С чисто человеческой точки зрения так себе – стрептоцид же много людей от смерти уже спас, а спасет еще больше. Но в политике «чисто человеческое» не применимо, и, если есть возможность слупить с врагов-австрияков побольше, значит нужно это делать.
– Два с четвертью миллиона рублей без учета Австрии, – озвучил Кирил суммарный доход. – Уже на ваших счетах.
– Докторам не говори пока – я их награжу, но не напрямую.
В СССР была «сталинская» или «ленинская» премия, надо мне такую же себе завести, поощрять за существенный вклад в развитие Родины.
– Не надо им таких денег – люди доверчивые, добрые, проходимцам отдадут, и ищи-свищи, – поддержал меня Кирил.
Да, и это тоже.
– Фабрика Его Высочества також благополучно куплена. Оборудование прибудет в Петербург к середине ноября.
Написал я как-то братику Мише, что, мол, было бы круто ему собственный завод с игрушками заиметь. Просто проверил, насколько моя победоносная поступь по планете повлияла на «невместность» некоторых вещей. Повлияла нормально – маленький принц завод игрушек захотел очень сильно, чем несколько расстроил матушку, но вставать в позу она не стала – мал сыночек все-таки, пусть поиграется. Полезно же – посмотрит и немного поучится как работает производство, поговорит с рабочими, считай – форма уроков естествознания. Скучно Мише, почти весь световой день учебе подвергается. Теперь будет куда сбегать время от времени – «извините, учителя и матушка, но у меня плановая инспекция на мою фабрику!».
– Дальневосточное паевое общество «По крупице» собрало и должным образом передало Империи первый пуд золота.
– Отлично! – обрадовался я.
Не могли не собрать – золота там на поколения вперед хватит, сейчас соберем «вершки», а когда технологии разовьются – это почти мой профиль, поэтому разовьются они очень быстро – доберемся и до «корешков» глубокого залегания. Надо будет пайщикам каких-нибудь медалек вручить.
Отпустив Кирила, я с трудом уснул – очень нервничаю, и только князь Барятинский смог немного меня успокоить – как куратор Путешествия, он знает некоторые условные фразы, которые должно помещать в телеграмму в реально критических случаях. Таковых в матушкиной телеграмме не было, но… Но она же могла от горя про «шифровки» забыть или не знать их вовсе! Если Александр умудрился умереть, мне придется туго – я критически не готов, и, если в провинциях получалось хорошо справляться на голой, подкрепленной высоким происхождением и положением уверенности, в столице это не прокатит. Странности начнутся со старта – я не знаю многих их тех, кого должен знать Георгий. Ладно, разберемся.
А вот Андреич на «пепелац 2.0» проник чуть ли не явочным порядком – натурально на коленях просил с собой взять, потому что страшно пускать меня в небеса. Сцена была трогательной, а потому дядька в полет был допущен – теперь чаем распоряжается, наполняет нам с князем кружки и очень старается не смотреть на землю.
Летит со мною и Остап. Этот высоты не боится – во Франции на воздушном шаре летал, там это относительно модный досуг. С собою секретарь везет огромный пакет бумаг. Это – плоды кропотливого, многомесячного труда, которым я занимался в свободные от других дел минуты. Бумаги крайне ценные – в них частично описаны мои планы на будущее (показывать можно только Александру, если он жив, а если нет… Об этом лучше не думать), по отдельным папкам разложено «прогрессорство» в тех сферах, где я шарю. В основном – геология, металлургия (так себе, но я осторожно надеюсь, что полухаотичные обрывки моих университетских знаний подскажут ученым верный путь), немного химия и фармацевтика в виде пенициллина. Имеются планы реформ государственных и силовых структур, максимально подробные карты ископаемых – страны за пределами наших границ описаны мною не очень, потому что в университете меня это не шибко-то интересовало, равно как и преподавателей – все равно не наше. Даже если «пепелац» неудачно рухнет, эти бумаги уцелеют, и, если попадут в толковые руки, помогут Империи стать немного лучше. Не хочу так – знаю я этих деятелей: «прожекты покойного Высочества интересны, и мы даже пару самых легких пунктов в жизнь воплотим, но остальное диктовали горячность и молодость».
Смотреть вниз, на простирающиеся под нами реки, поля, озера, леса и поселения, было интересно. В первую очередь в глаза бросились оккупированные переселенцами и грузами дороги. Это сколько людей в Манчжурию валит? Сотни тысяч, если не миллионы! Сколько рабочих рук уплывает из привыкших к перенаселению губерний? Насколько тамошним фабрикантам придется повысить зарплаты из-за кадрового голода? Насколько упадут цены на потребительские товары – спрос-то уменьшился? Или наоборот – вырастут из-за тех самых повышений зарплаты? Буду очень внимательно следить.
С людьми понятно, а вот картины ландшафта меня удивили – стоило подняться над землею, и даже мне, очень далекому от сельского хозяйства человеку, стало понятно, что неурожай будет страшный. Пожелтевшие раньше времени травы, обмелевшие водоемы, кое-где – следы больших лесных пожаров. И так – верста за верстой, на сколько хватало глаз.
Попутный ветер позволил добраться до Перми всего за два с половиной часа. Приземляться пришлось на лугу, потому что нормального «шаропорта» здесь пока не завелось. Дирижабль штука в целом затратная – нужны большие эллинги, причальные мачты, комплекс заводов: оболочки шить да гелий добывать, водород-то от искорки взорваться может, а гелий так не умеет. Короче – пахать и пахать, и я прекрасно понимаю, почему Великие державы это направление развивать не торопится – долго, дорого, сложно, ненадежно. Пусть дальше так и считают.
Не обошлось без легкой клоунады – приземляться мы должны были в одном месте, а получилось в другом, и огромная масса собравшихся меня встречать людей была вынуждена в спешке, топча друг дружке ноги, бежать с одного луга в другой. Облегченно вздохнув – не разбились! – я подождал, пока местные подхватят сброшенные нами веревки и подтянут «пепелац» ближе к земле. Спрыгнув с добрых полутора метров, послушал ликование толпы, надкусил каравай, дождался окончания молебна и запрыгнул на дрожки, толкнув с них речь о важности развития аэронавтики, выразил благодарность пермякам за заботу о переселенцах, сослался на срочные государственные дела, пообещал народу еще в Пермь вернуться – она же близко, почему бы не съездить? – и убыл на вокзал, по пути поговорив с местными «главнюками». Ничего особенного – ждите князей с проверками, оказывайте содействие, готовьтесь к недороду.
Императорский поезд поразил меня в самое сердце. Синенькие, украшенные позолоченными орнаментами и гербами вагоны крепились к бодро попыхивающему, максимально возможной для него чистоты паровозу. Машинист, проводники, ремонтники и даже кочегары числятся офицерами Конвоя. «Вмиг домчим, Ваше Императорское Высочество!». Обстановка внутри восхитительная – имеется мой личный вагон со спальнею и кабинетом, есть вагон для прислуги, вагон для гостей – всего один, отцепили остальные для скорости, все равно стольких спутников нет – вагон-ресторан, вагон-уборная с горячим душем и ванной, в которую я с радостью опустился как только за окнами перестали попадаться машущие нам вслед люди – с меня помахать в ответ не убудет. Немного продрог за перелет, и физиологически теперь полностью счастлив: почти тишина, почти нет качки, теплая водичка с добавлением каких-то приятно пахнущих ароматизаторов приятно греет тело. Душа, к сожалению, не поддается – меня натурально трясет, и даже для вроде бы привыкшего меня лица пермских чиновников и работников поезда показались какими-то чересчур восторженными и одухотворенными.
Слухи! Чего это цесаревич так неожиданно ускорился – вплоть до полета на жутком «пепелаце»? Тут вариантов много, два – основных: либо ругать меня царь будет, либо нет уже того царя. Или скоро не станет – допустим, очень болен, и сейчас на последнем издыхании. А вокруг, мать его, Романовы со своими выкормышами, интригами, интересами и прочим. Романовы, большую часть которых я знаю только по именам и лицам – фотографии помогли заполнить пробелы в «памяти». И помощи ждать неоткуда – матушка-Дагмара, опытная паучиха, меня в кокон со всей материнской любовью окутает и будет дергать за приятные ей паутинки. Братья Александра – это вообще жесть, потому что эти упыри в аппарат врастали десятки лет. Остается только ближайшая родня – сестренки да Миша, да поколение Романовых плюс-минус моего нынешнего возраста – эти еще оскотиниться, возможно, не успели, и будут не против построить карьеру под моим лидерством, в процессе немного потеснив вросших в высокие кресла родичей.
Трое суток занял путь до столицы. Телеграф сохранял тревожное молчание, прервался и поток писем. К концу пути я уже настолько извелся, что начал думать совсем уж плохое – меня аккуратно отделили от прикипевшей за время Путешествия свиты, поместили в информационную блокаду, и, ежели где-то на путях вдруг сдетонирует чемоданчик, никто ничего не заподозрит – эх, такой многообещающий Наследник был!
В Петербург мы не поехали, отправившись в Гатчину – тамошний дворец был выбран Александром в качестве цитадели после череды покушений. «Гатчинским затворником» называют царя фрондеры и простые сплетники, при этом многозначительно ухмыляясь: тут тебе и «трусость», и символизм в виде Павла I, который был первым «гатчинским затворником». Я правильность решения Александра признаю, но сам в Гатчине жить не стану – у меня очень много планов и дел, а отсюда в Петербург мотаться замучаешься.
Прибыл я на Варшавский вокзал, и, посмотрев в окно на набившийся в здание народ, на пару мгновений крепко зажмурил глаза, чтобы открыть их и посмотреть снова – нет ли ошибки? Ошибки, увы, не было – вот Мария Федоровна, вот сестренки и Миша, вон там выстроились Александровичи, там – Константиновичи, меж этих двух групп распределились Николаевичи.
Нет царя.
Глава 3
Держать лицо – это необходимый навык для любого человека высокого ранга, и собравшиеся на вокзале им владели в полной мере. Я – не исключение, поэтому сошел с поезда с высоко поднятой головой, успешно победив дрожь в коленях. Не сожрут же они меня? По крайней мере, не сожрут прямо сейчас и даже в ближайшие недели – важно помнить о неторопливости хроноаборигенов и их любви к долгим размышлениям. О, Победоносцев – прямо за улыбающейся мне императрицей стоит, отражает круглыми очками падающий из окон свет и держит «покерфейс», но поза выдает напряжение – он, как обер-прокурор Священного Синода, имеет ко мне очень много вопросов, а я возлагаю на Константина Петровича некоторые надежды. Потом пообщаемся.
Рядом с невысокой, сохранившей красоту и фигуру, «матушкой» стояла еще более миниатюрная, симпатичная Ксения. Одинаковые платья и шляпки наталкивают на размышления, а вот маленькая девятилетняя Ольга одета в другие цвета. Потенциальная детская травма так-то – детей нужно любить одинаково, а не демонстративно выделять кого-то одного. Мише в этом плане еще хуже – стоит во втором ряду, и на него, судя по всему, всем плевать: оригинального Георгия на всякий случай в цесаревичи готовили, но на «запаску для запаски» до смерти Николая старательно забивали – в письмах брата это четко прослеживалось. Миша расстроен – раньше у него было гораздо больше свободного времени. Немного коробит от его радости, что Александр начал брать его на рыбалку и в целом наконец-то вспомнил, что у него есть младший ребенок: раньше внимания к сыну было сильно меньше.
Первой заговорила Императрица:
– Сын я рада, что ты добрался. Я вижу в тебе достойного наследника.
Мы с ней обнялись под вспышками фотокамер – мне пришлось наклониться, а ей – встать на цыпочки, и я, стараясь не двигать губами, прошептал:
– Папа жив?
– Слава Богу жив, – так же ответила она.
Настроение ракетой взлетело в небеса, на душе зацвели цветы и запели птицы. Александр жив! У меня есть время освоиться и подготовиться! Теперь нужно начинать отыгрывать роль охреневшей от свалившейся на нее ответственности, но смиренно принявшей ношу «запаски»:
– Мама, я справился? Я не подвел Никки?
– Глупый, – шепнула она и отстранилась, чтобы возобновить мероприятие.
Я раскланялся с сестрами и братьями, с дядьями и тётями, с чиновниками и попами, и произнес пару фраз о том, как рад вернуться домой. Запечатлев момент трогательного воссоединения на фото, мы с Императрицей, Барятинским и Победоносцевым погрузились в карету. Меня такой состав более чем устраивал, и, как только дверь кареты закрылась, я спросил:
– Что с папой?
– Прости, что напугали тебя, – смущенно отвела глаза Дагмара. – Саша упал с лошади, ударился головою и сломал ногу. Бедро. Только сегодня пришел в себя – к счастью, его разум остался с ним. Но перелом… – она закусила губу. – Доктора говорят, что более он не сможет ходить, если не случится чуда, – подняв на меня взгляд, с надеждой спросила. – Георгий, нет ли у тебя еще одного лекарства?
«Бедро» и «не сможет ходить» – значит перелом шейки бедра. На нынешнем уровне развития медицины не лечится, и быстро научиться это делать не получится. И без того больной после крушения поезда царь теперь будет прикован к постели, что выльется в пролежни, атрофию мышц и усиление всех имеющихся болячек. Может начать гнить и сломанная кость. Александр медленно, но неумолимо умирает. Что с этими Романовыми не так? Почему они так и норовят свалить на меня всю полноту власти, а не дать возможность тихо рулить из-за кулис?
Отогнав обиду и жалость к себе, я отвел глаза, вполне искренне закусил губу от бессилия и покачал головой:
– Такого лекарства нет.
Всхлипнув, Мария Федоровна сильно меня удивила, прижав к себе и начав плакать:
– Прости меня, мальчик мой! Ты – такой молодец, и никто не вправе требовать от тебя большего, чем ты уже сделал! Ты так молод, тебя совсем к этому не готовили, а ты… – отпустив меня, она всхлипнула снова и приняла из рук Барятинского платочек с благодарным кивком.
Владимир Анатольевич получил должность руководителя Путешествием благодаря протекции Марии Федоровны, так что он не столько «мой», сколько ее человек.
Так, стоп! Я что, любимчик? А ведь логично – старшему сыну была уготована участь наследника, и это даже на семейные отношения накладывало отпечаток. С Георгием проще – на него можно было выместить не растраченную материнскую любовь. Миша? Мише пришлось довольствоваться грустной ролью «последыша» и остатками той самой любви. Та же ситуация с девочками – старшенькая Ксюша у Марии Федоровны любимая, в письмах это хорошо прослеживалось, а маленькой Ольге не повезло. Нельзя не учитывать и постигшее Романовых горе – сначала умер маленький брат Саша, совсем маленьким, а теперь – Николай. Ополовинила судьба сыновей Марии Федоровне, и уцелевшие теперь ценятся больше.
– …А ты сделал так, чтобы смерть нашего Никки не была напрасной, – продолжила Императрица. – Ты назвал его именем губернию, ты сделал так, чтобы она кипела жизнью – ах, мой милый Никки так любил жизнь!
– Больше всего на свете я бы хотел, чтобы он был с нами, – эти мои слова тоже были почти искренними. – Если бы только тот китаец нас перепутал…
– Никогда! – взвилась Императрица. – Слышишь, никогда, никогда не говори таких ужасных слов!
Точно любимчик.
– Прости, – шепнул я, опустив взгляд.
– Ах, Жоржи! – она ласково обняла меня за плечи. – Мой бедный, бедный мальчик. Даже не могу представить, насколько трудно тебе пришлось – на другом конце мира, в окружении варваров, с телом брата на руках и совсем один…
Воспользовавшись паузой, я вставил:
– Я не был один, мама. Со мною были преданные друзья, – вымучил улыбку на Барятинского.
– Как я рада, что вы согласились разделить путешествие с Никки и Жоржи, Владимир Анатольевич! – похвалила своего протеже Мария Федоровна, вытерев платочком последние слезы. – Как хорошо, что Жоржи было на кого опереться в эти страшные дни!
Очень быстро взяла себя в руки – ну так Императрица, и я вообще удивлен, что она позволила себе подобную сцену. Так и запишем – в ближнем круге Дагмара позволяет себе расслабиться.
– Хотел бы я сделать больше, – ответил Барятинский.
– Одна доля у вас с отцом, – вздохнула Императрица, вернув внимание на меня. – Он тоже никогда не хотел править Империей… И я точно знаю, что ты справишься так же хорошо, как и он, Жоржи! Эти слова рабочим о том, что ты – «тень брата твоего» были прекрасны, но, прошу тебя, не смей себя недооценивать!
И в мыслях не было – я объективно очень хорошо справляюсь.
– Вот так, в одиночку, предстать перед разгневанной толпой этих ужасных социалистов и заставить их разойтись – это было так отважно, мой мальчик! Но ты больше никогда не должен бросать им подачек – они понимают только силу! Ничего, пять лет – это большой срок, и о твоем обещании все забудут…
Поохали, поахали, похвалили, пережили быстрый катарсис, и теперь можно переходить к «правильному» состоянию дел – холеными и ласковыми материнскими руками аккуратно ставим разошедшегося сыночка в стойло.
– Ах, о чем я только думаю! – «опомнилась» Мария Федоровна. – Мы так долго не виделись, нам столько нужно рассказать друг другу!
– Я думаю о том же самом! – перехватил я инициативу. – Мама, Константин Петрович, у нас с Владимиром Анатольевичем есть одна очень важная тайна. Я бы хотел как можно скорее поделиться ею с вами и папой.
Один долгий бенефис у царской кровати, и после него можно будет действовать на основе реакции родственников и Победоносцева – в принципе, Константин Петрович тоже почти член семьи. Либо подивятся потере памяти и подтвердят мою легитимность в качестве цесаревича, либо я очень на них обижусь и начну науськивать подхватившего титул Мишу против старших Романовых.
– Что случилось, Жоржи? – дернулась Мария Федоровна. – Всем, кто сейчас здесь, ты можешь доверить даже свою жизнь!
Помимо любопытства, я вижу здесь еще и желание завладеть очень ценным «инсайдом», и, может быть, предложить свои услуги в правильности подачи информации царю.
– Простите, мама, – изобразил я смущение и усилием воли заставил щеки покраснеть. – Это очень больно, страшно и стыдно, и я просто не смогу заставить себя повторять это снова и снова.
– Это как-то связано с Маргаритой? – прищурилась она на меня.
Вот мы и добрались до «Вопроса номер один». Приосанившись, я удивленно спросил:
– Мама, почему вы оскорбляете мои чувства к Маргарите, называя их «больными, страшными и стыдными»?
– Мальчик мой, не горячись! – ласково улыбнулась Дагмара и пошире открыла глаза, дабы придать себе безобидный вид. – Я вовсе не имела ввиду ничего подобного! Я вижу, ты вернулся домой настоящим наследником… – лицо стало обиженным. – Но разве прилично оскорблять такими подозрениями собственную мать и Императрицу?
Страшный человек моя новая мама.
* * *
Гатчинский дворец, детище архитектора Антонио Ринальди, выстроенное Екатериной для графа Орлова, утопал в людях. Плац перед дворцом, на котором Павел I когда-то развлекался муштрой лично преданных солдат, оккупировали Конвой и лейб-гвардейцы. Просто так пройти мимо них не получится – готовились же, и при всем моем стремлении как можно скорее добраться до царя, пришлось постоять под нежарким, то и дело прячущимся за тучками солнцем, посмотрев маневры и дав служивым должным образом меня поприветствовать.
Внутри дворца – примерно то же самое, но в исполнении Двора. Двор – это полноценная государственная структура сомнительной полезности, но воспринимать ее как набор интриганов, шарлатанов да кретинов нельзя, потому что на немалую часть представителей Двора ложатся самые настоящие обязанности, порой с дворцовой жизнью не связанные – например, Мария Федоровна командует когортой дам, через них держа руку на пульсе своих многочисленных благотворительных проектов. Дамы имеют чины и должности, пусть и не отображенные должным образом в Табели о рангах – чтобы патриархальные мужики не обижались: «нас что, к бабам приравняли?!». Не приравняли – Петр I просто выстроил отдельную иерархию, намеренно не став указывать, какому мужскому чину соответствует, например, «камер-фрейлина». Эмансипация эмансипацией, но я тут тоже, пожалуй, ничего менять еще долго не буду – ну не поймут!
Как правило, карьеру при Дворе девушки начинают молодыми и незамужними – и то, и другое является непременным условием для получения гордого звания «фрейлина». У матушки на данный момент их почти две сотни, и немалая часть помыслов Императрицы, как и усилий неженатых, крутящихся при Дворе мужиков, направлены на выгодные как для фрейлины, так и для Императрицы с ее протеже, свадебные «партии». Примером является князь Барятинский – в свое время женившись на фрейлине, он сделал вот такую вот карьеру, вызывая у окружающих закономерное желание сделать так же. Помимо перспектив, фрейлина на свадьбу получает от Императрицы приданное – не миллионы конечно, но кому надо, тот условный чайный сервиз с личным вензелем Марии Федоровны оценит по достоинству.
Удачно женившись (исключения, конечно, бывают, но кто виноват, что муженек в преферанс играет да за воротник закладывает?), фрейлина должности лишается. Дальше «вилка» – либо покидает Двор (формально, возможность «доступа к телу» при большом расположении Императрицы остается), либо переходит в следующий чин – камер-фрейлины или камер-девицы. Их уже сильно меньше – даже двух десятков не наберется, как правило они являются женами очень важных людей. Особо ценные кадры получают перспективу повыситься до статс-дамы: те, что кланяются и улыбаются мне сейчас, обладают возрастом за тридцать, а парочка красуется благородной сединой в волосах. Статс-дам у нас около десятка.
На вершине иерархии стоят гофмейстерины и обер-гофмейстерины, исполняют те же обязанности, что и мужики-гофмейстеры. Быть «душкой» и женой кого-то из государственной верхушки здесь уже недостаточно – гофмейстерины заведуют канцелярией Императрицы и свитой Марии Федоровны и Великих княжон. Топ-менеджер он и в Африке топ-менеджер, и компетенцию нужно иметь соответствующую – там одной только бухгалтерии на целый Кабинет, и не понимающая в ней обер-гофмейстерина быстро с должности вылетит. Гофмейстерины у Императрицы есть, четыре пожилые дамы, а вот вакансия обер-гофмейстерины сейчас пустует, при случае спрошу у мамы, почему так.
Здесь же я познакомился с людьми, которые состояли со мной в переписке «по делу» – сотрудниками Министерства Императорского двора, конкретно – Двором Его Императорского Высочества. Министерство Императорского Двора – та еще махина. Она рулит имуществом со всеми дворцами и Кабинетскими землями, организует питание обитателей дворцов, праздники и церемонии, распоряжается орденами и прочим. Оно же служит этаким «отстойником» для ведомств, которые в силу новизны или маленькой численности, бюрократически проще приписать Министерству Двора. Например – Императорская академия художеств и Императорская археологическая комиссия. Тоже порядок наводить придется, с болью и воем – в этом Министерстве самый большой рассадник всяческой знати, и, как следствие, ворья.
Забавно, но своего Двора я почти не знаю – работники Министерства это одно, но во Дворе имеется куча непонятных для меня «пассажиров» – часть была унаследована от Николая, часть кормилась с Георгия еще до отбытия в Путешествие. Со вторыми я заочно познакомился через характеристики Андреича и письма, и пришел к неутешительному выводу – собственный Двор мне придется обновить почти целиком, потому что за исключением кадровых служащих Министерства толку от него на данный момент нет. Кого-то может и оставлю, когда поближе познакомимся, не могут же вообще все быть бесполезными.
Здесь – не провинции, здесь – самый центр Империи, и направленные на меня взгляды были другими. Восторг и верноподданничество лишь изображались – меня словно поставили на весы, обвешали мерками, и теперь подсчитывают параметры. Понять можно – репутация и ореол таинственности далеки от привычных хроноаборигенам, и теперь придворные пытаются понять, на что им можно надеяться, чего – опасаться, а на что – не обращать внимания. Все находятся на низком старте – о болезни царя здесь известно всем, а значит самое время потихоньку погрузиться в интриги, попытавшись сохранить или обрести высокое положение после смены монарха.
Неуместно, но я завидую Мише и Ольге – они в силу возраста на такие мероприятия не допущены. Нет здесь и Ксюши – по плану она должна была «выйти в свет» в начале лета, но этот трогательный момент был отложен в связи с трауром по Николаю. Могла бы выйти в свет сегодня, что было бы очень уместно в свете моего триумфального – пусть под соответствующей аркою пройти не довелось – возвращения, но подкачал Александр – он должен был официально представить дочь, но, походу, эта честь теперь перейдет ко мне.
Здесь же нашелся Петр Андреевич Каханов – будущий Красноярский губернатор, которому пришлось сделать крюк до Гатчины специально чтобы встретиться со мной. Грядущие дни будут целиком отведены «врастанию» во Двор и встречам со всеми подряд, так что поговорить с молодым (относительно, так-то ему тридцать шесть лет) губернатором я еще успею.
Бездарно потраченные на светскую чепуху минуты складывались в десятки, десятки – в часы, и на третий из них я был уже готов плюнуть и просто уйти наверх, в Императорские апартаменты, и Дагмара это поняла – на правах первого лица поблагодарив собравшихся, она оставила их веселиться, и мы с Победоносцевым и Барятинским совершили променад по дворцовым коридорам, на контрасте с очень шумным залом для приемов казавшимися очень тихими и уютными. Во дворце жить можно, если очертить в нем жилую зону и не допускать туда кого попало – иначе о покое можно забыть.
Слуги с поклоном открыли перед нами двустворчатые двери, и в тусклом, вечернем свете из окон, по пушистым коврам, стараясь не крутить башкой на убранство – подразумевается, что я здесь не раз бывал, я прошел через вереницу комнат: гостиная, приемная, кабинет, бильярдная, курительная комната с камином, и остановился перед спальней, дав императорскому обер-камергеру представить нас Александру. В дальнейшем этого не потребуется – просто день необычный, меня же впервые представляют в качестве наследника.
В спальне было душно – любят хроноаборигены при любой болячке закрывать окна да топить изо всех сил. Стены слева и справа оснащены окнами, дальняя от входа стена – камином с висящими над ним охотничьими трофеями. Медведь, волк, лиса – охотиться знать очень любит, но, если в прошлые века это работало в качестве тренировки и для демонстрации личной удали, теперь практической пользы это вообще не несет – чистый досуг. Императорской охотой заведует отдел Министерства Двора – Егермейстерская контора. Охотничьи угодья в их распоряжении огромные, дичь с них, помимо работы «мишенями», поставляется к столу Императора и Великих князей. К услугам высокородного охотника соколы, собаки, куча заточенных под охоту «юнитов», и вся эта машина неплохо сосет деньги из казны. Содержание Двора целиком обходится государству примерно в десять миллионов рублей в год, и от этого у меня чешутся руки – здесь оптимизация и рационализация нужны в первую очередь!
Александр III Александрович, император Всероссийский, царь Польский, великий князь Финляндский и прочая и прочая, выглядел плохо: лежа на перинах под одеялом в кровати с балдахином, он тяжело дышал, потел лысиной и лицом и смотрел на нас мутными глазами, вымучив слабую, но очень душевную и любящую улыбку. Стоящий на прикроватном столике пузырек с надписью «Лауданум» объяснял мутность взгляда в полной мере, и я никоим образом не осуждаю Александра за «бесово зелье» – перелом шейки бедра очень болезненный, и остаток своих дней Императору придется учиться жить с болью. Что ж, если обрубить остатки человечности, такой расклад вполне приемлем и даже, прости-господи, полезен – от Александра мне нужны только подписи в подсунутых мною бумагах, и в опиумном дурмане «закорючку» он поставит еще охотнее – чисто на доверии, не желая вдаваться в нюансы. О двух концах палочка, и мне придется как следует поработать с имеющими доступ к «телу», чтобы императорская подпись не появилась там, где не надо.
Императора наблюдали аж четверо лейб-медиков – сопровождавший нас в Путешествии и типа вылечивший меня Алышевский среди них был, как бы продемонстрировав собственный карьерный рост – допущен к Самому, а значит жизнь удалась. Доктора поклонились, и, повинуясь кивку Дагмары, покинули спальню. Дверь за ними закрылась, и на меня, что называется, накатило – нифига себе, это же настоящий русский царь передо мною! Последний нормальный Романов, даром что сломался, даже в таком плачевном виде вызывал у меня странный для выросшего в «прогрессивные» времена человека трепет. На подгибающихся ногах я пошел к кровати.
– Здравствуй, Георгий, – слабым голосом поприветствовал меня Александр. – Прости, что не могу встретить тебя как должно.
Он вытянул руки, я послушно нагнулся, и мы обнялись. Самое время подпустить нервную шуточку:
– Как должно – это у Триумфальной арки?
Царь фыркнул – оценил, получается:
– Каждый шаг у них триумф. Каждая фраза – Высочайшее повеление.
Александр разжал руки, я выпрямился и уселся на освобожденный лейб-доктором стул, глубоко вдохнул и начал рассказывать:
– Папа, мама, Константин Петрович, я должен вам признаться – в тот день, когда я заболел и ударился головою о кровать, я очнулся совсем другим…
Монолог был долгим, и я выкладывался так, как никогда в жизнь – плакал, заламывал руки, намеренно-легкомысленно шмыгал носом, как бы показывая, что я вообще-то двадцатилетний пацан-«запаска» и мне очень, ОЧЕНЬ тяжело. На Марию Федоровну это оказало впечатление – начав тихонько плакать почти в самом начале, она продолжила делать это до самого конца. Александр удар держал лучше, на его лице проступал напряженный мыслительный процесс, которому, казалось, совсем не мешал лауданум. Когда я закончил, воцарилась пауза. Мария Федоровна обнимала меня за плечи, Победоносцев утратил «покер-фейс» и смотрел на меня с подозрением – а не бес ли в Георгия вселился? То-то он такой весь побеждающий и за свободу вероисповедания – чистой воды Лжепророк.
Приняв решение, Император окинул нас тяжелым взглядом:
– Никто и никогда не должен об этом узнать.
Это понятно – «увечный», а то и «слабоумный» цесаревич никому не нужен. Да, моя «адекватность» многократно подтверждена делами, но кого и когда это волновало? Припишут мне за спину «серого кардинала» – Барятинский, например, в силу возраста и чина вполне подходит – а я потом доказывай, что не верблюд.
