Сергей Александрович Васильев "Эпоха перемен: Curriculum vitae. Эпоха перемен. 1916. Эпоха перемен. 1917"

Глава 18

12 июня 1999 года. Косово

Под берцами противно скрипело битое стекло. Оно покрывало всю проезжую часть и тротуары, будто Санта-Клаус вне сезона кинул щедрой рукой на улицы сербского села блестящие на солнце крошки льда. По давно не ремонтированному, покрытому трещинами асфальту ветер тащил пакеты, обрывки газет и прочий мусор. В воздухе летали хлопья сажи. Ощутимо, до першения в горле, пахло горелым. Словно брошенные домашние животные, то там, то тут у обочин сиротливо стояли оставленные в спешке автомобили с открытыми нараспашку дверьми, разбитыми окнами и зеркалами. Слепо и безучастно таращились с перекрёстков на непрошеных гостей погасшие светофоры.

Покосившийся рекламный щит у дороги и врезавшийся в него на всём ходу крошечный «Фиат» усеяны пробоинами от кассетного боеприпаса, запрещённого ООН для применения кем угодно, кроме НАТО, и где угодно, кроме Сербии. Возле смятого колеса автомобильчика – изящная женская босоножка, а по тротуару протянулись кровавые следы – кто-то тащил подальше от машины раненого или убитого… Растения, щедро посыпанные пеплом, пожухли на некогда изумрудных газонах, склонились к земле. Всюду попадались поваленные деревья, перекрывавшие проход толстыми шероховатыми стволами. Тишина. Лишь ветер по-разбойничьи свистел, гуляя внутри опустевших зданий, гоняя по улицам мусор и пыль…

Сербы вслед за уходящей армией и полицией срочно покидали свои обжитые дома исконно сербского края. Целые сёла на территории Косово опустели. Их жители разделили участь многих тысяч беженцев. Уходили в спешке. Небрежно брошен приготовленный к полевым работам садовый инвентарь, на верёвках колышется так и не снятое бельё, в садах бродят куры, невесть как добывающие пропитание. Сербы отсюда не уезжали, не эвакуировались – они бежали, бросая нажитое добро, построенные своими руками жилища, возделанные участки. Так поступают люди только в одной ситуации: когда им угрожает смерть.

Неприятно ощущать себя частью этой опасности и буквально кожей чувствовать жгучий стыд за то, что делало и продолжает творить «всё цивилизованное человечество» на Балканах. Ещё неприятнее осознавать личное бессилие в попытке хоть как-то восстановить попранную справедливость. Поэтому настроение у Распутина и его напарника было омерзительное.

Усугублялось это тем, что разведка легиона проникла во французскую зону ответственности до официального объявления о вводе войск НАТО, болтаясь в неопределённом правовом статусе, подкреплённом лишь непрекращающимися воздушными ударами, несмотря на объявленный мораторий. Вот и сейчас совсем недалеко натовские стервятники кого-то бомбили, не делая особого различия между военными и гражданскими объектами. Слава «рыцарей Геринга», очевидно, не давала покоя современным потомкам тевтонов.

Внесённые в Конституцию ФРГ специальные изменения позволили в 1999 году авиации бундесвера вместе с англосаксами усердно вбивать в балканскую землю поезда и колонны с беженцами, крушить больницы, школы, детские сады, разносить в хлам гражданскую инфраструктуру. Самолётов, что характерно для сверхзвуковой авиации, не было видно. Слышен рёв двигателя, потом грохот. Этот звук совсем не похож на взрывы снарядов и разрывы мин. Это не «бум» и не «бабах», а очень резкий и сухой треск, будто кто-то, наделённый невиданной силой, яростно разрывает многократно сложенный брезент. Звук всегда на несколько долей секунды отстаёт от «картинки». Сначала столб чёрного дыма, потом взрыв.

Долбили где-то в стороне, а Распутин с напарником на земле своими глазами наблюдали результат бомбардировок «Союзной силы» по беззащитному мирному населению. Они мрачнели всё больше, мечтая только об одном – быстрее проскочить это мёртвое село, выйти в заданную точку и дождаться эвакуации.

– Смотри, а эти шакалы уже тут как тут!

Глазастый Вася как всегда первым рассмотрел сквозь густую листву придорожных кустов машину с эмблемой Армии освобождения Косово, плотно загруженную каким-то домашним барахлом. Рядом, опершись на капот, о чём-то беседовали громилы в чёрных беретах с красно-жёлтой эмблемой USK.

– Мародёрят, черти, – сплюнул себе под ноги Распутин.

– Пуганём?

– Приказ был – только наблюдать…

– За этим бандитизмом?

– Нет оснований…

– Да какого…

Васино красноречие прервал звон разбитого стекла и отчаянный визг из ближайшего дома.

– Займи чем-нибудь этих у джипа, – на ходу сдёргивая с плеча автомат, успел скомандовать Распутин и, подбегая к дверям, услышал за спиной Васин ужасный французский, бьющий по ушам на раскатистой букве «р», в подражание Высоцкому:

– Суппор-р-ртю! Легион Жетр-р-ранже! Ля Фр-р-ранс!

– НАТО интеллидженс! Донт мув! – продублировал Григорий и кувырком вкатился в дом к заранее присмотренной внутренней стенке, сразу же перейдя в положение стрельбы с колена.

Ослепшему со света Распутину сначала показалось, что на бесформенном ворохе тряпья сопит, ворочается и издаёт нечленораздельные звуки какое-то неземное существо, обладающее множеством щупалец. Но, проморгавшись, капрал смог разделить чудовище на составные части и вычленить двоих носителей камуфляжа, отчаянно боровшихся с кем-то, находящимся под ними. Лежащие прямо на полу чёрные береты c эмблемами давали возможность безошибочно идентифицировать принадлежность борцов к Армии освобождения Косово, а наполовину спущенные штаны одного из них – определить его намерения. Голоштанный, более чуткий к внешним раздражителям, застыл и повернул голову к легионеру, в то время как его напарник, увлечённый своим занятием или просто тугой на ухо, продолжал попытки оседлать чьё-то брыкающееся тело.

– Хальт! Штеле дих фор-р-р! – рявкнул Распутин, с удовлетворением глядя, как последняя фраза вызвала нужную реакцию.

Возня прекратилась, и оба искателя клубнички вскочили на ноги, выпучив глаза на закрывающую весь дверной проём фигуру капрала.

«Всё-таки немецкий – идеальный язык для военного дела», – подумал Григорий, убрав за спину автомат, чтобы дополнительно не пугать мародёров, и продолжил вслух:

– Спик инглиш? Шпрехен зи дойч? Парле франсе?

– Уштар Хоша, разведка второй роты второй бригады Армии Косово, – на дикой смеси языков Шекспира и Шиллера проблеял голоштанный. – Проводим зачистку местности…

– Понятно, – кивнул Распутин, насмешливо смерив с головы до ног албанского вояку. – А таким образом, – он взглядом указал на голые коленки собеседника, – экономите патроны? Или перешли на летнюю форму одежды?

Столь сложные речевые обороты успешно просвистели мимо ушей албанцев, но красноречивый взгляд они прекрасно поняли и спешно начали приводить своё обмундирование в порядок, а Распутин получил возможность получше разглядеть третьего участника представления – невысокую жгучую брюнетку, почти девчонку, растрёпанную, измазанную с головы до ног какой-то краской, тоже одетую в камуфляж, превращённый стараниями албанских «ухажёров» в лохмотья. Девушка пребывала в состоянии шока – огромные глаза застыли неподвижными блюдцами на худом лице, губы, плотно сжатые в ниточку, побелели, как и костяшки крошечных кулачков, выставленных перед собой для защиты. Она походила на растрёпанного воробья, готового к битве с коршуном не на жизнь, а на смерть.

– Кто такая? – спросил Распутин, обращаясь к албанцам.

– Сербская шпионка, – с готовностью ответил голоштанный. – Вот, изъяли при обыске!

Косовар протянул легионеру старенький ПМ со стёртым воронением, при виде которого девчонка встрепенулась, будто в ожидании удара, и сильнее вжалась спиной в стену дома. Напарник голоштанного что-то затарахтел на своём языке, как старый сельский трактор.

– Он говорит, – с готовностью перевёл голоштанный, – что мы можем уступить герру офицеру, как союзнику, право первой ночи.

Если Распутин ещё колебался, не зная, что предпринять, то с последними словами все сомнения отпали.

– Ах вот оно что! – скрипнул он зубами. – Право первой ночи! Это меняет дело! Что это у тебя? Полевое снаряжение сапёров?

Указательный палец Распутина упёрся в гигантский нож диковинной формы: к его лезвию были приварены два приспособления – что-то похожее на молоток и шило. Эту конструкцию голоштанный цеплял на пояс, успев натянуть форму.

– Нет, – бодро отрапортовал албанец. – Это оружие для уничтожения сербов. Главное лезвие – для отрезания головы и вспарывания живота, тупая часть – для пробивания черепа, острая – для выкалывания глаз. Наши учителя из британской Специальной авиадесантной службы называют его «серборез».

Боевик с почтением протянул оружие легионеру и застыл, преданно пожирая глазами.

– Ну что ж! – Григорий с хищной улыбкой горгоны Медузы взял в руки тесак, пробуя остроту лезвия. – Надо попробовать, что придумали эти коновалы с Туманного Альбиона.

Распутин сделал шаг к сербке, пребывавшей в полуобморочном состоянии, и крикнул:

– Вася!

– Я! – послышалось от калитки.

– Фас!!!

Одновременно с последним словом разворот на сто восемьдесят градусов через правое плечо. Рука, раскрученная поворотом туловища, как камень из пращи летит с тесаком параллельно земле и врезается в шею косовара. Голоштанный не успел даже удивиться, как его глаза, выпученные от преданности к «белому сахибу», отделились вместе с головой от похотливого тела. «Сапёрная лопатка поудобнее будет», – мелькнуло в голове.

Распутин понял, что второго боевика с ходу не достанет. Выпавший из рук убитого пистолет стопой отбросил назад, превратил ногу в опорную, швырнул «инструмент», созданный беспокойным британским «гением», в спину бросившегося к оружию албанца. «Серборез» не воткнулся, но, ударив между лопатками, хотя бы сбил равновесие, заставил раскорячиться. Укороченный FAMAS Commando привычно вылетел из-за спины. Сухой треск короткой очереди на три патрона. Тут всё закончено…

– Вася!

Напарник огромными прыжками несётся к дому. Там, где он только что стоял, несерьёзно и неубедительно, будто новогодняя хлопушка, бухает фугасная граната LU 216, прозванная им «любкой». Взрывная волна долетает до строения. Васька ничком падает на дорожку, но через секунду вскакивает и бежит дальше. Около машины один лежит неподвижно, двое барахтаются. Нормально! В то же мгновение сзади раздаются хлёсткие щелчки ПМ, и вверху справа на притолоке появляются выщербины от пуль.

– Ни хрена ж себе!

Вася застывает в дверном проёме, царапает пальцами кобуру своей пятнадцатизарядной «Беретты».

Распутин оглядывается и видит девчонку с крепко зажмуренными глазами и трясущимися руками, давящую на спусковой крючок опустошённого «макарыча».

– Отставить! – рявкает Григорий, успев подбить поднимающуюся руку напарника с пистолетом.

– Командир, какого?! – возмущается Василий. – Эта стерва нас чуть не порешила!

– Сербка! Пленная… В шоке! – бросает ему Распутин, поворачивается и орёт уже по-взрослому, снабжая свои слова тремя этажами специфических идиоматических конструкций: – Ты, мать твою, что делаешь, дура?! Брось оружие, идиотка!

ПМ с грохотом падает на пол. На Распутина снова таращатся испуганные глаза и удивлённо открывается рот, словно в ожидании ложки манной каши. Брови озадаченно взлетают, ломаются в обиженный домик. Трясущиеся губы сминаются в гармошку, разжимаются, и Распутин впервые слышит сдавленный голос балканской пленницы:

– Русси!.. Русси!..

– Ну вот, кажется, разобрались, – усмехнулся Распутин.

– Командир, как сваливать будем? Их тут целая рота, – частит Василий, застывший в дверном проёме. – Даже снайперы есть!

Его слова перебивает хлёсткий выстрел и так хорошо знакомый Распутину чавкающий звук пули, врезающейся в тело. Неведомая сила вдруг приподнимает напарника, швыряет, как тряпичную куклу, ему на руки, и они вместе с размаху валятся на засыпанный штукатуркой пол.

– Кажись, на пол-одиннадцатого, – неожиданно тихо бормочет Василий и закрывает глаза.

– Чёрт! Чёрт! – шепчет Распутин, осторожно вылезая из-под напарника, оттаскивая его под прикрытие стены и переворачивая на спину. – Вась! Только не вздумай!

Рукоятка FAMAS привычно ложится в руку. Короткий выдох. Надо выглянуть в окно. За несколько секунд весь рожок улетает по координатам напарника туда, на пол-одиннадцатого. Обратно к нему, расстегнуть разгрузку и камуфляж, выпотрошить аптечку, наложить тампон на кровавое пятно, расплывающееся на майке, противошоковое прямо через штаны, включить рацию и не забыть перейти на английский.

– Внимание, внимание! Я Браво-пять! Подвергся нападению. Напарник ранен! Требуется эвакуация. Мои координаты…

Совсем рядом барражируют вертолёты прикрытия.

– Я Дельта-два, слышу тебя, Браво-пять, буду через пять минут.

Отпустить тангенту, заботливо вытереть кровавую пену на губах напарника, повернуть на бок, чтобы не захлебнулся собственной кровью, перезарядить автомат. Аккуратно поднять шлем над подоконником. Выстрел… Каску вырывает из рук, но по входящему отверстию примерно понятно местонахождение врага. В этом направлении разряжен полный магазин. Перебежать к другому окну, перезаряжая на ходу автомат.

Камуфляжные фигурки ручейками стекаются со всех сторон к дому. Длинную очередь им навстречу, ещё одну от третьего окна, потом гранату – в надежде если не попасть, то хотя бы задержать.

– Ложись, убьют! – крикнул он девчонке, застывшей, как статуя, возле дальней стенки.

На штукатурке одна за другой появляются щербинки от влетающих свинцовых шмелей. Постепенно в звуки выстрелов вплетается гул двигателей приближающегося вертолёта.

– Браво-пять, я рядом, наблюдаю переполох в курятнике. Прошу обозначить себя!

Белая ракета вверх.

– Понял, Браво-пять! Начинаю работать! Пригнитесь там…

* * *

Командир разведроты, капитан Иностранного легиона Франции, сердито барабанил пальцами по пластику походного стола, исподлобья поглядывая на стоящего по стойке смирно подчинённого.

– Косовары говорят, что вы открыли огонь первыми и они вас приняли за сербский спецназ.

Распутин был хмур и лаконичен:

– Врут.

– В результате дружественного огня с вашей стороны и обстрела с вертолётов по вашей наводке было почти полностью уничтожено оперативное подразделение наших союзников…

– Армия освобождения Косово – наши союзники? Не читал ни в одном приказе!

– Полсотни трупов албанцев и тяжело раненный легионер первого класса. Не велика ли цена вашей политической щепетильности, капрал?

– Бремя цивилизованного человека иногда требует жертв, мой капитан…

Офицера словно пробило электрическим зарядом. Он вскочил, нервно комкая перчатки, подошёл вплотную к Распутину, снизу вверх, насколько хватило роста, заглянул в глаза. Открыл рот, собираясь что-то сказать, но тут же закрыл его, передумав. Развернулся и медленным шагом вернулся на своё место. Сев боком к подчинённому и глядя на живописный балканский пейзаж за окном палатки, проговорил, взяв в руку карандаш и бесцельно крутя его пальцами:

– Наши американские и английские союзники требуют строго наказать виновных в этом… несчастном случае…

Капитан вдруг резко вскочил на ноги, выпрямился, блеснул глазами, будто приняв какое-то решение. Карандаш полетел на стол, отрикошетил и упал на утоптанную землю.

– Так вот, хрен им! Пока ты бегал по горам, у нас тут чуть не началась Третья мировая война. Русские захватили аэропорт Слатина в пятнадцати километрах от Приштины. Этот сумасшедший генерал из Пентагона Уэсли Кларк приказал уничтожить их десант. Но – слава всем святым! – даже среди янки не нашлось ни одного придурка, готового выполнять этот идиотский приказ. Завтра начнутся переговоры.

Капитан повернулся к Распутину, одёрнул форму, опустил руки по швам.

– Капрал Буше! Довожу до вашего сведения, что вы отстраняетесь от боевых дежурств и не участвуете в запланированных легионом операциях вплоть до выводов созданной следственной комиссии. На время служебного расследования командируетесь в специальную контактную группу по организации взаимодействия с русскими, созданную в штабе группировки. Назначение получите в канцелярии батальона. А сейчас сядьте и напишите подробную, максимально достоверную curriculum vitae. Только личный совет: не откровенничайте слишком, особенно про свою жизнь до легиона… И ещё: никогда не козыряйте фразой про бремя цивилизованного человека…

Глава 19

«И дым отечества нам сладок и приятен…»

Ночь для Распутина выдалась бессонной, липкой и противной во всех отношениях. Жаркое июньское солнышко плавило асфальт и мозг, а установившийся штиль не позволял прохладе с гор заместить собой горячую воздушную подушку, плотно накрывшую расположение роты разведки.

Но пуще летнего зноя голову терзали навязчивые вопросы при одной мысли о скорой встрече с соотечественниками. Вася и добрый взвод бывших граждан СССР, собранных в легионе, не в счёт. Все они, подписавшие в своё время контракт на службу во французской армии, в той или иной мере изгои. А завтра он своими глазами увидит собственную несбывшуюся мечту – служить Отчизне.

Вопросов эта встреча порождает больше, чем ответов. Четыре года назад Родина не смогла защитить Распутина от банды уродов, покалечивших Ежова и убивших Потапыча. Григорий честно, как и было написано в присяге, старался «быть храбрым, дисциплинированным, бдительным, стойко переносить все тяготы и лишения воинской службы, строго хранить военную и государственную тайну, беспрекословно выполнять воинские уставы и приказы командиров и начальников». В результате вынужден был бежать за границу, прячась в машине наркоторговцев, как преступник.

Кто в этом виноват? Он, Григорий? Или Родина?.. Или это стечение обстоятельств, несчастный случай, как модно нынче говорить – форс-мажор? Какая демоническая улыбка судьбы – невиновен, но наказан изгнанием… Кто он теперь для вчерашних однополчан? Предатель? Возможно, хотя никого не предавал… Те, кого он пытался разоблачить, на чьих руках кровь сотен и тысяч российских солдат и офицеров, сегодня абсолютно легитимны и правомочны, а он – не более чем беглый преступник, для которого Родина уместилась в крошечный уголок личной памяти, и её больше нет нигде.

Отечество – не поля и березки, а прежде всего люди, считающие тебя своим. Вне такого признания нет никакого Отечества. Есть сумма абсолютно чужих квадратных километров, совсем как в Европе, Америке или на любом другом континенте.

Утро не принесло облегчения. Лениво разжевав безвкусный омлет и нацедив эспрессо, Распутин присел рядом с галдящими парашютистами, прибывшими с Корсики и шумно обсуждавшими события в аэропорту Слатина. Всем было интересно, как долго удастся горстке русских десантников противостоять всей мощи натовской военной машины, собирающейся вокруг аэродрома. Профессиональные военные, они не видели ни единого шанса. Двести человек с лёгким вооружением против тяжёлой техники, вертолётов и пехоты числом более трёх тысяч.

Самые лихие обещали, что уже этой ночью всё будет кончено и подошедшие танки «Леклерк» без единого выстрела раскатают оборону русских, не имеющих даже полевой артиллерии. Более осторожные выделяли на освобождение аэропорта три дня. Дошло до пари. Ставки делались азартно, бесшабашно, как и полагается солдатам удачи.