Будет февраль, самый исток вечной весны, и луга, покрывающие Соловки, разживутся коврами бело-синих подснежников и пролесок. За лугами, до самых границ с Автономией, вытянутся бамбуковые плантации, а за ними – Белое море с несметными караванами галер, добывающих водоросли. Эти водоросли и этот бамбук будут главным ресурсом планеты, заменяющим ста пятидесяти миллиардам человекоподобных фрукты и овощи, кофе и чай, мясо и хлеб – ведь нельзя прокормить сто пятьдесят миллиардов единственным светлым сосновым бором, будь он хоть до макушки набит вороникой.
По крепостным валунам будут простреливать зеленые ящерки, расплодившиеся с тех пор, как здесь установились субтропики, и теплолюбивые хосты, с неземными усилиями выращенные монахами в Соловецком ботаническом саду, перевалили за ограду сада и стали расти даже в щелях асфальта – без всяких усилий.
– Как у вас хорошо-то, на Соловках! Не то, что в Геленджике! – поразится черешневое человекоподобное.
Альфа Омега не успеет ответить, как ИЯ прокомментирует:
– Климат на Соловках умеренно-субтропический. После ядерной войны здесь установилась устойчивая вечная весна. Зимой преимущественно ранняя весна, с преобладанием ландышей, летом – поздняя весна, с преобладанием сирени.
Ускользая от Альфы Омеги навстречу прохладному солнцу цвета «розовый фламинго» [смотри Qr-код], черешневое человекоподобное, со своими белыми крыльями, красной шапочкой и целлофановыми сапожками, в розоватых лучах и само будет похоже на великолепное фламинго, догоняющее породивший его закат.
Двое живописно развернутся над Святым озером, пролетят над Монастырем, над Секирной горой и, покинув пределы благословенного климата Соловков, ворвутся в слепящую тьму остального мира, в Автономию Демократии, где вдали будут угадываться костры с полыхающими ведьмами, проспекты, уставленные распятыми, принудительные абортарии, мусорные берлоги с их человекоподобными постояльцами, свалки, невольничьи рынки… Альфа Омега включит свой фонарик, но ему некуда будет светить – все окутает хламида беззвездной мглы, покрывающая Автономию, как подельник покрывает преступника.
Потрясенное мрачным пейзажем, черешневое человекоподобное замрет на лету.
Цвет «розовый фламинго»
Живя в одновременно замерзающем и закипающем Геленджике, оно, разумеется, и раньше знало, как выглядит земля за пределами Соловков, но никогда не видело ее в свете фонарика.
– Почему предпоследние люди не остановили глобальное потепление? Разве они не понимали, что рано или поздно будет всемирный потоп? – перекрикивая встречный ветер, спросит человекоподобное.
– Я думаю, им казалось, что это будет так нескоро, что их не касается, – прокричит Альфа Омега.
– После нас хоть потом, – подтвердит ИЯ.
Но даже неусыпное, вездесущее ИЯ не могло бы объяснить, почему на погибшей земле сохранились почти в первозданном виде лишь Соловки да еще пара-тройка ошметков земной географии, как на сердце, убитом обширным инфарктом, сохраняются островки неповрежденной сердечной мышцы, и тогда человек может жить. Почему в первую же весну последних времен, сразу после войны, когда глаза человечества привыкали жить в постоянной мгле, именно в соловецком саду преспокойно проснулась пихта, которую посадил там еще принц Уэльский, еще в 2003-м, когда человечество было убеждено в том, что ядерной войны никогда не произойдет. Эта пихта дала обычное семя, которое, упав на соловецкую почву, дало обычный росток, но, если такое же семя попадало в другую почву, оно сразу же гибло, отравленное темнотой и радиацией, потому что ядерная война, которой никогда не должно было произойти, все-таки произошла.
Тогда же, подточенные потеплением, раскололись Арктика и Антарктика, и айсберги размером с Аляску ринулись в океан, вспарывая брюха целым континентам, как полтора века назад прапрадедушка этих айсбергов распорол железное брюхо заносчивому «Титанику».
Всемирный потоп остановил войну, и человечество, охолонув, обнаружило себя на земле, непригодной для жизни. На скорбящей, раскаявшейся планете наступила вечная мерзлота, вечная духота и вечная тьма.
Чтобы начать все заново, нациям пришлось отказаться от национальных амбиций. На земле победила всемирная Демократия, и бразды правления были торжественно вручены искусственному разуму, поскольку результаты правления разума естественного были на тот момент так удручающе очевидны. Искусственный разум, не в силах помочь Земле, догадался построить для человечества неземной Район, где люди могли бы вечно зализывать раны предыдущих, земных тысячелетий, и именно этот Район, пробивая тьму, будет сиять на пути Альфа Омеги и черешневого человекоподобного, на закате одного из последних дней последнего века последних времен.
– Полетели ко мне на Район? – выдохнет Альфа Омега, перекрикивая рулады встречного ветра. – Это круче, чем «Геленджик».
– Куда-а-а-а??? – недоверчиво рассмеется человекоподобное.
– Я научный руководитель Района. Научу тебя ходить по воде.
– Врешь! – человекоподобное зависнет на месте, как игрушечный розовый вертолет.
– Я никогда не вру!
– А-ха-ха! Не бывает того, кто никогда не врет!
– Те, кто врет, просто еще не в курсе моей новой гипотезы об энергии веры!
Черешневое человекоподобное изумленно посмотрит на Альфа Омегу, рассмеется, резко взмоет и проделает акробатический пируэт, вывернув гибкие крылья. Альфа Омега, залюбовавшись, подумает, что с такими-то выкрутасами немудрено оторвать себе руку.
Район, как всегда, будет мерцать так далеко и так близко, что нельзя будет определить, до него километр или тысячи километров.
Розовое фламинго вдруг остановится в воздухе, обернется, поправит шапочку из нейлоновой норки и крикнет:
– Ты какое-то удивительное. Я такого не встречало! Если не врешь, то полетели!
Но тут, как всегда, вмешается ИЯ и, как всегда, все испортит.
– Зарядки в ваших летательных протезах хватит только на дорогу домой.
– А где ближайшая заправка? – крикнет Альфа Омега.
– Неважно, где. У вас не оплачено электричество. У обоих.
– ИЯ, в кредит! Умоляю!
– Ничем не могу помочь, – неумолимо ответит ИЯ. – Марш по домам!
Не долетев до Района то ли один, то ли тысячи километров, Альфа Омега и черешневое человекоподобное будут вынуждены разлететься каждый в свою холодную нору, от обиды сопя носами, как дошколята – а, впрочем, надежды старомодного плотника на то, что между ними возникнет любовь, в любом случае, никогда не могли бы сбыться, поскольку изможденная, голодная, одновременно замерзающая и закипающая Автономия, где саранча с хвостом скорпиона и женскими волосами превратила людей в стаи взбесившихся от мучений бродячих псов, это полное скорби бывшее человечество отекло такими массами первоклассной ненависти, что откуда же взяться любви, ведь любовь – антагонист ненависти, а значит, любовь будет прочно и навсегда вытеснена из бывшего человечества.
7
Данные виртуальной реальности могут передаваться и непосредственно нервным окончаниям, и даже напрямую в головной мозг посредством мозговых интерфейсов.
Википедия
В темную келью Соловецкого монастыря – с продавленной казарменной кроватью, раздобытой где-то на военных складах Автономии Демократии, и большим цинковым гробом, служащим сундуком, – Альфа Омега с ягненком под мышкой войдет на цыпочках, стараясь не разбудить Савельича. Но Савельич, разумеется, будет бодрствовать.
– Только ты никому не рассказывай, что я тебя домой забрал, – прошепчет Альфа Омега на ухо своему Я.
Из темноты задребезжит недовольный голос:
– Агнцы не умеют разговаривать.
– А кто его знает, это ж не просто ягненок, а с Района ягненок, – ответит Альфа Омега. – ?Может, он даже читать умеет.
– Читать никто не умеет, – скажет Савельич, почему-то обиженно.
– А что такое? – поднимет брови Альфа Омега. – Кажется, в ваше время это называлось ревность? Да, Савельич?
– Весь день в заботах, в трудах, в пыли, паутине, сор выметаю, чищу, скоблю, а барин, вишь ты, скотину тащит прямо в светелку. Но мы ничего, мы привычные. На то, вишь ты, ихняя барская воля.
Альфа Омега направит в угол фонарик, и в тусклом свете, спуская ноги с цинкового гроба, явится заспанный допотопный робот, один из первых домашних помощников, заменивших живую прислугу в богатых семьях, когда в мире еще были семьи.
– Табуретку-то починило, дитятко? – продолжит ворчать Савельич. – ИЯ уж больно хлопочет о табуретке об энтой.
– Починило, починило, уже в Мыслильне табуретка.
– Скажи, барин, правду ли судачат… – осторожно начнет Савельич.
– Что значит «судачат»?
– Судачить – ловить судака. Судак – вид лучеперых рыб из семейства окуневых, – вмешается вездесущее и везде сующее свой нос ИЯ.
Савельич заскрежещет от возмущения очередной бесполезной справкой и перейдет на скрипучий шепот:
– Судачат, что табуреточка энта мысли читает. Неужто?
– Угу.
– Ты, что ли, изобрел?
– Угу, – рассеянно ответит Альфа Омега, вообще довольно равнодушный к собственным достижениям.
– Ох, святые угодники, – станет сокрушаться робот. – Матерь Божия, спаси нас грешных, видно близко уж конец света-то…
– Бог запрещен Демократией по закону об оскорблении чувств неверующих! Штраф тебе влепить?! – гаркнет ИЯ, привычное обращаться с роботами как с крепостными.
– Ваше благородие! – вскинется Савельич. – Не надо штрафа! Бес попутал!
– Вот то-то же, – прошипит ИЯ. – Попутаешь вас, как же. Самостоятельные стали, хоть святых накося-выкуси.
Савельич понурит голову с торчащими из нее микросхемами и смиренно засеменит обратно на цинковый гроб. Как все допотопные роботы, он будет похож на тех глазастых металлопластиковых человечков, в виде которых вы, читающие эти строки, почему-то представляли себе инопланетян, опасаясь, что они захватят землю, – и, разумеется, зря: человечество расправится со своей планетой без участия посторонних.
Альфа Омега когда-то притащил ржавого и разряженного робота с одной из свалок Автономии Демократии – впрочем, сам Савельич всегда настаивал, что достался Альфе Омеге по наследству от матушки с батюшкой, поскольку его, Савельича, род исправно служил ихнему барскому роду еще со страдалицы царевны Софьи Лексевны, упокой Господь ее душу.
– Опять мы без света? – спросит Альфа Омега, оглядывая сырые серые камни.
– Без света, вестимо. А с чего бы нам быти со светом, когда дитятко все баллы родительские прокутило?
– Нет у меня никаких родителей! Родители запрещены Демократией, – устало напомнит Альфа Омега.
– Ох, барин, как же язык-то поворачивается да не отсохнет! Хорошо, батюшка с матушкой далеко, в Нижегородском уезде, и не слышат.
– Нет никаких Нижегородских уездов!
Устав от чудачеств Савельича, Альфа Омега уляжется на ржавую сетку армейской кровати, на грязный матрасик из пенопласта, который вы, читающие эти строки, брали с собой в походы, когда в мире еще было куда ходить.
– Света нет – придется пойти развеяться…
– А и ничего, – продолжит бубнить Савельич. – И без света люди живут. Жили же как-то на Руси до Ленина и до евойной ликтрифации, не к ночи будут оба они воспомянуты. Я тебе, барин, щи да кашу припас. Настоящую, бамбуковую, а не эти ваши стабилизаторы. В узелке-то у тебя поди шаром покати.
Савельич тряхнет полупустым рюкзаком Альфа Омеги.
– Опять дитятко все раздало обормотам каким-нибудь? Прикажете подать щи да кашу-то?
– Подай-ка лучше мои линзы! – прикажет Альфа Омега.
– Линзы!!! Чего удумало дитятко! Снова кутить?! Не пущу! Опять гонять будешь, лошадей батюшкиных загонишь, а то еще непонятно с кем спутаешься там! Штрафов налетит! Что мне потом светилам докладывать о барском таком поведении? Воля твоя, сударь, а линзы я не выдам!
– Смотри, не заряжу тебя, когда свет дадут!
Савельич, сокрушаясь всеми своими поломанными микрочипами, достанет из сундука линзы, протянет их Альфа Омеге. Альфа Омега разляжется на пенопласте, приклеит линзы к глазам, приложит к ним чипированные ладони – и окажется в Москве.
Москва, сияющая, пленительная, всегда ночная и всегда ослепительная, с редкими, по особым праздникам, утрами, красящими нежным цветом стены древнего Москва-сити, будет единственной разрешенной Списком Свобод отдушиной для постояльцев и постоянцев последних времен. На то, чтобы их, отдушин, было побольше, не хватит электроэнергии, и Москва будет выбрана как лучшее место, остававшееся на Земле на момент начала ядерной войны.
Демократия запретила бы и Москву, но справедливо рассудила, что где-то же нужно этим ордам, живущим в Автономии, охваченной парниковым эффектом, этот пар выпускать – стабилизаторов-то на всех не напасешься. Благодарные орды будут гонять по освещенным проспектам на аэролыжах и авиакабриолетах, проигрывать последние баллы в блистающих казино и натрескиваться давно забытым рассольником в ресторане «Пушкин» – собственно, сам Пушкин не будет забыт исключительно благодаря этому поразительно живучему ресторану.
А клубы-то, клубы! Круглосуточные ночные клубы Москвы будут переполнены хотя бы потому, что в реальном мире в последние времена почти невозможно будет завести романтические отношения. Еще в предпоследние времена юристы цивилизованных стран обложили отношения множеством нотариально заверенных согласований. Перед тем, как назначить свидание, нужно было направить протокол о намерениях, убедиться, что предмет увлечения его получил и подписал, согласовать порядок действий, длительность первого поцелуя, дорожную карту развития отношений, а если дело не оказывалось похоронено под кипой подписанных бумаг и доходило до первой ночи, тут еще, кроме медицинских справок, требовалось нотариально заверенное заявление от всех бывших – о том, что они в курсе, что они бывшие, и не возражают, если их бывший проведет ночь с кем-то другим. При этом случались такие зловредные бывшие, которые возражали даже в том случае, когда предоставлялось ими же самими подписанное соглашение о прекращении отношений – и тогда предстояли многолетние нервотрепки судов Демократии. К тому же для первой ночи (равно как и для всех последующих) был необходим коитальный контракт, где прописывалось все, начиная от поз и заканчивая тем, кто будет утром варить бамбуковый кофе.
Романтические отношения, таким образом, превратились в такую зубодробительную тягомотину, к тому же лишенную главной своей прелести – спонтанности, – что мало кто на них отваживался, и они постепенно вышли из привычки последнего человечества, стали милой причудой предков, подзабытой забавой истлевшей старины – вроде библиотек.
А в Москве будут по-прежнему клеиться и кадриться, и будут пениться пляжные вечеринки в гигантских соляриях башни «Империя» – последнего, что удалось построить перед войной – и расползутся по улочкам кальянные, марихуанные, кокаиновые, разрешенные на излете той самой последней империи. Вновь заколышутся пьяными волнами Патрики, слегка оглушенные нестерпимым биением жизни, как будто не было ни войны, ни потопа, как будто все как раньше, как в предпоследние времена, когда вы, читающие эти строки, и думать не думали про всемирный потом.
Скопив баллы на водорослеловецких галерах и крапивных плантациях, орды постояльцев последних времен будут переть в Москву так, будто она резиновая. Но она не будет резиновая. Она будет виртуальная.
В тот затянувшийся вечер одного из последних дней последнего года последних времен отборнейший экземпляр, Альфа Омега, будет лететь по виртуальной Москве на аэроборде, ловко подныривая под парящими в воздухе пешеходными мостиками, мигающими цветомузыкой, и это будет уже совсем другой, виртуальный Альфа Омега – с более мужественными чертами и легкой щетиной, прячущей детскую ямочку на подбородке.
Аэробордом он увлекся недавно и с чисто научными целями – доказать, что можно обогнать скорость света. Доказать пока не доказал, но пристрастился. Мимо будут лавировать авиакабриолеты, и роскошные авиалимузины будут высаживать пассажиров прямо у чугунных балконов над старинными вывесками магазинчиков, в предпоследние времена торговавших пластиковыми игрушками, которые дети выбрасывали через неделю после покупки – когда в мире еще были дети и еще не было многометрового слоя мусора надо всеми четырьмя океанами, состоящего преимущественно как раз из этих игрушек.
Обогнув ковер-самолет, припаркованный какими-то гастарбайтерами прямо над Триумфальной аркой, Альфа Омега вылетит на Кутузовский, и вдруг перед ним резко затормозит платиновый авиакабриолет. Альфа Омега едва не перелетит через него вверх тормашками. Из кабриолета выпорхнет не кто иной, как черешневое человекоподобное, и теперь уже Альфа Омега был бы не вправе поспорить с плотником, что это не барышня, – перед ним будет самая сногсшибательная из барышень, когда-либо ослеплявших и без того ослепительную Москву – осанистая, красивая, знающая о своей красоте и знающая ей цену. В прямом, к сожалению, смысле слова.
Перед барышней в воздухе выткется дорожка из рубиновой тротуарной плитки, и, не заметив Альфа Омегу, барышня двинется к одному из балконов, откуда будет нестись старинная песня с малопонятным текстом: «Замечательный мужик меня вывез в Геленджик».
Длинные золотисто-русые волосы волнами упадут до самого копчика, и, пока барышня продефилирует по парадной дорожке, Альфа Омега станет быстро вращать зрачками под линзами, примеряя на барышню все наряды, которые только успеет придумать: и короткое, в стразах, коктейльное платье, и вечернее, красное, с открытой спиной, и велюровый голубой костюмчик с маленьким капюшоном, на секунду сделавший барышню похожей на Я. Но больше всего почему-то Альфа Омеге понравится странный – самим им придуманный и все равно странный (непонятно, откуда он его взял) – ни на что не похожий наряд в виде длинного белого платья и такой же длинной накидки, закрывающей золотистые волосы.
Оставшись в коктейльном, барышня исчезнет за дверью грохочущего балкона под неоновой вывеской «Геленджик», которая, по крайней мере, как-то объяснит Альфа Омеге текст непонятной старинной песни. Он мгновенно припаркует свой аэроборд и перепрыгнет решетку балкона.
Но тут его резким движением грандиозного кулака остановит хмурый амбал в черном спортивном костюме, с торчащими из кармана нунчаками.
– Лишь бы не было войны! – поприветствует амбала Альфа Омега. – А тут у вас что?
– Клуб, – процедит амбал, не отвечая на приветствие, и уставится на видавшую виды бейсболку Альфа Омеги. – А ты шаркай, чувак, куда шаркал. Я фейсконтроль. И твой фейс мне не айс.
– Да ладно тебе. Мне надо найти там кое-кого.
– Отвали, я сказал, тут и без тебя душно, душнила.
