Спаситель цесаревича. Нет, однозначно с Гришкой надо будет поработать. Наставить его на путь истинный.
Мы поднялись по довольно чистой, но гулкой лестнице на второй этаж. Каждый шаг отдавался эхом в пустых пролётах, будто дом прислушивался к нашему приближению. Лядов шёл прямо за мной и громко сопел мне в спину.
Уже перед дверью он отодвинул меня в сторону, поднял руку, завис на секунду, а потом неуверенно постучал в массивную дубовую створку.
Дверь почти сразу открыла худая, высохшая женщина в черном платке, похожая на прислугу, но только глубоко верующую. Её лицо, темное и морщинистое, напоминало запеченное в духовке яблоко, а глаза, маленькие и колючие, сверлили нас с осуждением, будто тетка наверняка знала, что мы с Лядовым по утрам принимаем ванные из крови девственниц.
По общему впечатлению тётка напоминала монашку, которая решила подзаработать мытьём полов.
Увидев полицейского и меня, оборванца, она нахмурилась. Трепета от появления представителя правоохранительных органов на её лице не наблюдалось, а вот недовольство читалось отчётливо.
Лядов шагнул вперёд, наклонился и, понизив голос, что-то быстро ей сказал, упомянув имя «старца». Женщина около минуты пялилась на него, затем молча отошла в сторону, пропуская нас внутрь.
