Полковник резко развернулся, сапоги его скользнули по луже растопленного дегтя. В уме молниеносно пронесся план города – узкие улочки, тупики, возможные пути отхода.
– Значит, они успели поднять резервы… – он стиснул зубы так, что хрустнула челюсть. – Передайте капитану Остервену: отход по запасному маршруту. Взвод прикрытия – на позиции у мечети Валиде.
В этот момент земля содрогнулась от нового, чудовищной силы взрыва. Где-то в акватории порта взлетел на воздух турецкий фрегат «Фейзи-Бахри» – старый, но все еще грозный корабль, на котором опять же наши диверсанты подожгли крюйт-камеру. Обломки мачт и такелажа дождем посыпались на крыши домов в квартале Фенер.
Константинополь пылал, как в апокалиптическом видении. Пламя перекидывалось с корабля на корабль, с склада на склад. В гавани образовалась настоящая огненная ловушка – горела даже вода, покрытая разлившимся из разрушенных цистерн с нефтью для пароходных топок. Где-то в этом аду оставались русские бойцы – те, кто не успел отойти к месту сбора.
– Ваше превосходительство! – обратился к Маскалькову Елисей, его лицо было искажено от горя. – Там, у причала… Это… это капитан Львов… Они его…
Полковник не дал ему договорить. Рванулся вперед, расчищая путь локтями, не обращая внимания на горящие обломки, падающие с неба. У деревянного причала, где еще час назад шла погрузка угля, лежало изуродованное тело. Только по ордену Святого Георгия на обгоревшем мундире можно было узнать Николая Семеновича Львова, тело которого они намеревались подобрать на обратном пути, но турки нашли его раньше.
– Башибузуки… Они подвесили его на крюк… Мертвого… Басурманы, одно слово, – мрачно проговорил Елисей. – Потом облили нефтью и подожгли. Мы подоспели, сбили пламя, хотя… Мертвому не больно…
Маскальков резко поднял руку, обрывая эту исповедь. Его глаза, отражающие пляшущие языки пламени, стали похожи на раскаленные угли.
– Соберите всех, кто остался. – Его голос звучал металлически ровно. – Пройдем через квартал Фенер, мимо греческой патриархии.
– Но там же…
– Именно поэтому. Они не ожидают, что мы пойдем напролом.
Где-то совсем близко раздалась пулеметная очередь – это зуавы Боске уже входили в порт. Вспышки выстрелов освещали их экзотическое одеяние: красные фески, синие куртки, белые гетры. Темнокожие шли, методично прочесывая каждый закоулок.
Полковник повернулся к своим бойцам. Его маскировочный плащ взметнулся, подхваченный горячим ветром, как крыло гигантской летучей мыши. В руке он сжимал необычный пистолет – новейший револьвер Луганской фабрики, заряженный разрывными пулями.
– Вперед! – его крик перекрыл грохот пожара. – За царя и Отечество! За павших товарищей!
Унося тело мертвого капитана, группа из двадцати человек рванула за ним в узкий переулок, где пламя еще не добралось до ветхих деревянных домов. Где-то сзади, у причалов, раздался новый взрыв – это сдетонировали бочки с порохом, оставленные намеренно.
В воздух взлетели обломки каменной набережной, смешавшись с клубами черного дыма. Константинополь, город тысячелетних империй, горел как факел. Но самый страшный пожар еще только разгорался в сердцах тех, кто шел сейчас по его улицам с оружием в руках…
***
Первые лучи солнца, кроваво-красные сквозь дым пожарищ, скользнули по позолоченным куполам Айя-Софии, превращая древний храм в гигантский светильник. Маскальков стоял на разбитой пристани, его сапоги утопали в смеси пепла и морской пены. За спиной слышались торопливые шаги – бойцы грузились в шлюпки, оглядываясь на пылающий город.
– На шлюпки! Живо! – голос полковника Москалькова звучал хрипло – от копоти першило в горле.
Где-то в квартале Фенер раздалась пулеметная очередь – зуавы спешили зачистить порт от русского десанта. Их странные, пестрые силуэты мелькали среди руин, как призраки.
Полковник не двигался. Его глаза, воспаленные от дыма, были прикованы к силуэту Айя-Софии. Ветер донес обрывки турецких команд, звон сабель, истеричный плач женщин.
– Еще немного и мы бы его взяли… – пробормотал Москальков, вытирая испачканное сажей лицо. Его мундир был прожжен в нескольких местах, левая рука перевязана окровавленным платком.
Полковник медленно повернул голову. Взгляд его скользнул по разрушенной набережной, где среди обломков валялись тела – и русских солдат, и турок. Особенно много было башибузуков – их пестрые шаровары выглядели нелепо на фоне общей разрухи.
– Да. Но не сегодня, – прошептал он, сжимая кулаки. Ногти впились в ладони, но этой боли он не чувствовал.
Сзади раздался плеск весел – первая шлюпка отчалила. Капитан Остервен командовал отходом, размахивая саблей и по привычке срываясь на немецкий. Его голос, с характерным акцентом, перекрывал грохот продолжающихся взрывов:
– Schneller! Schneller! Вторая шлюпка – грузим раненых!
Полковник наконец оторвал взгляд от города. Добраться до Топкапы не удалось, и все же его люди выполнили задачу – ослабили врага, посеяли страх. Порт горел, арсеналы уничтожены, телеграфные линии перерезаны. Но цена…
– Николай остался здесь… Капитан Львов, – сказал он вслух, и слова повисли в воздухе, горькие как дым.
Остервен молча кивнул. Сами они не видели, как их товарища подвесили на крюк у угольных складов, как облили нефтью, но… Маскальков смахнул невольную слезу, но картина этой посмертной пытки все еще стояла у него перед глазами.
– Мы вернемся за всеми ними, – его голос внезапно обрел стальную твердость. – И за местью.
Последняя шлюпка ждала у причала. Елисей уже сидел на шлюпке, его лицо было бледным. Только сейчас полковник заметил, что лихой казак ранен и, несмотря на перевязку, бледен от потери крови. Маскальков спустился в шлюпку.
– Весла на воду!
Где-то в дыму, со стороны горящих складов, прозвучал одинокий выстрел. Потом второй. Полковник замер, вслушиваясь. Это была не турецкая винтовка – звук был глуше, характерный, скорее, для русской винтовки шабаринской конструкции.
– Кто-то из наших остался… – прошептал полковник.
Рука его потянулась к револьверу. Он хотел было отдать приказ о возвращении, но выстрелы более не повторялись. А шлюпка стремительно отходила от берега, и в дыму ничего нельзя было разглядеть.
Полковнику казалось, что где-то очень далеко, в лабиринте горящих улиц, продолжает звучать перестрелка, но скорее всего это был оглушительный треск все еще взрывающихся боеприпасов.
Шлюпка, где находился Маскальков, отошла последней. Впереди маячили в стелющемся дыму силуэты других шлюпки десанта, бойцы которого все-таки выполнили приказ об отходе.
Вода под шлюпкой забурлила – это матросы налегли на весла. Константинополь медленно удалялся, превращаясь в одно большое багровое пятно на горизонте. Маскальков не сводил с него глаз, пока вид на город не заслонил корпус русского корабля.
Глава 2
Зимний рассвет окрашивал шпили Берлина в кровавые тона. В королевском дворце царила неестественная тишина – даже часовые у мраморных лестниц замерли, будто предчувствуя грядущие перемены.
Фридрих Вильгельм IV стоял у стрельчатого окна кабинета, его пальцы судорожно сжимали злополучный пергамент с австрийской печатью. Запотевшее стекло отражало его изможденное лицо – три бессонные ночи оставили глубокие тени под глазами.
– Ваше величество… – генерал фон Мольтке застыл на пороге, снег с его ботфорт таял на персидском ковре. В руке он держал еще одну депешу – на этот раз с одного из пограничных постов.
Король медленно повернулся. Его взгляд упал на красную сургучную печать – тревожный знак срочности.
– Они уже перешли границу? – голос звучал глухо, будто из глубины колодца.
– Пока только разведчики, ваше величество. Но… – Мольтке сделал паузу, – наши наблюдатели заметили австрийские обозы возле Штейнау. Артиллерию.
Фридрих Вильгельм резко разжал пальцы. Пергамент упал на резной дубовый стол, рядом с бронзовой чернильницей в форме прусского орла.
– Значит, Меттерних не блефует, но я не понимаю, – прошептал он, глядя на карту, где красными нитями были обозначены возможные маршруты вторжения.
За окном завыл зимний ветер, заставляя пламя в каминном канделябре трепетать. Тени на стенах ожили, превратившись в призраков былых сражений…
***
Гул голосов в тронном зале напоминал отдаленный гром перед бурей. Сорок человек – генералы, министры, военные советники – стояли полукругом у массивного дубового стола, покрытого топографическими картами. В воздухе витал запах воска, кожи и тревоги.
Когда король вошел, все замолчали. Его шаги гулко раздавались под сводами, эхом отражаясь от простенков, между портретами предков. На мгновение Фридриху Вильгельму показалось, что глаза Фридриха Великого с портрета над камином следят за ним с укором.
– Господа, – его голос, обычно такой звучный, теперь звучал приглушенно, – сегодня ночью мы получили ультиматум. Австрия требует Силезию. В обмен… – он сделал паузу. – В обмен на бумажное обещание мира.
В зале взорвался гневный ропот. Военный министр фон Роон, его лицо побагровело от ярости, ударил кулаком по столу:
– Это не дипломатия, ваше величество! Это грабеж средь бела дня!
Генерал Мольтке, всегда сдержанный и расчетливый, молча подошел к карте. Его тонкая указка скользнула вдоль границы:
– Их Четвертый корпус уже в Моравской долине. Седьмой корпус форсировал Одер у Ратибора. Он поднял глаза: – Если ударить сейчас – мы сможем отсечь их от баз снабжения.
Внезапно дверь распахнулась. В зал вбежал фельдъегерь, его мундир был покрыт дорожной грязью:
– Ваше величество! Экстренное донесение из Дрездена! Саксонские войска приводятся в боевую готовность!
Король смежил веки. В голове проносились образы: прусские знамена над Веной… кровь на снегу под Лейтеном… крики раненых при Хохкирхе… И в ушах – голос отца, произнесший много лет назад: «Король должен выбирать между славой и гибелью. Третьего не дано…»
– А если мы не нападем? – спросил он, открывая глаза.
Мольтке ответил без колебаний:
– Через месяц их войска будут у Бранденбургских ворот. Через два – в этом зале.
***
Ледяной февральский ветер выл на Дворцовой площади, срывая с крыш острые иглы инея. Санкт-Петербург хоронил Николая I – железного императора, словно, сломавшего себе хребет на Крымской войне. Во всяком случае, треволнения оной подорвали здоровье царя, которому и шестидесяти не исполнилось.
Александр Николаевич стоял у окна своего кабинета, наблюдая, как тысячи людей в черном медленно заполняют пространство перед Зимним дворцом. Их скорбь была театральной, показной – он видел это по опущенным головам, по дрожащим от холода, а не от горя, рукам, сжимающим свечи.
– Ваше величество, пора. – Граф Шувалов, начальник Третьего отделения, стоял в дверях, бледный как смерть. Его изящные пальцы нервно перебирали золотые часы на цепочке. – Процессия ждет. Гроб уже вынесли.
Александр II медленно повернулся к зеркалу. Отражение показалось ему чужим: глубокие тени под глазами, жесткая складка у рта, преждевременная седина на висках. Всего три дня назад он держал за руку умирающего отца, чувствуя, как тает в ладонях тепло, которое еще держалось в костлявой ладони. Последние слова Николая пахли выхарканной кровью и лекарствами: «Держи… держи все… как я…»
– Какая погода? – спросил новый император, надевая черную лайковую перчатку.
Ее кожа была холодной и скользкой, как трупная плоть.
– Метель, ваше величество. Ноль по Реомюру… Надо же, так радовались ранней весне и вот же…
– Много скорбящих? – осведомился новый император.
– Меньше, чем ожидали.
Шувалов солгал, и Александр это знал. Весь Петербург высыпал на улицы. Не столько из любви к покойному императору, сколько из страха перед будущим – перед ним, новым, неизвестным еще царем.
Через час карета с гербами тронулась, сопровождаемая конным конвоем из двадцати гвардейцев в парадных мундирах. Снег бил в стекла, будто картечь. Внутри пахло кожей, ладаном и чем-то еще – может быть, страхом?
Александр приоткрыл окно. Толпа стояла плотной стеной, лица бледные, глаза пустые. Кто-то завыл по-собачьи. Кто-то упал на колени, крестясь. Старуха в черном платке, по старому крестьянскому обычаю, бросила под колеса ветку ели – как покойнику.
– Закройте, ваше величество, – шепотом сказал Шувалов, его пальцы впились в поручень. В глазах графа читался настоящий ужас. – Небезопасно.
***
Библиотека дворца тонула в полумраке. Лишь один канделябр освещал массивный дубовый стол, заваленный картами и донесениями. Фридрих Вильгельм сидел, уставившись в пустоту, когда потайная дверь за книжным шкафом бесшумно открылась.
– Вы пришли, – король даже не повернул голову.
Человек в темном плаще, лицо которого скрывал капюшон, молча положил на стол кожаный футляр.
– От нашего человека в Тюильри, ваше величество, – прошептал он.
Фридрих Вильгельм разломил печать. Письмо было написано невидимыми чернилами – он поднес его к свече, и на листе проступили строки:
«Французский император подписал секретный договор с Австрией. 200 000 штыков готовы выступить по первому требованию Вены.»
Король сжал донесение так сильно, что бумага смялась.
– Значит, война на два фронта, – прошептал он.
– Если не на три, – таинственный гость наклонился ближе. – Русский посол сегодня три часа провел у австрийского канцлера. Наши источники в Петербурге сообщают о передвижениях войск к границе.
Фридрих Вильгельм резко встал, опрокинув тяжелое кресло.
– Черт возьми! – его крик разнесся по пустым коридорам дворца. – Они только что дрались друг с другом и вот теперь ополчились на меня! Почему?! Зачем?!
Он подошел к окну, распахнул его – ледяной ветер ворвался в комнату, задувая свечи. Берлин спал внизу, мирный и беззаботный, не ведая, что его судьба, может быть, решается в эту самую минуту.
Ни обычные берлинцы, ни члены Тайного совета, ни сам король не подозревали, что все это блеф. Хитрая дипломатическая игра. Интриги разведок. Русские и не думали замиряться со своими врагами и уж точно не собирались нападать на Пруссию.
Они только хотели, чтобы Пруссия напала на Австрию.
***
Именно здесь Провидение отвернулось от России.
Сначала – одинокий выстрел, резкий, как удар хлыста. Потом второй. Третий. Карета дернулась, лошади встали на дыбы, форейтор рухнул в снег с расколотым черепом. Александр увидел, как боковое стекло треснуло звездой, услышал дикие крики:
– Бомба! Бомба! Спасай царя!
Но это была не бомба. Молодой человек в поношенной студенческой шинели, с горящими как угли глазами, целился из револьвера конструкции Шабарина прямо в Александра. Четвертый выстрел. Промах. Пуля просвистела у самого царского виска, оставив после себя запах серы.
– Ваше величество! Вниз! – Шувалов накрыл его своим телом, тяжелым и теплым.
Карета рванула вперед. Сзади – топот сапог, крики, еще выстрелы, потом… звенящая тишина.
