– Со временем лицо откроется. Дайте мне время, Михаил Соломонович.
– Быть может, нам вместе поужинать?
– Может быть. Не теперь. Где-нибудь в Африке.
Лана ушла, а у Михаила Соломоновича чудесно туманилась голова, хотя его бокал, не тронутый, стоял на столе.
Публика разошлась, а он задержался в холле. Видел, как из коридора выскользнула Алла, развевая белое, в райских цветах, платье. Её поступь была лёгкой, как у девы на картине Боттичелли. Не сразу появился Иван Артакович, хрупкий, острый, колкий, похожий на кузнечика.
Глава шестая
Михаил Соломонович дождался, когда холл опустеет и прислуга перестанет шуметь пылесосами. Прокрался в коридор к номеру, где случилось свидание Аллы и Ивана Артаковича. Открыл дверь отмычкой и вошёл, ожидая увидеть истерзанную постель, поломанную мебель, разбитые зеркала. Но номер был почти не тронут, только слегка подвинут стул.
Михаил Соломонович гадал, каким утончённым развратом потчевала Алла Ивана Артаковича. Быть может, эротической магией, когда в мужском воображении возникают зрелища загробного мира, и мужчина в предсмертных конвульсиях замирает подобно покойнику. Михаил Соломонович подвинул настольную лампу, в которой скрывалась камера, извлёк флэшку с записью. На этот раз записывалось не только изображение, но и голоса. Поспешил домой. Сделал по обыкновению копию и устроился в кресле, гадая, чьими уроками пользовалась Алла. Должно быть, наставлениями старой ведьмы из Нигера, у которой на ногах было по шесть пальцев. Нажал клавишу компьютера и воззрился на экран.
В номер вошла Алла, поводя плечами, неуловимым поворотом бедра создала вихрь, приподнявший её цветастое платье. Она поймала улетающий подол коленями, вылитая Мерлин Монро. Появился Иван Артакович. Любезным движением освободил сжатый коленями подол и одёрнул его.
– Дорогая, я не Джон Кеннеди. Ты могла бы сразу заметить.
– Пупсик, ты лучше. Разве тебе никто не говорил?
– Говорила одна озорная девчонка. Теперь её глупые косточки истлевают на подмосковной мусорной свалке.
– Ну, пупсик! Ну, зачем так!
Алла снова попыталась взвихрить подол, но Иван Артакович ткнул её указательным пальцем в лоб, и она шлёпнулась на кровать.
– Сиди и слушай, дура. Даю развёрнутый ответ на вопрос, который ты выкрала из статьи философа Клавдиева, посвящённой русскому восхождению. Итак!
Иван Артакович подвинул стул, уселся напротив Аллы, забросил ногу на ногу, чтобы Алла могла видеть розовые носки с буквами «зет» и «ви».
– Россия до недавнего времени была мертва. Её искусала ядовитая змея Запада, как выражается наш великий философ Клавдиев. Россия умерла, и её уже не сотрясали предсмертные конвульсии. Она не видела снов загробного мира, как учила тебя, глупая девочка, африканская ведьма с шестью пальцами на ногах. Отсюда, заметь, у африканца Пушкина шестистопный ямб. Россия очнулась, когда её поцеловал Президент Леонид Леонидович Троевидов, этот прекрасный принц Русской истории. Он повенчал Россию с Крымом, и крылатый змий Запада схватился с птицей Русской истории. Повторилась извечная битва «ясна сокола» и «чёрна ворона». В этой битве одолеет сокол, а ворон будет низвергнут с русского неба. Россия, ведомая Президентом Троевидовым, продолжит восхождение к Величию. О, это будет страшный путь! Прольётся много крови и слёз. Быть может, все мы погибнем. Россия подойдёт к роковой черте, за которой её ждёт погибель, и «чёрный ворон» вновь закаркает и сядет на золотой крест Успенского собора. Но снова прекрасный принц Русской истории спасёт Россию, и она продолжит восхождение. Русское чудо случится. Запад, как чёрный змей на фреске Страшного суда, уползет из русского храма. И русский ковчег, о котором вещает философ Клавдиев, победно поплывёт по океану русского времени. Президент Троевидов будет статуей на носу корабля.
– Но, Пупсик! – пробовала возразить Алла, комкая цветастое платье и открывая колени.
– Сиди смирно, презренная дщерь! – остановил её Иван Артакович. – Не открывай передо мной свой адский зев. Я не принял из твоих рук отвар лесных колокольчиков. Равнодушен к твоему изношенному лону. Пусть в катакомбах твоего разврата канут несчастный Чулаки, наивный Аполинарьев, слепорождённый Серебряковский, старый индюк Формер и слизистый Лео. Они больше мне не друзья. Они восстали против Русской истории, и она извергнет их из своего потока. И тогда они позавидуют тем, кто не родился!
Михаил Соломонович присутствовал при отречении. Иван Артакович отрекался от своих друзей, отдавая их на муки. Начинался великий русский передел. Михаилу Соломоновичу страшно было попасть под жернова Русской истории. Он был малым горчичным зёрнышком, занесённым в русскую бесконечность. Он слышал грохот чудовищной русской мельницы. Но в этом грохоте была сладость, было упоение. Из Русской истории выпадали одни, и в неё входили другие. Войдёт и он, Михаил Соломонович.
– Пусть знают все, я патриот России! – продолжал Иван Артакович, отводя взгляд от Аллы и устремляя его к настольной лампе, где пряталась камера. – Нет для меня другого Президента, нежели Президент Леонид Леонидович Троевидов. И нет для меня другого великого государственника, нежели Антон Ростиславович Светлов. Он тот, кто освещает Президенту путь в грядущее. Его любовь к России соизмерима с его ненавистью к её врагам. Пусть он знает, что враги России – мои враги. И я не приду на могилы Формера, Чулаки, Серебряковского, Лео и Аполинарьева. Я не протяну им чашу с водой, когда они станут умирать от жажды. И если их станет судить народ, я первый укажу на них, как на изменников, замышлявших свержение Президента Троевидова. Потребую казни клятвопреступников. Для этого добьюсь возобновления в России смертной казни!
Эти слова Иван Артакович обращал не к Алле, беспомощно теребившей подол платья, а прямо в камеру наблюдения. Словно желал, чтобы его услышали. Вещая в камеру, он отправлял послание. Михаил Соломонович был гонцом, передающим послание.
– Что касается параллельной России, то существуют ли вообще параллели? Или это выдумка старины Эвклида?
Михаил Соломонович дождался, когда властным жестом Иван Артакович выпроводил Аллу из номера. Оставаясь сидеть на стуле, Иван Артакович стал тереть ладонь о ладонь, добывая статическое электричество. Поднёс ладони к голове, и волосы встали дыбом. Так и сидел, окружённый прозрачными сполохами, как высоковольтная мачта.
Михаил Соломонович отправил в Кремль запись с курьером. Хотел было навестить Аллу, испытавшую женское унижение. Но телефонный звонок остановил его.
– Михаил Соломонович, вас срочно желает видеть Иван Артакович Сюрлёнис.
– Прикажете ехать в Кремль?
– Вас отвезут по другому адресу. Машина ждёт.
Его доставили в особняк в центре Москвы, в районе Палашёвского переулка. Двухэтажный особняк в стиле модерн был перестроен. У него появилось внутреннее пространство, напоминавшее античный дворик. Над двориком парил стеклянный купол. Внизу бил фонтан. В кадках стояли тропические деревья. Дворик окружали кабинеты. В одном из них Иван Артакович Сюрлёнис принял Михаила Соломоновича, поднявшись из-за дубового, крытого зелёным сукном стола. Множество безделушек населяло стол. Хрустальные кубы чернильниц. Подсвечники в виде деревьев, на которые карабкаются бронзовые медведи. Бронзовый морж с костяными бивнями. Зелёный стеклянный шар, куда запаян морской паук, окружённый самоцветами. Старинная японская шкатулка с летящими журавлями. Казалось, стол был уставлен безделушками полтора века назад, и ничья рука не прикасалась к диковинкам минувших времён.
– Благодарю, Михаил Соломонович, что откликнулись на моё приглашение. Ещё тогда, в отеле, хотел познакомиться, но, сами понимаете, были обстоятельства.
Иван Артакович не отказался от экстравагантного туалета. На нём был алый пиджак, зелёная рубашка, белые штаны и фиолетовые носки с шитыми бисером шестиконечными звёздочками. В своём наряде он напоминал попугая, сидевшего тут же в золочёной клетке. Пылающее оперенье, пышный хохол и тяжёлый клюв.
– Надо сказать, Михаил Соломонович, ваши гейши – чудесные почтальоны. Через них можно передавать послания самым высокопоставленным адресатам. Может, создать из ваших проституток особую фельдъегерскую службу?
– Можно голубиную почту. Ведь они все у меня голубки, – дерзко пошутил Михаил Соломонович, понимая, что изобличён, и возможна крутая расправа.
– Полагаю, у вас есть копии этих посланий?
– Я не читаю чужих писем, Иван Артакович, – солгал Михаил Соломонович. Колебался секунду, не повиниться ли перед могущественным попугаем.
– Похвально. Вы умеете держать язык за зубами. Но, полагаю, Антону Ростиславовичу вы не лжёте?
– Мне не знакомо это имя, – продолжал твёрдо лгать Михаил Соломонович.
– Похвально, похвально. Вы не предаёте благодетелей. Кругом столько предателей. Будет ещё больше. Не все примут назревающие перемены. Многие побегут. Другие пожелают остаться, но предадут благодетелей. Настанут дни великих предательств. Я уверен, вы не побежите и не предадите.
– Я предан моим идеалам, – осторожно произнёс Михаил Соломонович, не понимая иносказаний этого смешно и пёстро одетого человека, от которого зависела судьба восьмидесяти губернаторов, управляющих русскими землями между трёх океанов.
– Очень скоро появится большой спрос на преданных людей. Вы один из немногих.
Михаил Соломонович потупился. Он не понимал, о каких переменах говорит Иван Артакович. Не понимал, почему ему оказывают такое доверие, и чем опасным или даже ужасным может обернуться для него это доверие.
– Антон Ростиславович Светлов, который подослал вас ко мне, не скрою, выдающийся государственный деятель. Его хрустальный глаз способен видеть то, чего нет. Его мнительность болезненна. Называя себя государственником, он наносит вред государству. Он хочет удалить из России тех, кого называет «западниками». Но они – богатство России, её творцы, новаторы, открыватели. Они – пуповина, через которую Запад питает Россию своими драгоценными соками, не даёт нам сползти в азиатчину. Они насаждают у нас европейские эстетические школы, одаривают нас европейскими технологиями, учат по-европейски вести хозяйство, по-людски обращаться друг с другом. Вы понимаете, о ком я говорю?
Михаил Соломонович терялся. Его подвергали испытанию. Его выворачивали наизнанку. Одно неверное слово, и его уничтожат. Но верное слово устремит к тому, что Иван Артакович называет русским Величием. Он искал верное слово, но оно не являлось.
– Профессор Лео – светило экономической науки. Благодаря ему работают наши заводы и банки, копится казна. Вице-премьер Аполинарьев – он превращает русскую нефть и газ в русские университеты, больницы, дороги, монастыри, книжные ярмарки, рок-фестивали. Режиссёр Серебряковский, его спектаклям аплодируют в Париже, Нью-Йорке и Лондоне. Он не даёт прокиснуть нашей квасной доморощенной драматургии. Блистательный публицист Формер, пример утончённого интеллектуализма, наследник европейского возрождения. И всё это зовётся «партией западников». Их подозревают в заговоре, в желании свергнуть президента Троевидова. Какой вздор! Какой вздор! Хрустальный глаз Светоча смотрит на Россию, а видит бездну!
Михаил Соломонович содрогался. Он стоял на краю этой бездны. Таинственный вихрь закрутил его и опустил в жуткую сердцевину, где рождаются русские бури, от которых сотрясается мир. И надо бежать, немедленно из этого злосчастного особняка с фонтаном и попугаем. И не понять, кто попугай, а кто Иван Артакович, кто публицист Формер, а кто философ Клавдиев, и бежать ли ему в Африку или на Северный полюс.
– Антон Ростиславович Светлов узурпировал власть в России. Он держит Президента Троевидова на сильно действующих снотворных. Президент вечно спит. Он слаб, не может управлять государством. Светоч держит его в бункере, и мы не знаем, жив ли Президент. Светоч создал двойников Президента, отыскал их среди мелких воришек, торгующих крадеными телефонами. Сделал им пластические операции, обучил президентским жестам, этому фирменному взмаху левой руки. Двойникам вживили в гортань модулятор звука, и теперь их голоса не отличимы от голоса Президента. Эти куклы ведут заседания Совета Безопасности, принимают у послов верительные грамоты, целуются с девушками на площадях. Государственный переворот, в котором Светоч винит «партию западников», уже совершён. У нас нет Президента. Нами правит Светоч из-за спины послушных говорящих кукол.
Михаил Соломонович трепетал. Его вращал чудовищный водоворот, именуемый русской историей. Он был щепкой, захваченной этим кромешным вращением.
Иван Артакович мрачно молчал, а потом вдруг радостно встрепенулся.
– Рад нашему знакомству. Михаил Соломонович. А ты, Кеша, рад? – обратился Иван Артакович к попугаю. Цветная птица тяжело тряхнула оперением, раскрыла кривой, как клещи, клюв и, жутко картавя, прокричала:
– Мы гусские! Какой востог! Пагагельная Гасия! Пагагельная Гасия!
Михаил Соломонович покидал кабинет. Пытался повторить выкрик птицы. Не получалось. Русский язык, которым он великолепно владел, не поддавался порче.
И почти не удивился, увидев у фонтана Лану Веретенову. Он думал о ней постоянно, и иногда эти мысли облекались плотью.
– Боже мой, Михаил Соломонович, вы можете подумать, что я преследую вас. Но это кто-то нас обоих преследует, пересекает наши пути.
– Может, однажды встретившись, не станем разлучаться? – он оглядел её молниеносно, сверив свою мысль о ней с её воплощением. Совпадение было не полным. Впервые она предстала перед ним в голубых шелках. Потом на ней было платье, жаркое, как маков цвет. Вчера она казалась строгой, как дама из научной среды. Сегодня на ней была длинная серая юбка, долгополый тёмный жакет и белая блузка с пышным кружевом на груди. И только лицо было то же, миндалевидное, с пунцовым ртом, с глазами, имевшими пугающее и чарующее свойство вдруг расширяться. Их блестящая тьма напоминала ночное южное небо, где не было звёзд, а сверкающая бесконечность.
– Что вас привело в этот мир фонтанов и попугаев? – Михаил Соломонович смотрел, как над её головой плещет фонтан, чувствовал на лице водяную пыль.
– Сильные мира сего нуждаются в моих предсказаниях.
– Вы даёте советы таким умудрённым мужам, как Сюрлёнис? Вы статский советник?
– Я придворная гадалка. У меня не советы, а предсказания. Они, как туманы. Для одних розовые, для других голубые, для третьих золотые. Туманы сталкиваются. Иные рассеиваются, и человек исчезает.
– Вы по-прежнему предсказываете мне Северный полюс и Африку? Когда я туда полечу?
– Вы уже летите. С пугающей скоростью. Со скоростью света. С такой скоростью летят космические лучи. Удар этих лучей раскалывает галактики.
– Я тот, кто раскалывает галактики?
– Вы тот, кто мне интересен.
Михаил Соломонович протянул руку к нитке жемчуга на её шее. Лана улыбалась, ждала прикосновения. Но оно не последовало. Михаил Соломонович не посмел коснуться. Стоял с протянутой рукой, словно просил подаяния. Лана взяла его ладонь, стала перебирать пальцы, будто играла в «сороку-воровку». Михаил Соломонович почувствовал сладкую слабость, его погрузили в туманы, розовые, голубые, золотые. Туманы плавали, текли, таяли. Ему казалось, в этих туманах появляются лица, не знакомые, но родные. Быть может, те, что наклонялись к его колыбели, и он никогда не узнает их имён, а только туманные очертания.
– Вы околдовываете меня.
– На вашей ладони появилась новая линия. Линяя Величия.
– Вы околдовали меня. Перенесли в параллельный мир. В параллельную Россию.
– Вам рассказали об этом вельможные фантазёры?
– Что они имеют в виду? Какая параллельная Россия? Какая Россия Мнимая? Может, вы знаете?
– Что-то связано с математикой. В математике есть «мнимое число». Корень квадратный из минус единицы. Никто не может извлечь этот корень. Предполагают, что за «мнимым числом» скрывается целая, неведомая нам математика, а значит, неведомая реальность. Эту реальность и называют Мнимой Россией. Но в неё никто не может пробраться. Пробуют с помощью обрядов, иногда изуверских.
– Разве можно с помощью изуверских обрядов проникнуть в страну совершенства?
– Пробуют. Скопцы – зверски себя увеча. Распутин развратничал с фрейлинами, говоря, что ведёт их в Царствие Небесное.
– Голова идёт кругом!
Лана зачерпнула из фонтана воду и полила ему на голову. Вода текла по волосам, по лицу, бежала за ворот.
– Теперь вы совершили омовение.
Она ушла, а он остался у фонтана с протянутой рукой, будто просил подаяния.
Глава седьмая
Михаил Соломонович чувствовал на себе неотступный взгляд. Это был не хрустальный взгляд одноглазого Светоча. Не въедливый, как шуруп, взгляд Ивана Артаковича. Не перламутровый, как ночная раковина, взгляд гадалки. За ним наблюдали с неба. Не из зенита, откуда взирал Бог, а левее и ниже. Туда смотрел Михаил Соломонович, желая отыскать снайпера. Не находил. Синева знойного московского неба и отчётливое чувство, что за ним наблюдают.
Он появился в своём заведении, где принимал заказы на эскорты для закрытых корпоративных вечеринок, турецких бань, кавказских дворцовых утех. Он подбирал эскорты, угадывая вкусы заказчиков. Имел широкий выбор красавиц, любого сложения и масти, весёлых и грустных, скромных и яростных, интеллигентных и диких. Но все были отборные, породистые, как элитные лошади, ждущие с нетерпением скачек. Михаил Соломонович холил их, одаривал, отправлял на массажи, прикреплял к врачам, учил манерам, мстил обидчикам. Они были прекрасны, эти русские женщины, избавленные Михаилом Соломоновичем от нужды, превращённые из забитых матерей-одиночек, брошенных мужьями жён, недоучившихся студенток в весёлых, царственных, смелых и игривых красавиц, обожающих свою работу, как скаковые лошади обожают ипподром.
Михаил Соломонович в кабинете подписывал бумаги, принимал заказы, читал отчёты бухгалтера. Он прислушивался к стуку высоких каблуков в коридоре, как чуткий конюх прислушивается к перестуку копыт.
Вошла Алла. Она снаряжалась в дорогу. Её сильные обнажённые плечи, млечной белизны лицо, причёска, где в каждом волоске играл золотой лучик, голубые, как весеннее небо, глаза – всё было восхитительно. Сулило радость кавказскому сенатору, пожелавшему после государственных дел отдохнуть в своём горном дворце. Уже струились над мангалами вкусные дымы, на углях шипели шашлыки, друзья сенатора снимали московские сюртуки, стелили молитвенные коврики, совершали намаз.
– Ну что, моя милая жёнушка, в дорогу? Тебя ждёт увлекательное странствие. Ты увидишь множество отважных джигитов, не забывших скачки по горным дорогам. Не пугайся, если они начнут стрелять в воздух и кидать ввысь папахи. Так они поступают, когда через сенат проходит очередной законопроект, – Михаил Соломонович осматривал Аллу, как осматривают породистую, готовую к состязаниям кобылицу, любуясь её крепкими постукивающими копытами, гладким шёлковым крупом, страстным выпуклым оком. – Тебе нет равных, моя жёнушка!
– Михаил Соломонович, я пришла сказать, что никуда не еду. Я ухожу.
– У тебя просто дурное настроение, милая жёнушка. Горный воздух имеет веселящее свойство. Дыши глубже, – он посмеивался, привыкнув к её капризам. В капризах, которые она себе позволяла, была её привилегия перед безропотными подругами, собранными в эскорт.
– Я беременна. Я больше не могу работать.
Он знал, это была уловка, маленькая хитрость, которой она хотела его раздосадовать.
– Эка беда! Есть клиенты, которые сходят с ума от беременных женщин.
– Я пришла сказать, что ухожу. Я буду носить ребенка.
Её упрямое, ставшее злым лицо раздражало его. Он представил её старухой. Мясистые щеки, безобразно большая грудь, бесцветные глаза, толстые, страдающие плоскостопием ноги в разношенных туфлях.
– На всяком производстве есть своя техника безопасности. Сварщик работает в рукавицах и маске. Строитель в пластмассовой каске. Атомщик в белом комбинезоне. Космонавт в скафандре. У тебя есть маленький скафандр в блестящем пакетике. Ты не пожелала открыть пакетик. Теперь ступай к доктору Розенкнопфу. И когда это ты умудрилась?
– Этот ребенок от вас, Михаил Соломонович. Когда вы меня били и насиловали, я не успела предохраниться.
Это была скверная новость. Михаил Соломонович хмуро смотрел на Аллу. Её хитрость была женской, животной. Под её кожаным модным жакетом, под красной пряжкой широкого пояса, в дышащем животе таился плод. И это был плод от него. Он проник в её лоно и остался в ней.
«Я остался в ней. Я нахожусь в её лоне. Она проглотила меня. Она меня пожрала!» – Михаил Соломонович пребывал в панике. Он находился в глубине её живота. Она владела им, повелевала, могла угрожать и требовать. И он, находясь в ней, был должен повиноваться.
Об этом зло думал Михаил Соломонович, рассматривая красную пластмассовую пряжку на её животе.
– Тем более, дорогая, иди к Розенкнопфу. Нельзя рожать ребёнка, зачатого под побоями. Родится злодей, истязатель, серийный убийца.
– Родится прекрасный мальчик. Я сделаю всё, чтобы он вырос добрым достойным человеком.
– Послушай, ты мне надоела! Не хочешь работать, пошла вон! Одна Мерлин Монро ушла, другая появилась. Я знаю, как сделать из провинциальной уродки голливудскую звезду. Больше овса, меньше сена. И хлыст, хлыст!
