Наваждение выше закона
Марта Заозерная
– Ира, мне нетрудно решить твою проблему, но взамен ты должна будешь делать всё, что я говорю, – заявляет Андрей Леонидович тоном, не терпящим возражений.
Несмотря на усталость, я понимаю, о чём идёт речь.
– Я не могу.
Усмехнувшись, мужчина жмет плечами, дескать, как знаешь.
Направляется к выходу.
Вместе с ним последняя надежда покидает моё мертвенно-уставшее, ватное тело.
Ставров неожиданно оборачивается.
Его ледяной взгляд полон надменности.
– Либо ты соглашаешься, либо до утра навряд ли доживёшь. Подумай о сыне. Жаль, если мальчику придётся расти в детском доме.
***
Муж не просто предал меня и бросил в самый трудный момент. Нет, всё это было бы мелочью.
Он поставил под угрозу жизнь нашего сына. Сбежал из страны с моей лучшей подругой, оставив мне свои многомиллионные долги.
В полном отчаянии, не зная, куда обратиться, я пошла за помощью к человеку, от которого следовало держаться подальше…
Слишком поздно я поняла, чего мне будет стоить свобода и жизнь.
Марта Заозерная
Наваждение выше закона
Глава 1
– Ира, милая. Прими наши соболезнования. Если что-то нужно – только скажи.
Поочередно ко мне подходят друзья отца. Пытаются искренне поддержать. Только вот смерть родного человека, а после и похороны лишили меня последних сил.
Я интуитивно киваю, даже не вслушиваясь.
Людей очень много. Некоторых я и не помню. Папины сослуживцы, друзья, одноклассники, которых ему встречать за последние лет тридцать навряд ли доводилось.
Мне очень приятно, что все они нашли время присутствовать. Но сказывается опустошение и усталость, да и чисто физически я не могу уделить время каждому.
Всю последнюю неделю я не спала – с той самой минуты, когда посреди ночи мне позвонил один из коллег отца и сообщил, что вертолет, на котором папа возвращался в Москву, потерпел крушение.
Рубеж безвозвратности…
Ещё совсем недавно я считала, что худшим днем в моей жизни стал уход мамы…
Теперь же с этим утверждением можно поспорить.
Никитушка, бережно зажатый в моих руках, начинает жалобно, словно маленький котик, кряхтеть. Находясь в каком-то анабиозе, я не сразу понимаю, что сыночек проснулся. Только когда взгляд мужчины, стоящего напротив, отрывается от моих глаз и, скользнув по лицу и шее, заминает на уровне груди, до меня доходит в чем дело.
Боже, маленький, прости маму…
Опомнившись, перехватываю малыша поудобнее и снова прижимаю к себе. Стараюсь как можно быстрее понять, отчего он так резко проснулся.
Вспомнить быть, когда я кормила сыночка… Сколько часов уже прошло… Или минут?
Папа детдомовский, и кроме меня родственников у него не было. Естественно, организация похорон стала моей заботой и зоной ответственности. Но это не повод игнорировать потребности своего родного крохотного человечка.
Никите на следующей неделе исполнится три месяца. Он совсем маленький и беззащитный. Пару недель назад сыночка начали изводить колики, а теперь и мама не дает спокойно поспать.
Извинившись перед коллегами папы, я иду в сторону подсобных помещений ресторана, предварительно осмотрев зал.
Смерть папы широко осветили в средствах массовой информации – больше десяти лет он занимал должность первого заместителя прокурора Московской области, и по долгу службы периодически мелькал в прессе.
Приступая к организации похорон, я и представить не могла, сколько людей захочет с ним проститься. Спасибо его коллегам и руководству. Сама я бы не справилась.
Закрывшись в комнате для персонала, собираюсь покормить сыночка, но даже опуститься на стул не успеваю, как в дверь начинают стучать.
От досады прикрываю глаза.
Как же я устала… Руки опускаются.
На слезы нет сил, да и вышли все они в первые несколько суток после утраты.
Смотрю на дверь, до которой всего метра два нужно пройти, и не могу сдержать огорченного стона. Если бы было можно, я бы прямо здесь улеглась на пол, свернулась клубочком и больше не двигалась.
Стук становится громче.
Никитушка куксится, готовясь от души разрыдаться. Он мальчик спокойный, но такой громкий… Нам всем мало не покажется, если решит разойтись.
– Подожди, мое солнышко, – наклонившись, целую наморщенный лобик. – Сейчас мы будем кушать, – заглядываю в его ясные голубые глазки.
Сердце сжимается от умиления и любви к сыну. Эмоции накатывают так стремительно, что справиться с ними становится почти нереально. Задыхаюсь, сама не понимая от чего именно. То ли от любви, то ли от боли, то ли от тоски…
Я не стала принимать седативные, чтобы они не помешали грудному вскармливанию. Боялась потерять ещё и нашу связь…
Теперь пожинаю последствия. Моя психика не справляется.
– Ира, открой! – из-за двери раздается раздраженный голос мужа. – Стою тут как придурок, скребусь. Трудно открыть эту чертову дверь?!
Услышав его ворчание, готова сорваться с цепи.
Как же можно быть таким неблагодарным?! Мой папа сделал очень многое для Ильи, и мне совершенно непонятно, почему он сейчас так бессовестно себя ведет.
Проще в пустыне отыскать воду, нежели дождаться от него слов поддержки.
Тяжело вздохнув, я плетусь открывать.
– Ты специально выставляешь меня при всех придурком? – ворвавшись вихрем в подсобку, строго высекает муж.
Стою без движения, не в силах понять, о чем он говорит. Растерянно хлопаю глазами.
Он впервые говорит со мной в столь грубом тоне.
– О чем ты говоришь? Ты вообще понимаешь, где мы находимся и что происходит вокруг? У тебя совесть есть? – глухо шепчу.
Мне сейчас так нужна его поддержка… Хотя бы самая её малая капелька…
Я не вывожу и Илья, видя это, продолжает давить.
– У меня-то всё есть! А у тебя? Почему я должен бегать по всему ресторану и искать свою жену и сына? Трудно было предупредить?
Казалось бы, сделать мне больнее уже невозможно, но муж оказывается очень способный. Как я ни стараюсь сдержаться, слезы обжигают глаза.
– Ты можешь на меня не орать? Хотя бы сегодня?
– А ты не заставляй меня орать на тебя, – цедит сквозь зубы.
Клянусь, я не узнаю своего мужа. Да, Илья бывал резок, но никогда не позволял себе такое неприкрытое хамство. Последние же дня три он будто сорвался с цепи. Пока я была подготовкой к похоронам, он ни разу даже к сыну не подошел. Не искупал его, как раньше, не попытался уложить спать…
Полностью забил на нас, погрязнув в откровенно глупых претензиях.
Не узнаю его и не могу понять, за что он так грубо со мной поступает? Неужели не видит, в каком я состоянии? Сломленная, полуживая. Если что-то живое внутри и осталось, то сейчас от его цинизма и оно погибает, оставляя под собой лишь мертвый холод и пустоту.
Почувствовав мою боль, наш Никитушка заходится в крике.
Испытав острый прилив стыда перед сыном, быстро сбрасываю ботинки и торопливо иду к стулу.
Ноги гудят с непривычки. С сыном я много гуляю, но в более удобной обуви.
Муж неодобрительно наблюдает за тем, как я вытягиваю ноги перед собой и, обнажив грудь, начинаю кормить ребенка.
Ник так сладко причмокивает, что мое сердце совершает кульбит и замирает, словно подвешенное. Если бы ни этот крошечный человечек, я бы не смогла справиться со своей болью и одиночеством. Как бы грустно это ни прозвучало, сын – это всё, что у меня есть.
Хоть строй иллюзии, хоть не строй, простить поведения мужа я навряд ли смогу. А если даже прошу, то никогда не забуду, что в самый трудный момент в моей жизни, он не помог, и только лишь подлил масла в костер моей боли.
– Ты долго ещё будешь здесь? – Илья заламывает бровь.
– В смысле?
– Ир, не тупи. Домой когда собираешься?
Едва сдерживаясь, объясняю ему очевидное: уехать до окончания поминок – невежество с моей стороны.
Муж, не сдерживая злости, матерится.
Мое тело, наливаясь свинцом, деревенеет. Конечности становятся неподвижными. Я начинаю переживать, как бы сына не уронить.
Что, черт возьми, происходит с Ильей?
Задать ему этот вопрос не успеваю.
Он меня опережает:
– У меня болит голова. Я устал. Поеду домой, – ставит меня перед фактом.
– Ты оставишь нас здесь одних? – я начинаю дрожать от отчаянья.
– Ты разучилась такси вызывать?
