– Ты очень великодушен, – заметил Хозяин Лесов ворчливо. – Хотя она все равно уговорила бы тебя отпустить ее к нему.
– Нам всем это на пользу, – усмехнулся Ши, глядя на закружившие в воздухе снежинки. – Сильнее один – сильнее мы все. Слабее один – слабее мы все. Жаль, что чтобы понять это, нам понадобилось две божественные войны с перерывом в две тысячи лет.
На Туре похолодало. С полюсов к экватору шествовал мягкий снегопад. Такого не бывало уже две тысячи лет – с того самого момента, когда Черный украл богиню с брачного ложа во дворце Воина. Тогда тоже снег на три дня укрыл планету, а затем она содрогалась и стонала от боя богов.
Сейчас по миру было тихо. Люди, оставшиеся без крова, спасаясь от внезапного холода, находили приют в храмах и у соседей, и не было тех, кто остался бы на улице в эти дни.
Марина
Я проснулась оттого, что из открытого окна потянуло прохладой. С неохотой выбралась из-под горячей руки Люка, чувствуя себя неповоротливой и сонной, прошла к окну по мягкому ковру, распахнула занавески. И замерла, глядя, как медленно и торжественно падает снаружи снег. Светила почти полная голубоватая луна, из редких-тонких облаков опускались на майскую Туру крупные хлопья, накрывая парк призрачным одеялом.
«Словно кто-то перевернул страницу истории, дав нам всем начать с белого листа», – подумалось мне.
Я закрыла створки и осталась там, полюбоваться. Вокруг было тихо, так тихо, что тишина эта завораживала. Остались позади тревожное ожидание того, что вот-вот заговорят артиллерией форты, или раздастся сирена и нужно будет бежать прятаться, или зашумят автомобили с ранеными и придется принимать их. Не верилось, что все, что действительно все, мы это пережили.
Мы и не осознаем, как прекрасна мирная тишина, пока к нам не стучится война.
Я грела рукой живот и смотрела на снег. На глазах почему-то выступили слезы.
– Я думал, ты снова решила полетать, – раздался позади хрипловатый голос Люка. Он подошел ко мне, обнял – и я с удовольствием прижалась к нему спиной.
Никогда мне не было так мирно – и внутри, и снаружи. Словно все мои энергии пришли в равновесие.
– Я с тобой уже на ночь налеталась, – сонно пробормотала я, поворачивая голову, чтобы потереться о его подбородок щекой, и он усмехнулся, скользнул мне по виску губами. – Не верится, что все закончилось только вчера, правда? Ощущение, что уже сто лет прошло.
– Как будто все это было сном, – согласился Люк едва слышно. Он тоже был необычайно умиротворен – я привыкла к его сокрушающей силе, энергии, оттягу, с которым он делал все, а сейчас я падала в него как в теплое одеяло, он словно кружил меня в согревающем вихре.
– Откуда снег, как думаешь? Это из-за возвращения Жреца?
– Скорее всего, – ответил он так же тихо. – Надеюсь, ненадолго. Мы еще можем успеть высеять и собрать урожай, да и много людей осталось без крова после божественных боев и разломов, им в холод придется тяжело, а у нас пока нет возможности помочь. Нужно додавливать оставшихся иномирян.
Я улыбнулась.
– Ты уже говоришь как король, Люк.
– Я все же очень надеюсь избежать этой участи, детка, – он продолжал задумчиво водить губами по моей макушке, затылку, грея дыханием, и я расслаблялась еще больше.
– Кстати! – вспомнила я. – Мы же не забрали державу Инлия Инландера с башни! Собирались же!
– Собирались, – со смешком подтвердил он.
Я тоже хмыкнула, вновь расслабляясь. Мы целый день после его возвращения не отлипали друг от друга – замок возвращался в привычную жизнь, мы успели и переодеться, и чинно, почти без тисканья, принять совместный душ: я рассказывала Люку все, что произошло со мной и с Вейном после того, как я вызволила его из пещеры, а он – что произошло с ним. Лишь иногда я уступала его родным – Рите, Берни, леди Лотте, – мы навещали бывших раненых и Леймина, мы заходили к доктору Кастеру, чтобы посмотреть, как там дети, но наша жажда быть рядом была так велика, что через какое-то время я снова вцеплялась в мужа или он притягивал меня к себе, и мы шли дальше по делам кого-то из нас. А вечером, после семейного теплого ужина, где присутствовал и герцог Таммингтон, мы вышли из столовой на третьем этаже и направились в башню, честно собираясь забрать державу первопредка и дальше лечь спать. Потому что ни я, ни Люк, нормально не спали уже долгое время.
Меня кольнуло возбуждением, и я прикрыла глаза, вспоминая, как уже пройдя четвертый этаж с нашими покоями и поднимаясь на мансарду, откуда и выходили лестницы на башни, муж подал мне руку – мне уже тяжеловато было подниматься. Поцеловал ее, пока я переводила дыхание между пролетами, спросил:
– Может, я сам за ней схожу?
А я покачала головой – мне хотелось видеть его глаза, когда он ее увидит. Погладила по щеке – и нечаянно провела большим пальцем по губам.
Люк ли перехватил его, я ли скользнула им в рот мужа – и дальше он уже целовал меня, и лихорадочно и горячо шептал мне «Детка, как же я соскучился».
Мне кажется, он донес меня до наших семейных покоев на руках – я и боялась, что мы вдвоем свалимся с лестницы, и хихикала, и упоенно целовала его в шею, и была в какой-то безумной эйфории, словно паря над землей.
Люк был очень жаден и очень осторожен – и все прошедшие сутки, недели, месяцы с начала войны вылились в такой затяжной, полусонно-яркий праздник жизни и любви, что я обнаружила себя через пару или тройку часов расслабленно-вымотанной в ванной, почти спящей на Люке – и его, криво улыбающегося от удовольствия, с тяжело ходящим туда-сюда кадыком и совершенно черными от экстаза глазами.
Дети на удивление вели себя тихо. Видимо, прародитель-Инлий строго следит за тем, чтобы в деле размножения его потомкам никто не мешал.
Затем мы рухнули спать – и понятно, что ни за какой державой мы не пошли.
Я прислушалась к себе и поняла, что не сильно-то хочу обратно в постель.
– Может, сейчас сходим? – предложила я, оглядываясь на мужа. Предложила наобум и вдруг загорелась идеей.
Он подумал несколько секунд. Глаза его пульсировали в темноте слабым белым светом.
– Я бы предложил отложить до утра, но доктор Кастер сказал, что желания беременной женщины – закон. Только я не хочу, чтобы ты снова лезла на лестницу.
– Другого-то варианта нет, – проворчала я. – Или есть? – я подозрительно развернулась к нему.
Он рассмеялся, блеснув в темноте зубами. Распахнул окно.
– Ты серьезно?
– Зато это быстро, детка.
– Там холодно! И мне лень оборачиваться.
– Надень теплую пижаму. И тапочки. А я тебя отнесу.
– И ты считаешь это безопаснее чем лестница? – скептически высказалась я, натягивая-таки кардиган и теплые толстые носки. Но внутри уже разгорался огонек адреналинового нетерпения.
– Не бойся, – хрипло шепнул он, привлекая меня к себе, – я тебя никогда не отпущу, Маришка.
Он коснулся губами моих губ и, обратившись клубами ветра, вынес меня за окно в снегопад, поцеловавший уколами холода мое лицо и руки, – а затем выше, к башне, и опустил прямо на площадку с орудиями за стенами башни. И там уже снова соткался в Люка.
Я улыбалась как ненормальная, глядя на него. Здесь было действительно холодно, гулял ветерок – Люк погладил его, и я почти увидела серебристую длинную змейку, поднырнувшую под его ладонь.
Из горящего масляного фонаря радостно вынырнул огнедух, обвил меня лентой пламени, согревая, и я пощекотала его, смеясь. Я как-то чувствовала, что он скучает по полетам под моим крылом.
– Где держава? – поинтересовался Люк, оглядываясь. Я махнула рукой вверх, на выемку под крышей башни, но Люк уже сам увидел серебристое свечение, которое оттуда исходило. Он не стал вставать на ящик с оружием – поднялся в воздух под крышу так спокойно, будто сто раз это делал, и забрал раскрытый щитом артефакт. Я видела, как змеещит в его руке зашевелился, сплетаясь обратно в серебристый шар. Люк, спустившись, зашипел ругательство – одна из змей, вынырнув из державы, вцепилась зубами в его запястье, глотнула кровь. Артефакт полыхнул серебром, остальные гады вновь зашевелились и окутали руку моего мужа от запястья до локтя чем-то вроде нарукавника. А затем вновь соткались в шар.
Люк смотрел на это с изумлением, замешанным на недоверии. Поднял глаза на меня.
– Надеюсь, Тамми придется им больше по вкусу, – с нервным смешком проговорила я. – Может, пожертвовать ему еще пару литров моей крови для надежности? Хотя у нас же есть еще трон Блакори, поэтому, возможно, вам с ним обоим отвертеться не получится.
Люк молчал, словно его обычное остроумие его покинуло.
– Я рассчитываю, что, раз Жрец вернулся, то у Блакории восстановится трон темной крови, – наконец ответил он. И пообещал: – Я не пойду на коронацию, Марина.
Змеи в его руке недовольно зашевелились, и ветер вокруг взвыл как-то очень уж угрожающе.
– Думаешь, сработает? – вздохнула я, с намеком прислушавшись к вою стихии. – Да, я не хочу быть королевой, Люк. Я ведь все это время бежала от рамок и правил. Но при этом я понимаю, что от судьбы не уйдешь. Я же не слепая и не хочу закрывать глаза на очевидное. Я люблю тебя, – я обхватила его лицо руками и прошептала в губы, – я пойду с тобой куда угодно… но как же не хочется, Люк…
– Я знаю, Марина, – ответил он, прикрывая глаза и потираясь губами о мою щеку. – Ради тебя я очень постараюсь этого не допустить. Не зря же я взрастил Тамми. Он куда лучше, чище и ответственней меня.
Я прижалась лбом к его лбу. Держава в его руке холодила мою спину, но это был приятный холод.
– Хватит ругать моего мужа, – прошептала я строго. – Он самый лучший, понял?
– Даже не знаю, какой ты мне нравишься больше, – ответил он со смешком, – когда кусаешь меня или когда так нежна, как сейчас.
– Тебе все во мне нравится, – проворчала я.
– Я все в тебе люблю, – согласился мой послушный муж. – А теперь давай вниз и спать? Завтра Леймин, конечно, увидит все это на камерах и выскажет нам, но мы с тобой уже привычные, да?
Он заснул почти сразу – счастливое свойство мужчин отключаться мгновенно – а я лежала на его плече, смотрела на его лицо, целовала едва заметно, чтобы не разбудить, а мысли мои текли лениво, размеренно, как снег за окном.
Уже к вечеру вчерашнего дня, не успело еще успокоиться и встать в свои берега море, заработали телепорты. Но, кажется, это первый раз, когда мы с сестрами не побежали друг к другу, как только появилась такая возможность, потому что у всех оставались свои задачи. У Василины продолжалась зачистка столицы и ей было не до меня, Алину до завтра оставили в бункере – пока не восстановился Зигфрид, который мог бы ее перенести во дворец. Ани отдыхала после пережитого, Поля замещала Демьяна, который находился в виталистическом сне после ранения и истощения. К Каро мы могли ходить в любое время без согласования с Ши, но у нее уже была ночь.
Да и не могла я оставить Люка, который вернулся ко мне.
Мне было так спокойно еще и потому, что я откуда-то была преисполнена знанием, что ничего плохого уже не произойдет. А что произойдет, мы переживем.
Расслабленная этой уверенностью, ощущением безопасности и счастья, я начала засыпать. Сквозь дрему мне думалось о том, что война еще не успела закончиться, еще впереди полное очищение Инляндии от иномирян и помощь людям, потерявшим все, а мое внимание уже перестроилось на будущее, словно организм поверил, что этому будущему быть. Мне предстояло носить детей еще месяца три – предварительный день родов стоял на начало октября, но двойням свойственно появляться на свет на месяцок раньше, так что они могли и конец августа застать. Я грезила, вспоминая маму с младшими на руках, и на сердце становилось тоскливо и тепло одновременно, я представляла Люка с детьми, и он отчего-то казался мне растерянно-изумленным. Думала о том, что мечта учиться на врача-хирурга отдаляется на время взросления детей. Я засыпала и уже на грани сна и яви ощутила, как живот под тонкой ночной рубашкой холодит ветерок.
На миг удалось разлепить глаза – чтобы увидеть, как две мои недавние знакомые, тетушки-змеи, с умилением перетекают через спину Люка, укладывают большие призрачные головы на мой живот, и шипят что-то едва слышное, убаюкивающее. Дети внутри зашевелились, но лениво, тоже сонно, и я положила руку туда, куда упиралась чья-то пятка.
– Т-ш-ш-шшшш, – зашипели змеицы, и я снова сомкнула веки, успев на уходе в сон ощутить, как идут по телу мятные прохладные волны и от браслета, и от двух змей, прижавшихся ко мне как коты, напитывая меня искрящейся, как пузырьки шампанского, энергией.
Глава 2
Над Пьентаном тоже кружил снег. В столице Йеллоувиня уже рассветало, и коротко остриженная Каролина Рудлог, одетая в теплую пижаму и огромную красную кофту, унты и красную же шапку с ушками, вынесла на лужайку перед увитым цветами павильоном мольберт и краски. Она рисовала сомкнутые чуть фиолетовые лотосы на тронутой снежинками черной воде пруда с водопадиком и мельничным колесом, рисовала поседевшую зеленую траву вокруг, пожелтевшие в знак траура по Хань Ши огромные деревья, что своими ветвями защищали дворец от боя богов и праздничное голубое небо с тонкой паутиной облаков, из которых и сыпал снег.
Она понимала, что больше никогда в жизни такого не увидит. В эти дни много чего происходило того, что никто больше не увидит. И она торопилась, пока память о видениях была свежа – сейчас рисовала гармонию цветов в садах Ши, а до этого, вечером и ночью делала зарисовки на серию полотен про битву богов, рисовала Четери, рисовала Вея таким, каким она его не видела никогда, и сама не заметила, как ее сморил сон.
Сейчас ей было очень легко и радостно оттого, что она ощущала в мире – он словно излечивался от тяжелой болезни, креп, улыбался солнцу прямо как она сама. И лишь немного грусти укрывало ее сердце как белый снег траву – потому что она хотела быть сейчас в Рудлоге, дождаться Алину, встретиться со всеми сестрами, послушать их, пообнимать, – но не было возможности это сделать.
Из окна глядел на дочку Святослав Федорович – и понимал, насколько ярким диссонирующим пятном выглядит она на фоне окружающего торжественного покоя, изящной архитектуры дворцовых павильонов, стройной красоты парка. Шесть лет предстояло ей провести здесь – и как ни мудры Ши, а тысячелетняя традиция дворца будет прогибать и обтесывать ее под себя. И хватит ли ей сил, чтобы выстоять? Увидят ли, что на фоне ее инаковости традиция кажется еще величественней и драгоценнее?
Он тоже хотел побывать в Рудлоге, обнять детей, Алину. Но девочки там будут впятером, они будут друг у друга. А здесь, у Каролины, есть только он сам – и поэтому он останется с ней.
* * *
Над Бермонтом снегопад разразился нешуточный, и королева Полина, так уставшая за тревожный день, легла спать куда раньше шести утра, когда она оборачивалась медведицей. Сон не шел – сказались волнения последних дней и переживания за Демьяна, и она крутилась в том мерзком состоянии, когда одновременно хочешь спать и не можешь уснуть.
А может, играла свою роль почти полная луна – день-два оставались до полнолуния. За событиями последних дней Поля и не обратила внимание на обострившиеся нюх и чувствительность, а теперь вот они проявляли себя во всей красе. Она, вертясь, не сопротивлялась мыслям, которые текли и текли, и вспоминала прошедший день.
Страну битва богов почти не задела, но разрушений из-за потрескавшейся и вновь сросшейся земли было достаточно. Нужно было срочно организовывать помощь бермонтцам. Организовали бы и без нее – Демьян хорошо подбирал кадры, но она должна была учиться и потому присутствовала на совещаниях, слушала доклады о положении дел в столице и линдах, дабы понимать, что происходит и как с этим справиться.
Чтобы поднять дух народа, пришлось записывать обращение, которое транслировали по громкоговорителям с военных машин на улицах, а в линды послали письменно через телепорт-почту. Полина превзошла себя в красноречии, поблагодарив бермонтцев за силу духа и рассказав о том, что король проявил чудеса мужества, помогая вернуться в мир Черному жрецу, сейчас восстанавливается после ранения, но завтра уже вернется в Бермонт.
Большая часть армии оставалась в Блакории и Дармоншире, и потому к размещению потерявших кров людей, восстановлению коммуникаций, регулировке движения, тушению кое-где вспыхнувших пожаров привлекали женщин, которые по указу Полины несколько недель назад стали поступать на службу.
Чтобы не чувствовать себя совсем бесполезной и занять руки, к вечеру она взяла свой женский гвардейский отряд и отправилась в ближайшую школу, где организовали пункт временного размещения – там нужны были руки для выдачи пайков, белья и предметов тем, кто остался без крова. К ней присоединилась вся женская часть двора во главе с леди Редьялой, пока мужчины-гвардейцы ушли на помощь в расчистке завалов там, где нужно было освободить дороги.
В школе, среди деловитых, занятых общим делом женщин, в неверном свете работающих от гудящих генераторов ламп, говоря слова утешения и поддержки людям, пришедшим сюда, улыбаясь детям, обнимая стариков, Полина вдруг поняла, что то, что она когда-то сказала Ольрену Ровенту, просящему ее о милости, действительно правда. Потому что она любила не только короля Бермонта, она полюбила людей Бермонта, она поняла их со всей их суровостью и где-то дикостью, и приняла всем сердцем. И они полюбили ее в ответ.
Полина смотрела то на шапку снега снаружи на подоконнике, то на резной комод с другой стороны, то на балдахин сверху – и, не выдержав, накинула домашнее платье и пошла вниз, во двор, жестом показав фрейлине, дежурившей в гостиной их с Демьяном покоев, что ее не надо сопровождать.
Гвардейцы, когда она проходила мимо, отдавали честь, каменные медведи, вросшие в стены замка, вспыхивали зелеными глазами, и она ласково гладила то одного, то другого по носу, слыша утробное ворчание из толщи стен. По полам замка в полумраке притушенных светильников шли зеленоватые волны – она видела их едва-едва, как размытое северное сияние.
В теплом дворе она побродила меж сосен, посмотрела на пруд, в котором отражался снег, текущий по погодному куполу, на почти полную луну, просвечивающую сквозь снегопад. Было очень тихо, и она зевнула раз, другой – и, решившись, представила себя медведицей.
«Как вы оборачиваетесь?» – спрашивала она у Демьяна.
«Это происходит спонтанно еще когда мы маленькие, – ответил тогда муж, – а потом ты просто представляешь себя медведем. Не визуально, а вспоминаешь свои ощущения в медвежьем теле, будто мгновенно погружаешься в то состояние сознания, и тело сразу реагирует оборотом».
Никогда до этого она не обращалась по своей воле и не думала, что после месяцев вынужденных оборотов и вынужденного сна в медвежьем облике решится это сделать. Но вот надо же – привыкла, и теперь при засыпании в человеческом теле как будто чего-то не хватает.
Тело откликнулось так быстро, будто ждало этого, и она опустилась на траву уже медведицей. Мысли в голове ворочались тяжело и сонно, но она все же, укладывая голову на лапы, пожелала изо всех сил, чтобы она завтра проснулась, а Демьян уже был рядом.
* * *
Снег к середине ночи пришел и в Пески. Он падал на теплую землю и тут же таял, превращаясь в ручейки, и только на крышах домов и на мраморных террасах дворцов затаивался пушистыми пятнами.
В Тафию весь вечер и ночь возвращались те, кто только утром бежал из нее. От человека к человеку передавались слова о том, что война закончена, что наши боги победили, что всех крылатых инсектоидов в окрестностях уже выловили драконы, а остатки наземных иномирянских отрядов добивают сейчас в лесах вокруг города.
Река Неру, растекшаяся в трещины, при их зарастании вышла из берегов, подступив прямо к стенам Города-на-реке – но лишнюю воду впитал в себя поредевший терновник.
А когда начался снегопад, терновник, почти весь уже ушедший под землю, удивился, высунулся побольше и начал радостно ловить цветами снежинки и впитывать побегами ручейки. Он пережил за этот день больше, чем за тысячи лет, с тех пор как первый дракон по благословению матери-Воды привязал духа подземных вод к алтарю и заключил с ним договор. И теперь ему очень не хотелось обратно в одиночество.
Вечером к нему, росшему во дворце Тафии в парке у мраморной беседки, пришли Владыка Нории и Владычица Ангелина, так больно обжегшая его когда-то своей кровью и так щедро сегодня подпитавшая. И принесли ему много-много ароматного масла аира и розы, оставив в кувшинах и плошках, и хвалили его, и благодарили, и кланялись, и гладили по длинным ветвям с острыми шипами, не боясь уколоться.
