Над постелью тут же, как балдахин, воспарит радуга в сорок девять цветов, каждый из которых будет отливать цветом «шартрез», самым ярким цветом, доступным человеческому зрению – цветом начала жизни.
Альфа Омега завалится на шмелиный матрас, как бы примеряя его на себя, как делали вы, читающие эти строки, в популярных шведских мебельных магазинах, когда в мире еще была Швеция. Вслед за Альфа Омегой Машенька тоже плюхнется на постель, и они улягутся, быстро найдя то самое идеальное положение на матрасе, которое так тяжело найти любому нормальному человеку, даже тем исключительным в своей нормальности людям, у кого сохранились матрасы из популярного шведского магазина, пережившие Швецию.
Бриз, донесшийся от кипенно-белой реки, дохнет лавандовым освежителем, и закурлыкают под раскидистой мушмулой волнительные попугайчики, и ночной, велюровый свет заструится из каждой наностены Запретного Района, вкрадчиво предлагая что-то совсем уж запретное…
Но, хотя радуга будет изо всех сил светить цветом начала жизни, ничего запретного не придет Альфа Омеге и Машеньке ни в голову, ни в другие части их тел, подвергшихся ампутации основного инстинкта тогда, когда они еще были лупоглазыми эмбриончиками в зеленых пробирках. Вместо этого Альфа Омега вытащит из-под шмелиной подушки пульт и станет пролистывать созвездия на недоделанном небе.
– Смотри, это райская птица, – покажет он Машеньке.
– Это мы райские птицы! – обиженно нахохлятся волнительные попугайчики.
– И вы тоже, конечно, – успокоит их Альфа Омега. – А вот Вифлеемская звезда, моя любимая.
– Почему?
– Я же ученый, люблю все неразгаданное. Эту звезду было видно всего один раз, пару тысяч лет назад. Астрономы считают, что в самом начале нашей эры произошло рождение сверхновой, которую увидели жившие тогда на Востоке звездочеты, а потом случилось что-то невероятно важное для всего человечества, но никто не знает, что именно.
– ИЯ, что случилось две тысячи лет назад, когда родилась сверхновая звезда? – сложив ладони, отправит запрос любопытная Машенька.
– Бес понятия, – безразлично ответит ИЯ.
– Да я уже спрашивало. Бес полезно, – усмехнется Альфа Омега.
На радугу усядутся два птеродактиля, похожие на аистов, нарисованных каким-нибудь недобрым карикатуристом. Обнявшись, они свесят с радуги короткие ножки, заворкуют и станут тереться длинными зубастыми клювами. Альфа Омега даже наклонит голову, чтобы получше их рассмотреть.
– Что это они делают?
– Они, типа… ну… целуются, – скажет Машенька.
– Целуются? Это так делается? А ты когда-нибудь целовалось? – спросит Альфа Омега и тут же пожалеет, что спросил.
– Только за баллы, – через паузу ответит Машенька, потупив черешневые глаза.
– Понятно, – холодно ответит Альфа Омега.
– А можешь включить рассвет? – спросит Машенька, как будто не замечая его холодность.
– В другой раз, – буркнет Альфа Омега.
– «Кто из вас без греха – пусть первым бросит в нее камень», – назидательно скажет плотник, слышавший весь разговор, и вылезет из брюха свиньи, зажав нос.
Альфа Омега, все еще расстроенный поцелуями птеродактилей, сам не понимая, почему он расстроен, заставит себя побороть это расстройство из чисто научных соображений, поскольку увеличение количества ревности во Вселенной ведет к уменьшению количества в ней доверия.
– Свинья твоя здорова как бык! – объявит плотник. – Просто у нее аллергия.
– На что?
– Похоже, на всех вас. Ее от вас тошнит. Дал я ей бочку марганцовки, до конца света хватит.
За жемчужными воротами Района, утыканными мириадами светодиодов, уже займется настоящий рассвет. Альфа Омега заметит, что Машенька поеживается от холода.
– Мы ночью не топим, экономим человекочасы электроэнергии, – виновато пояснит Альфа Омега.
– ИЯ, а давай шиканем! Доставь-ка нам вязанку дров! – тряхнет стариной плотник.
– За последние полчаса дрова подорожали в два раза. На всех ваших счетах недостаточно средств.
– Ну, по-братски, в кредит! – взмолится Альфа Омега.
– Ну, если по-братски, то на! – фыркнет ИЯ и выбросит прямо на дорожку вязанку дров, не преминув добавить поучительным тоном: – Нет дыма без меня.
Плотник примется с наслаждением разводить костер на берегу кипенно-белой реки – он не сидел у костра на реке с тех самых пор, как учился в одном из тех учреждений, необходимость в которых отпала с развитием искусственного интеллекта, и все еще помнил времена, когда не было ни шикарных летательных протезов, как у Машеньки, ни простеньких, похожих на бамперы жигуленка, как у него самого, ни голубых ягнят, зато были луна и звезды, и лампочки в храпящих многоэтажках, а главное, не было даже мысли о том, чтобы переться в ночи в какой-то обмазанный наношпатлевкой куб, чтобы спасать человечество.
Машенька усядется у костра, завороженно следя за непонятными манипуляциями плотника, очарованная возможностью погреться у настоящего живого огня, как это делала настоящая Машенька в лесу, в ютубе.
И вдруг плотник быстрым шепотом скажет что-то совершенно неожиданное:
– А нас в школе учили, что, когда вымерли динозавры, на земле остались только небольшие животные. Как думаете, почему? Ведь это странно – огромные животные вымерли, а маленькие остались.
– Почему? – сверкая черешневыми глазами, спросит любопытная Машенька.
– Я думаю, потому что они не влезли в ковчег, – заговорщически прошепчет плотник.
– Он что, реально был? – Машенька округлит глаза цвета белой и черной черешни.
– А вот, сами думайте, – процедит сквозь зубы плотник.
– Плотник! Штраф за растление молодежи! – гаркнет ИЯ.
Плотник только отмахнется и близко нагнется к уху Альфа Омеги. Потянет его за бейсболку и зашепчет:
– И, кстати. Насчет твоей гипотезы… – на этих словах Альфа Омега оживится, и ямочка на подбородке будто бы разлетится по всему лицу. – Я специально сюда прилетел, чтобы проверить свойства воды. Они такие же, как везде. Нет там никакой сверхплотности. Так что твоя теория… она это… имеет место быть.
Но ИЯ недаром ведь вездесущее и везде сующее свой нос – оно сразу примет дисциплинарные меры:
– Плотник! Наряд в воскресный морг вне очереди!
– За что??? – вступится за батю Альфа Омега.
– За все хорошее! Тебе тоже наряд! – гаркнет ИЯ и прошипит: – Яблоко от яблони клином вышибают.
Альфа Омега, расстроенно всплеснув руками, сядет рядом с Машенькой у костра. Она придвинется к нему ближе, чтобы согреться. Блики огня коснутся их лиц, нетронутых геном старения. Плотник посмотрит на них с умилением (что бы он там ни говорил, он все-таки был Альфа Омеге батей) и залюбуется ими обоими так, как будто у них могло бы быть будущее. Так, как будто у кого-либо могло бы быть будущее. В каковую вероятность сам плотник – что бы он там ни говорил – ни одной наносекунды не верил.
10
Истинно, истинно говорю вам: наступает время, и настало уже, когда мертвые услышат глас Сына Божия и, услышав, оживут.
Евангелие от Иоанна
Следующее утро, одно из последних утр последнего года последних времен, нальется капелями, мимозы в лесу, как юноши, покроются первым пушком, в тайге запестреют крокусы, проклюнутся из прошлогодней листвы морозники, как птенчики из скорлупы, и к ним полетят разбуженные капелями пчелы.
Сотни лет пчелы не приживались на Соловках, их сдувало ветрами с тех самых пор, как первопроходец сурового архипелага, преподобный Савватий, привез из заморских стран пчелиную матку в набалдашнике посоха, когда он еще и помыслить не мог, что на месте его хижины, бедной лачуги в версте от моря, из местных богатырей-валунов вырастут неприступные стены, которые не единожды защитят Соловки от шведов, датчан, англичан, голландцев и немцев, а потом не станет ни Швеции, ни Голландии, ни немцев, ни англичан, ни морей.
В сизом тумане, нехотя уступающем розовощекому утру, в монастырском дворе, между луж, Альфа Омега, укутанный в припасенную Савельичем душегрею, будет колоть дрова из найденных после схода снега деревьев, павших ранней весной. По рыжей сосне, стараясь попасть в ритм с Альфа Омегой, застучит дятел.
Савельич, чавкая металлической челюстью, примется окучивать свою клумбу – каллы и гладиолусы, похищенные роботом за оградой ботанического сада, – одновременно зорко приглядывая за стоящей в луже у клумбы трехлитровой банкой с огуречным рассолом и одним кривым огурцом. Пыхтя от злорадства, он разворчится:
– Вот так! Не хватило баллов кредит за дрова оплатить, плати натурой! Савельич бы подсобил, да Савельич сам уже на ладан дышит.
– Ладан запрещен Демократией как атрибут экстремистской идеологии! – напомнит ИЯ.
– Тьфу, басурманское отродье! – погрозит ржавым кулаком Савельич и снова накинется на Альфа Омегу. – Откуда штрафов-то столько нам налетело!
– Оплачу я штрафы, не переживай! – улыбнется Альфа Омега.
– Чем ты их оплатишь, дитятко! Баллы начисляются за достижения во славу мировой Демократии, а ты чего достиг?! Одну табуретку сварганил – и все?! Даже районное небо в иксплотацию не сдадено до сих пор! Как тебя еще на Соловках-то держат! «Я – вольный художник! Творец!» – примется передразнивать Савельич.
– А вдохновение? Где я должен его черпать? В огурцах твоих? – не уступит роботу Альфа Омега.
– А хучь бы и в огурцах! Ты поспрошай, много ли у кого по нонешним временам огурцы-то для барина припасены!
– Кстати, об огурцах!
Альфа Омега выхватит прямо из-под зоркого взгляда Савельича банку с рассолом, с удовольствием выпьет полбанки и полезет всей пятерней за огурцом. Савельич всплеснет обрубками рук, прохрипит, имитируя сердечный приступ. Заворчит, сетуя на судьбу, которая послала ему такое брыкливое и неслухмяное дитятко, зачавкает, усердно жуя жмых вороники, которую он сам насобирал в тайге, сам накрутил из нее варенья для барина, а оставшееся припас для себя, сложив в потайную яму под монастырской стеной, всегда обложенную свежим папоротником. Савельич смолоду почитал жевание жмыха самым благопотребным и, к тому же, экологичным способом чистить зубы – впрочем, никто не знает, были ли у Савельича когда-нибудь зубы – если и были, то точно давно повываливались вместе с датчиками и проводами, – но даже лишенный зубов, Савельич сызмальства боготворил витамин С и прочил спасение человечества именно этому витамину, а не каким-то там иллюзорным запретным районам.
Очередную семейную перепалку редактированного эмбриона и допотопного робота вдруг нарушит чей-то тяжелый шаг и лязганье металлической цепи. Альфа Омега поднимет взгляд от полена и увидит нунчаки, торчащие из кармана черной спортивной куртки.
– Это еще кого принесло? – грозно скажет Савельич, загородив Альфа Омегу и ощетинившись всеми своими торчащими проводами. – Чего тебе тут надобно, чужестранец?!
Чужестранец, не обращая внимания на старого робота, давно привыкшего к тому, что никто на него не обращает внимания (и, разумеется, зря), подойдет прямо к Альфа Омеге, бросив только короткий взгляд на черешневую Машеньку, собирающую драгоценные щепки.
– Лишь бы не было войны! – поприветствует присутствующих чужестранец.
– Лишь бы не было! – хором ответят Альфа Омега и Машенька.
– Простишь? – взглянув исподлобья, спросит амбал, а это будет, разумеется, именно он, охранник «Геленджика», стукнувший Альфа Омегу на чугунном балкончике у входа в клуб.
– Ты о чем? – скажет Альфа Омега, дружелюбно улыбнувшись амбалу.
– Как о чем? Я же тебе врезал.
– Ну, и что? Ты же не со зла, а по незнанию. Тебе просто никто ни разу не объяснил, что драться – ненаучно. Агрессия – антагонист мира. И когда ты дерешься, ты уменьшаешь количество мира во Вселенной. Если бы тебе раньше кто-нибудь разъяснил закон сохранения массы, ты бы не дрался, – Альфа Омега вглядится в здоровенного амбала и добавит: – Я буду звать тебя Петр.
– Почему Петр? – насупится амбал. – Я Паша. Паша Фейсконтроль.
– Петр по-древнегречески «скала», – неожиданно скажет Альфа Омега.
– Где ж ты, дитятко, басурманскому-то выучилось? Неужто этот французик, которого батюшка наняли немецкому тебя учить? – не в склад, не в лад проворчит Савельич.
– Чипированные человекоподобные знают все языки и не нуждаются в образовании, – напомнит ИЯ. – Дрова должны быть доставлены в банковскую ячейку не позже десяти. В 10:15 вам назначен наряд на дежурство в воскресный морг вместе с плотником!
– О! Долеталось дитятко! Иди теперь жмурикам читай научные лекции! Авось на это у тебя вдохновения хватит, – Савельич яростно сплюнет пережеванный жмых.
Альфа Омега обреченно вздохнет, допьет огуречный рассол и вонзит топор в очередное полено.
– Ты ведь сторожем пришел устраиваться на Район? – спросит он Пашу, переименованного в Петра.
Паша оторопеет от неожиданной догадливости Альфа Омеги и уставится на него выпуклыми глазами.
– Угу. Скотская была работа, реально. Я же не только охранником в виртуалке, я в реале работал на Центральной Спортплощадке погонщиком заключенных, – Петр боднет соловецкую морось бритой головой. – Так ты разъяснишь мне насчет закона про сохранение массы?
– Мне кажется, ты и так уже понял, – улыбнется Альфа Омега.
Зеленая ящерка, замерев от удовольствия в робком луче, упавшем между холодных луж, будет подглядывать за происходящим, готовясь в любой момент сигануть под валуны, такие же бурые, как выцветший хитон цвета пролитой крови, в котором в тот день, один из последних дней последнего века последних времен, в одной из бывших соловецких мукосеен, переделанных в морг, будет лежать нетронутый тлением старец с пожелтевшим платком на лице, две тысячи лет пролежавший в ожидании этого дня.
11
Если рассматривать смерть не как конец, а как начало нового процесса, врачи могут начать активно искать инновационные методы, чтобы остановить и обратить вспять смерть. Но если реально действующий метод возвращения людей с того света действительно будет найден, захотят ли власть имущие делиться им с простыми смертными?
НТВ, 2004 г.
Оживут мертвецы Твои, восстанут мертвые тела!
Книга пророка Исайи
Бывшая соловецкая мукосейня, чудом не оказавшаяся занятой под бесконечные ленты серверной, мало чем будет отличаться от себя самой времен, когда она впервые была построена. По углам все так же будут свербеть крысы, вспорхнет и замечется одинокая летучая мышь, пометавшись, усядется на тяжелую, влажную цепь, одну из тысяч цепей, держащих креокамеры[5 - «Криокамера» – от греческого «криос», то есть «холод». «Креокамера» – от латинского «креатио», то есть «сотворение». – Прим. авт.] – и зря вы, читающие эти строки, подозреваете тут опечатку: креокамеры не имеют никакого отношения к бессмысленным криокамерам, заполонившим на излете предпоследних времен фитнес-залы в особняках богачей, обуреваемых страстью обеспечить себе бессмертие, как будто, с одной стороны, в этом могла бы как-то помочь криокамера, а с другой стороны, будто кто-либо мог умудриться бессмертия избежать.
В каждой овальной, прозрачной, испачканной нанозеленкой креокамере будет лежать человек с пока еще закрытыми глазами и заостренными чертами мертвеца, но уже не похожий на умершего сто или даже тысячи лет назад, а похожий на умершего недавно – позавчера, например. Или же – или же! – на того, кто вот-вот воскреснет…
Летучая мышь снова вспорхнет, и от креокамеры, которую она потревожила, раздастся едва различимый хруст – так хрустели куриные яйца, из которых вот-вот вылупится цыпленок, когда в мире был еще актуален спор о том, что было раньше, яйцо или курица.
Когда Альфа Омега, плотник и Машенька откроют дверь в морг, там будет пылиться старая, мертвая тишина, нарушаемая только шорохом крыс и писком летучей мыши. Вся троица будет заранее с неудовольствием предвкушать, как совсем скоро старая, мертвая тишина сменится воплями новых живых, которые окажутся не в состоянии переварить, что они снова живы.
Альфа Омега посветит своим неизменным фонариком вдоль рядов креокамер, вглядываясь в свежие трещины и прислушиваясь к сопению пробуждающихся. Машенька протянет ягненку горсть вяленых водорослей, плотник зашарит по карманам комбинезона, опять что-то посеяв, на сей раз – шпаргалку.
Вдруг старая, мертвая тишина зазвенит: похожая на хрустальную, пластиковая крышка одной из креокамер развалится на куски, как разваливается верхушка яйца.
– О, первый пошел, – вздохнет Альфа Омега.
– Теперь уговаривай их. Упрямые, как бараны, – проворчит плотник.
