Как спустя тридцать пять лет вместе они всё еще смотрят друг на друга полными любви взглядами?
Хочу так же.
– О милый, – обращается ко мне мама и обхватывает мое лицо ладонями. – Ты и вправду выглядишь ужасно. Чем ты занимался всю ночь? – спрашивает она и тут же осекается. – Не уверена, что хочу знать ответ на этот вопрос.
Коротко смеюсь и отвожу взгляд.
– Между прочим, годы идут. Тебе уже двадцать шесть, Максимильян, – начинает одну свою любимую песню мама. – Я когда-нибудь дождусь внуков? Что, если я умру, так и не понянчив их?!
– Ма, у Дина есть дочь. Тебе мало быть ее бабушкой?
– Это другое. И даже не вздумай спорить. – Она бросает на меня грозный взгляд, и с моих губ срывается смешок.
Взяв контейнер с воском для серфбордов, мама проходит мимо меня, взмахнув при этом своими длинными темными волосами. На языке ее жестов это что-то вроде «Ты меня не любишь», поэтому я кричу ей вслед:
– Я очень люблю тебя, мам!
– Тогда остепенись, в конце-то концов, – бормочет она, и по моему лицу расползается улыбка.
– Хэй, Макс! – Арчи показывает шаку[1 - Шака – приветственный жест у серферов, при котором большой палец и мизинец оттопырены, а остальные – прижаты к ладони.], прислонившись к дверному косяку. – Где ты провел ночь?
Поворачиваюсь к младшему брату и вижу, что засранец хищно улыбается.
– Не твоего ума дело, – прожигаю его взглядом.
– Не моего ума дело, что утром ты вышел из бунгало девчонки Ричардсонов через окно?
– Да. Именно это не твоего ума дело. – Я показываю на него указательным пальцем. – Держи язык за зубами.
Брат вскидывает руки.
– Да я-то нем как рыба. Главное, чтобы ты не проболтался своей новой цыпочке о нашей задумке для победы в тендере, когда засовываешь ей по самые гланды.
Хватаю его за ворот расстегнутой рубашки и прижимаю к стене.
– Не вздумай так о ней говорить, Арчибальд.
– Ладно, ладно. Но если отец узнает…
– Он не должен узнать, – рычу я. – Ты меня понял?
– Мальчики? – хмурится мама, заметив нашу потасовку. – Макс, отпусти его!
Убираю руки и делаю шаг назад.
– Что на тебя нашло?! – спрашивает она, испепеляя меня янтарными глазами, которые сейчас словно огненные.
– Мамуль, все хорошо, – вальяжно тянет Арчи и кивает в сторону пляжа. – Мы просто спорили, с какого раза Эммелин сможет поставить этого мальца на малибу[2 - Малибу – разновидность доски для серфинга.]. И Макс не умеет проигрывать, поэтому теперь ему придется тренировать утреннюю группу по выходным вместо меня.
Мудак.
Стискиваю зубы, а заодно и кулаки.
– Нечего вообще смотреть в сторону девчонки Ричардсонов, – грохочет голос папы из бунгало. – Сколько раз повторять вам, что их семья проклята!
Начинается.
Несите попкорн!
– Да, пап. Почему сразу «проклята»?
– Потому что с того момента, как этот кусок идиота Грант Ричардсон открыл по соседству с нами свою школу, мы потеряли почти всё. Но черта с два я уступлю ему этот тендер!
– Успокойся, милый. – Мама обнимает его за плечи. – Тебе нельзя нервничать.
– Я в порядке, Латифа! – сбрасывает он ее руки и с негодованием уходит на задний двор.
– Мальчики, – голос мамы не сулит ничего хорошего, – у отца уже был инфаркт. Если не хотите свести его в могилу, держитесь подальше от Ричардсонов, пока мы не получим этот тендер.
Ну, с этим наставлением она немного опоздала, если честно. Сложно держаться подальше от девушки во время секса. У меня не настолько длинный член.
– Вы меня поняли? – хмурится мама и, заметив наши кивки, уходит следом за папой.
Мы с Арчи остаемся одни и некоторое время не произносим ни слова.
– Когда они узнают… – произносит Арчи, смотря на Эммелин.
– Они не узнают раньше времени, если ты будешь держать язык за зубами, – перебиваю его.
– Думаешь, я один видел, как ты вчера танцевал с ней на вечеринке?
– Вряд ли всем есть дело до того, с кем я танцую на вечеринках.
– О, правда? – фыркает брат. – Ты не был на острове три года, а до этого переспал со всем населением Гамильтона. Серьезно считаешь, что они не хотят наступить на те же грабли и снова покататься на твоем члене?
Устало закатываю глаза.
– Я не грабли. И меня это давно не интересует.
– И ты считаешь, что это как-то помешает им думать о том, чтобы стать для тебя особенной?
– Арчи…
– Ну, как знаешь… – Арчи окидывает меня скептическим взглядом, а затем проходит в ангар за доской, бросив напоследок: – Я ничего не расскажу о вас с Эммелин. И про тренировки я пошутил. Я знаю, что ты любишь ее уже давно, но просто, Макс… Отец не должен узнать об этом, пока мы не выиграем тендер. Прежде чем что-то сделать, подумай головой, которая у тебя вот здесь, – малец показывает на мою голову, – а не той, что у тебя в пляжных шортах.
Брат проходит мимо меня, взяв доску в ангаре, и я, фыркнув ему вслед, тут же становлюсь серьезным. Делаю глубокий вдох, внушая себе, что я как раз таки здесь ради тендера, и вскидываю голову к ясному голубому небу. На нем сегодня ни облачка. Красующееся солнце слепит меня своими лучами, озаряя все вокруг ярчайшим светом. Перевожу взгляд на океан и зачарованно любуюсь тем, как лазурная вода мерцает в его лучах, пока волны наперегонки спешат к белоснежному берегу. Они идут с запада. Значит, ветер переменчивый.
Поразительно. Океан всегда казался мне чем-то неземным. А в последние годы он стал моим спасением, а точнее – лучшим другом. Люди говорят, что его шум дарит умиротворение и позволяет побыть наедине с собственными мыслями… Но я люблю океан за то, что с ним не нужно говорить. А мне очень нравится тишина.
Океан не осудит тебя. Не набьет морду. Не отвернется, когда тебе плохо, и будет рядом, когда тебе хорошо.
Океан – место, где тебе всегда рады.
Он мой лучший друг.
Он то, что позволяет мне чувствовать себя живым.
Беру стоящую у стены доску, натираю ее воском, надеваю рукава гидрокостюма и, пристегнув лиш[3 - Лиш – поводок, который соединяет заднюю ногу серфера с хвостом доски и не позволяет доске уплыть.], тоже несусь в океан следом за Арчи.
Плыву на лайн-ап[4 - Лайн-ап – место, где рушится волна.] и начинаю грести быстрее, чтобы набрать ту же скорость, что и у волны, иначе она опередит меня и накроет с головой. Словив свою волну, широко улыбаюсь. Это непередаваемое ощущение, когда по каждой клеточке кожи растекается особый вид кайфа, не сравнимый ни с чем.
Надавив передней ногой на доску, разгоняюсь, а затем теряю скорость, чтобы вновь подняться по гребню волны. Волна становится больше, и скорость ее тоже увеличивается, поэтому я прячусь в трубе, чтобы не оказаться сбитым липом[5 - Лип – гребень волны.].
Этим утром мне совершенно не хочется лажать. Ведь, как вы помните, сегодня идеальное утро. И мне бы определенно не хотелось менять рецептуру.
Съезжаю с волны и доплываю до берега вместе с шор-брейком[6 - Шор-брейк – волна, которая разбивается очень близко к берегу.]. Схватив доску, выбегаю из воды, другой рукой проводя по мокрым растрепанным волосам, и улыбаюсь, глядя на Арчи и парней рядом с ним, провожающих меня оценивающими взглядами.
– И с чего ты вдруг решил повыпендриваться с самого утра? – доносится с берега голос моего друга Джона.
– Судя по его улыбке, Джонни, у него ночью был секс, – убирая светлые пряди от лица, фыркает Зандерс, еще один мой друг.
– И не только ночью, парни. – Ну, а это Арчи, с ним вы уже знакомы. – Ставлю сто австралийских долларов, что секрет его бодрости в такую рань именно в утреннем сексе.
Парни улюлюкают мне с берега, а когда я их нагоняю, они тут же начинают показывать руками, пальцами и даже языком всякие пошлые жесты.
Нужно срочно сообщить ученым, что пубертатный период может быть ярко выраженным даже у мужчин под тридцать.
Закатив глаза, подхожу к парням и, отстегнув лиш, кладу доску на песок, а затем и сам устраиваюсь рядом с ней.
– Будешь? – Зандерс протягивает мне биттер[7 - Биттер – алкогольный напиток, популярный в Австралии.].
– Сейчас десять утра. – Я скептически смотрю на него.
– Счастливые часов не наблюдают, – произносит друг и делает глоток алкоголя.
– Так и кто она? – Джон не сводит с меня взгляда.
Молчу.
– Ты что, даже не узнал ее имени? – прыскает со смеху Зандерс.
– Черт, Зандерс, включи мозги, – выдыхает Арчи. – Мы говорим о Максе.
– Точно. Если бы нужно было охарактеризовать Макса одним словом, то это бы было слово «душный», – смеется Зандерс и снова выпивает биттер.
Я свожу брови к переносице и обращаюсь к Джону:
– Когда он успел так напиться?
– А он со вчерашнего вечера и не трезвел. На костер приходила Вики.
Понимающе киваю. Зандерс – синоним к слову «трагедия», если уж на то пошло. Не знаю, сколько раз они с Вики сходились и расходились за последние два года, и не уверен даже, что Зандерс сам знает. Но Вики – единственное, что выводит Зандерса на эмоции, учитывая его полную апатию к жизни. Так что поблагодарим его бывшую за то, что он в эту минуту проходит все стадии принятия, кроме, собственно, самого принятия.
– Да пошла она, – гневно выплевывает Зандерс. – Пусть дальше скачет на маленьком члене этого урода Диего. Он у него кривой, как мой мизинец, который неправильно сросся после падения с доски в одиннадцать.
– Пожалуй, опустим подробности, при которых ты так детально рассматривал его член, – произносит Джон.
Арчи тут же коротко смеется в кулак:
– Да еще и сравнивал со своим мизинцем.
– Черт, парни, а как же мужская солидарность? – вспыхивает Зандерс.
– А что ты предлагаешь? – вскидывает бровь Джонни. – Следующую вечеринку у костра начать с речи, в которой выразить свое сочувствие Диего из-за размера члена?
– Я имел в виду мужскую солидарность в отношении меня. Кретин. – Зандерс шумно выдыхает. – Почему женщины вечно все портят?
– Так, давай ты не будешь обобщать прекрасный пол, – тут же пресекает его недовольство Джон.
– Прости, Джонни, – вскидывает руки Зандерс. – Я не имел в виду Эрику. Твоя жена – самая прекрасная женщина в мире. После моей мамы, конечно же.
Я усмехаюсь.
– Ой, кто это тут у нас смеется? – пихает меня в плечо друг. – Ты расскажешь, кто та бедная овечка, что решила потрахаться с таким мазохистом?
Арчи поджимает губы, чтобы не заржать.
– Парни, – выдыхаю я, – когда я с вами, у меня такое ощущение, будто я нахожусь в обществе подростков. Нет, ну ладно Арчи, – указываю рукой на брата, – ему двадцать. Но ты-то куда, Зандерс? Еще немного, и ты войдешь в категорию «Шугар дэдди».
Джон начинает смеяться, пока Зандерс закатывает глаза:
– Я не могу быть «Шугар дэдди», кретин. Ведь у меня нет детей.
– Ну, мужик, не у всех «Милф» в порно есть дети, но это не мешает им быть «Милфами», – пожимает плечами Арчи, и все вокруг разражаются хохотом.
Кроме меня, ведь Зандерс прав: мое имя – синоним к слову «душный». Еще лет десять назад я бы с удовольствием поддержал эту беседу, но сейчас просто не понимаю, зачем хвастаться своими похождениями. Это просто секс. Все трахаются.
Да, в пубертатном возрасте я тоже был тем еще кретином и занимался сексом почти так же часто, как ловил волны. Меня все устраивало, ведь я не хотел отношений. Да и о каких серьезных чувствах можно говорить, когда ты подросток?
Но я больше не подросток. И да, я люблю секс, но говорить о нем с тем, кто участия в этом самом сексе не принимает, я не люблю. И не понимаю.
Мой пубертат закончился, когда в двадцать один я вернулся с Уитсандея и встретил Эммелин. Ей не было восемнадцати, а я хотел сделать все правильно, дождаться ее. И определенно не хотел искать ей замену в постели на те полгода, что нужно было подождать.
Мне была нужна лишь она.
Вот только я уехал прежде, чем узнал, каково это – заниматься с ней любовью. А это именно то, что я чувствовал к ней. Я любил ее каждой клеточкой души, а не просто хотел трахнуть ее.
После нашего расставания мне пришлось улететь к старшему брату Дину, чтобы помочь с рестораном в Сиднее. Тогда наша семья была на мели, ресторан увяз в долгах после смерти дедушки. И у меня просто не было другого выхода. Время шло, я был одинок и должен был забыть об Эми и о своих чувствах к ней. Только поэтому я начал спать с клиентками. Денег на то, чтобы водить девиц на свидания или хотя бы просто по гостиницам, у меня не было, а приводить их домой к моему старшему брату Дину с его женой Карен казалось мне чем-то неприемлемым. Поэтому я лишь иногда довольствовался быстрым сексом или минетом в подсобке бара, в котором подрабатывал барменом. Клиентки часто хотели как-то «отблагодарить» меня за то, что я на протяжении пары часов подливал им мартини и слушал о том, как мужья их не удовлетворяют, а я не собирался отказываться, ведь страдал после того, как потерял девушку, в которую был влюблен.
