– Не знаю, кто ты такой, но я…
– Мертвец, если не свалишь. Прямо. Сейчас.
Крис ищет у меня поддержки, но сейчас он в моем черном списке. Я мрачно смотрю на него, покачивая головой, и он снова поворачивается к Кейджу.
Крис долго, внимательно и вдумчиво изучает могучие плечи, сжатые кулаки и убийственный оскал. А потом принимает разумное решение. Поднимает свою оброненную фуражку, водружает обратно на голову, говорит мне: «Я перезвоню», – и убегает.
Я складываю конверт втрое и убираю его вместе с ключом в задний карман.
Наблюдая, как Крис съезжает на своей служебной машине с тротуара, где ее припарковал, я сухо комментирую:
– Твое присутствие интересным образом действует на людей, сосед. Даже на тех, у кого есть оружие.
Кейдж приближается к крыльцу, сурово глядя на меня и не менее сурово сжав челюсти.
– Ему повезло, что целым ушел. Ты в порядке?
Я улыбаюсь.
– А еще говоришь, что ты не рыцарь в сияющих доспехах.
– Бесконечно далек от этого. Но нет – значит нет.
– Он безобиден.
– Не бывает безобидных мужчин.
– Ты такого невысокого мнения о представителях своего пола?
Он приподнимает плечи.
– Это тестостерон. В природе нет более смертоносного наркотика.
И более сексуального. От испускаемых Кейджем феромонов у меня кружится голова. Я смущенно отворачиваюсь.
– Я обдумала то, что ты сказал. Вчера вечером. – Я кашляю. – Ну, ты понял.
– Понял, – его голос хрипнет. – И?
– И… – Я набираюсь смелости, делаю глубокий вдох и смотрю ему в глаза. – Я польщена. Ты, наверное, самый привлекательный мужчина из всех, кого я встречала. Но я не была ни с кем с исчезновения моего жениха и прохожу через довольно странный этап в жизни, так что не думаю, что интрижка с сексуальным незнакомцем принесет мне пользу. Много веселья и удовольствия – да, но пользу – однозначно нет.
Мы смотрим друг на друга. Его серьезный и задумчивый взгляд полностью сосредоточен на мне.
Когда я уже начинаю бояться, что сейчас истерически расхохочусь просто из-за стресса, Кейдж тихо бормочет:
– Хорошо. Я уважаю это. Спасибо, что была честна со мной.
Почему я потею? Что творится с моим сердцем? Может, стоит вызвать скорую?
Вытирая потные ладони о штанины джинсов, я говорю:
– Значит, останемся просто соседями.
Он вздыхает, запускает пятерню в волосы и оглядывается на дом.
– Ненадолго. Через несколько недель дом выставят на торги.
Понятия не имею, почему я чувствую такую опустошенность. В конце концов, как ты отмоешь деньги, если не продашь недвижимость, через которую планировал их отмыть? О том, почему это знание так мало меня волнует, я подумаю позже.
– В любом случае, сегодня я уезжаю.
– Сегодня? А что с твоей работой?
Наши взгляды встречаются, и в его глазах я вижу жар, тьму и столько секретов, что не перечесть.
– Работа сделана.
– О. – Если чувство опустошения не уйдет, то я сейчас сдуюсь как шина. – Тогда, видимо, пора прощаться.
– Видимо.
Я подаю ему руку.
– Было очень интересно с тобой познакомиться, Кейдж.
Он задерживает взгляд на моей руке, и его губы складываются в улыбку. Он посмеивается себе под нос.
– Ты все повторяешь это слово.
– Оно подходит.
– Что ж. Мне тоже было интересно, Нат. Береги себя.
– Обязательно, спасибо.
На секунду Кейдж замолкает, и тут говорит:
– Подожди.
Из внутреннего кармана своей кожаной куртки он достает ручку, а из другого – визитку. Переворачивает карточку, пишет что-то на обороте и протягивает мне.
– Мой номер. На всякий случай.
– На какой, например?
– На любой. Если крыша протечет. Или машина сломается. Или шериф Говнюк снова полезет к тебе, и ему понадобится надрать задницу.
Сдерживая улыбку, я спрашиваю:
– Ты и с протекшей крышей можешь справиться, да?
– С чем угодно.
Он очень серьезно это произносит. Серьезно и немного меланхолично, как будто сила – это тяжкий груз, который он носит на своих плечах.
У меня появляется странное чувство, что его жизнь складывалась непросто и Кейдж давно смирился с фактом, что так будет всегда.
А может, это просто мои гормоны, разбушевавшиеся от его близости.
Он разворачивается и начинает уходить, но останавливается, когда я выпаливаю:
– Подожди минутку!
Кейдж не оглядывается. Просто слегка наклоняет голову, прислушиваясь.
– Я… Я…
Ой, да пошло все на хер! Я подбегаю к нему, хватаю за отвороты куртки, встаю на цыпочки и целую в щеку. И говорю едва слышным шепотом:
– Спасибо.
Спустя мгновение он сдержанно произносит:
– За что?
– За то, что заставил меня снова чувствовать. Уже очень давно никому это не удавалось. И я не была уверена, что смогу.
Он смотрит на меня пылающими глазами. Берет мои щеки в ладони и нежно проводит пальцем по скуле. Медленно вдыхает, и его грудь приподнимается. Он сдвигает брови, и у него на лице появляется такое мученическое выражение, будто ему физически больно.
Потом Кейдж выдыхает, опускает руки и идет в сторону своего дома, не говоря больше ни слова. Входная дверь оглушительно захлопывается за его спиной.
Через пять секунд с той стороны начинают раздаваться глухие звуки ударов – кулаки методично колотят боксерскую грушу.
9
Кейдж
Поддерживать связь с заключенным в федеральной тюрьме – задача непростая.
Входящие вызовы запрещены. Звонить можно только из тюрьмы, причем звонок оплачивает вызываемый абонент. Предоплаченные звонки по мобильной связи невозможны, так что использовать нужно домашний телефон.
А это значит, что звонка должен кто-то дожидаться. А это значит, что нужна предварительная договоренность по времени.
Длительность разговора ограничена пятнадцатью минутами. Когда время выходит, связь обрывается без предупреждения. Снова перезвонить заключенный не может.
Сделать разговор приватным еще сложнее.
Надзиратели слушают все звонки – сидят в нескольких метрах от телефонов, в зоне для посетителей, и как ястребы наблюдают за происходящим. Они мониторят все входящие и исходящие письма, бумажные и электронные; последние вообще под запретом и разрешаются только в исключительных случаях – как и остальные, их внимательно проверяют, каждое слово.
Короче говоря, общение с заключенным в федеральной тюрьме – та еще головная боль.
Если только этот заключенный не заплатил каждому человеку в тюремной системе, чтобы получить особые привилегии, – и заплатил хорошо.
– Ты обо всем позаботился?
Мужчина на другом конце провода говорит сиплым голосом с сильным акцентом. Сколько я его знаю, Макс выкуривал по две пачки в день, и это отразилось как на его голосе, так и на лице. Зубы у него тоже довольно паршивые.
– Да.
Одно короткое слово – и самая опасная ложь в моей жизни. Макс убивал за гораздо меньшее. Мне ли не знать – это я нажимал на курок.
– Хорошо, – ворчит он. – Не люблю незаконченные дела. Она что-то знала?
– Нет, ничего. Знала бы – сказала.
Он хрипло и мрачно смеется.
– Поэтому я тебя и послал. Все говорят, когда вопросы задаешь ты.
Это правда. Я лучший в своем деле.
В обычных обстоятельствах от такого комплимента я бы испытал определенную удовлетворенность, если не откровенную гордость. Но сегодня он мне неприятен, и тут нечему удивляться. Я знаю причину.
У этой причины волосы цвета воронова крыла, полные красные губы и глаза как бушующее море: темно-серые и тревожные. Эта причина – симпатичная, веселая, умная и сексуальная. А еще честная. И смелая. И гораздо более сильная, чем думает.
В ту секунду, как я ее увидел, эта причина сбила меня с ног. Во всяком случае, так оно ощущалось.
–?Спасибо.
–?За что?
–?За то, что заставил меня снова чувствовать. Уже очень давно никому это не удавалось. И я не была уверена, что смогу.
Этот десятисекундный разговор взволновал меня сильнее, чем что-либо другое за долгие годы… Десятилетия. Он огненными буквами выжжен в моем мозгу, в моих в ушах, в моем сердце.
Не думал, что оно у меня до сих пор есть, но, видимо, все-таки есть. Пустое пространство, которое я так долго носил в груди, теперь наполнилось бешеным биением. Из-за нее.
– Я пока иду по другим следам. Свяжусь с вами, когда что-нибудь найду.
– Занимайся. И еще, Кейдж…
– Да, босс?
Макс отвечает на нашем родном языке: «Rasschityvau na tebya».
