Съёмка оборвалась. Экран погас. В кабинете было душно, пахло мясным прилавком. Михаил Соломонович не знал, чему стал свидетелем. Светоч молчал, словно давал остыть раскалённому воздуху.
– Что мне напоминает всё это? – задумчиво произнёс Светоч. – Что-то очень знакомое.
– Это похоже на «Сон Татьяны» из спектакля режиссёра Серебряковского «Евгений Онегин». Очень спорная постановка.
– Сталин вбивал им в колени гвозди и расстреливал в Бутово. Андропов насильно выталкивал их за границу. Эти уедут сами.
Михаил Соломонович ждал пояснений этой загадочной фразы. В ней таилось грозное содержание, чудились глухие гулы близких перемен, трясения, сулившие множество бед. Беды коснутся всех и Михаила Соломоновича. Он ждал, что Светоч продолжит, но тот молча мерцал хрусталём.
– Вы, Михаил Соломонович, оказали большую услугу государству. Государство умеет ценить такие услуги.
Михаил Соломонович скромно опустил глаза.
– Мы окружены предателями и изменниками. Скоро они себя обнаружат. Государство нуждается в преданных гражданах.
– Я всегда был и остаюсь русским государственником. Мне отвратительны все эти «западники», предающие Родину за «чечевичную похлебку», – Михаил Соломонович плохо сознавал, кого он называл «западниками», продающими Россию за «чечевичную похлебку». Но замечание было уместно.
– Вам не нужно напоминать, Михаил Соломонович, что теперь вы владеете государственным секретом. Его разглашение является преступлением.
– Для меня это очевидно, Антон Ростиславович.
Светоч открыл красную папочку, извлёк листок бумаги, протянул Михаилу Соломоновичу.
– Вот список персон, с кем должна встретиться ваша подопечная. Надеюсь, у них у всех отрастёт шерсть. Передайте своей подопечной, что она своей жертвенностью заслуживает орден.
– Передам непременно. Она, как и я, государственница.
Михаил Соломонович рассматривал список персон. Это был поразительный список. Здесь значились ректор Высшей школы экономики Лео, режиссёр модного театра Серебряковский, видный публицист Формер, вице-премьер правительства Аполинарьев. И, что самое пугающее, в списке находился всемогущий заместитель главы Президентской администрации Иван Артакович Сюрлёнис. Перед ним, как и перед Чулаки, заискивали и трепетали губернаторы и чиновники высочайшего ранга.
– Все они должны покрыться шерстью? – робко спросил Михаил Соломонович.
– Можно и чешуёй, – холодно ответил Светоч. – Обдумайте и доложите последовательность проводимой операции.
Слово «операция» делало Михаила Соломоновича тайным агентом секретной службы, которую возглавлял Светоч, а быть может, и Президент. Говорили, что у Президента есть личная разведка, именуемая группой «К», то есть «Кобра». Теперь, возможно, Михаил Соломонович становился агентом «Кобры».
– Доложу о проведении операции, Антон Ростиславович.
Михаил Соломонович покидал Кремль в предчувствии грозных перемен. Под куполом колокольни Ивана Великого бежала золотая строка: «И он промчался пред полками, могущ и радостен, как бой!»
«Что-то украинское», – подумал Михаил Соломонович, садясь в машину.
Глава пятая
Он выполнял предписание Светоча, тщательно репетировал с Аллой каждую её встречу. Репетиция выглядела, как небольшой домашний спектакль с двумя актёрами в постановке Михаила Соломоновича. Он питал слабость к режиссуре.
Встреча с ректором Высшей школы экономики Лео состоялась в подмосковной усадьбе Гребнево. В сумерках парка Алла и ректор Лео, обнажённые, не ведающие стыда, как Адам и Ева в раю, бегали среди деревьев и ловили светлячков. Они купались в пруду, и Алла учила ректора Лео дышать из-под воды сквозь тростниковую трубочку. Она шаловливо затыкала трубочку пальцем, и ректор бурно всплывал, и Алла его топила. Они барахтались в пруду, расплёскивая отражение луны. Алла учила ректора квакать по-лягушачьи, и тот на четвереньках, высунув из воды голову, квакал, и с таким упоением, что ночной сторож парка метнул в него палку и подбил глаз. Утомлённые, обмотанные тиной, они лежали на берегу пруда, и на успокоенной воде сияла лунная дорожка и мерцала лягушачья икра.
С режиссёром Серебряковским встреча проходила в цеху металлургического завода. Серебряковский в театре поставил спектакль «Ад» по Данте. Там изображал муки, ожидающие депутатов Государственной думы и сенаторов. Алла раздела режиссёра, обмотала цепями и окунула в котёл с расплавленной сталью. Она положила Серебряковского на лист раскалённого докрасна железа и смотрела, как он подгорает. Вставила ему меж ягодиц шипящий автоген, и режиссёр носился, как ракета с огненным соплом. Алла сунула Серебряковского под пневматический молот и расплющила в плоскость. Поместила под пилы и раскроила. Она сверлила его, фрезеровала, снимала стружку. Превращала в коленчатый вал, в кочергу, в мотыгу, в обоюдоострый меч, перековывала меч на орало. Режиссёр вопил от наслаждения, кричал:
– Поддай! Поддай!
Алла полила его кипящим маслом, ввинтила в глазницу болт, поправила причёску, помогла одеться и проводила до проходной.
Вице-премьер Аполинарьев упросил Аллу считать его коровой. Алла, прелестная пастушка, подвязала на шею Аполинарьеву колокольчик, набросала на пол сена и стала его пасти. Аполинарьев встал на четвереньки, звенел колокольчиком и ел сено. Алла иногда хлестала его бичом, перегоняя с места на место. Аполинарьев пытался забодать Аллу, она уклонялась, бегала по комнате, совлекая с себя стеснявшую одежду, а когда корова успокаивалась, Алла начинала её доить. Надой был невелик.
Публицист Формер, едва оказался наедине с Аллой, стал изображать памятники.
Забрался на табуретку, по-ленински вытянул руку и замер. Алла стала его сносить, ломая табуретку, пока он, голый, с вытянутой рукой, не завалился на бок. Формер снова влез на табуретку, руки по швам, грозный железный взгляд. Вылитый Феликс Дзержинский. Алла накинула ему на шею петлю и сволокла с табурета. Формер перевернул табурет, залез в него по пояс, крепко сжал кулак – Карл Маркс из гранитного камня.
Формер скривил плечо, сделал безумный взгляд, изображая памятник Достоевскому, и велел Алле надеть на него смирительную рубашку. Взял в руки цилиндр, задумался, печально склонив голову. Теперь это был Пушкин. Добиваясь удивительного сходства, он изображал памятники Маяковскому, Горькому, Гоголю. Просил Аллу осквернять памятники, и та выдавливала на него масляную краску, зелёную, жёлтую, красную. С поразительной достоверностью он изображал памятник Носу и чижику-пыжику, а также памятник Петру Великому, для чего привязал к спине табурет и встал на дыбы, взметнув копыта. Но поразительного сходства с оригиналом достиг памятник Рабочему и Колхознице. Голые, в масляной краске, Формер и Алла стояли на столе, один воздел молоток, другая ножницы. И так стояли, до окончания записи.
Михаил Соломонович извлекал из видеокамер флэшки и относил Светочу, оставляя себе копии. Светоч не приглашал Михаила Соломоновича на просмотры, и тот не обижался. Понимал, что подобные фильмы лучше смотреть в одиночестве.
– Когда вы положите мне на стол запись с Сюрлёнисом?
– В ближайшие дни. Ищу подходы к Ивану Артаковичу.
– Хочу, чтобы вы понимали. Все эти безобразные сцены могут показаться обычными извращениями. Но это обряды. Эти обряды, по мнению означенных персон, открывают путь в Параллельную Россию, или, как они говорят, Россию Мнимую. Впрочем, вам это необязательно знать. Вы технический исполнитель, не более.
Михаил Соломонович был потрясен. Ему приоткрылась тайна, уразуметь которую не дано. Политика вершилась не на думских дебатах, не в министерских кабинетах, а в таинственных сферах, куда обывателю путь был заказан. Там обитали избранные, исповедующие вероучения.
Оставался последний заказ, едва ли выполнимый. Заместитель главы Президентской администрации Иван Артакович Сюрлёнис не был замечен в пороках. Являл собой образец служения. Был виртуоз интриг, размягчал возникавшие в обществе сгустки, создавал напряжения, уводил по ложному следу оппозицию, плодил фальшивые организации, сталкивал лбами лидеров, сеял слухи, множил мифы, сотворял вокруг Президента Троевидова ореол богоизбранности. Его не волновали женщины. Его женщиной была Россия, прекрасная дама, которую он обожал религиозно и целомудренно.
Михаил Соломонович изучал всё, что можно было узнать об Иване Артаковиче. Знания были приблизительны. Говорили, что Иван Артакович одно время мечтал стать Президентом. Говорили, что он перенёс ковид, умер, потеряв большую часть лёгких, но вернулся к жизни, побывав по её другую сторону. Поэтому ведал о загробном мире не понаслышке. Говорили, что вернула его к жизни таинственная дева в белом платье, усыпанном цветами, прекрасная, как Весна Боттичелли. Быть может, это была Россия, которая нуждалась в Иване Артаковиче и не отпустила его в смерть. Вот, пожалуй, и всё, что выведал Михаил Соломонович об Иване Артаковиче.
Он узнал, что Иван Артакович намерен прочитать лекцию в собрании интеллигентов, именуемом «Территорией смыслов». Территория находилась в подмосковном элитном отеле. Там Михаил Соломонович планировал подвести Аллу к Ивану Артаковичу. Он заказал Алле великолепное белое платье, усыпанное цветами, земными и небесными плодами. Для этого он долго изучал бессмертную картину Боттичелли, выбирал шелка в лучших магазинах Парижа и Рима.
Он пригласил университетского профессора истории, чтобы тот вооружил Аллу историческими представлениями, способными заинтересовать Ивана Артаковича.
В урочный день Михаил Соломонович и Алла были в переполненном конференц-зале отеля, где Иван Артакович читал свою лекцию.
Он стоял на подиуме, невысокий, изысканный, состоящий из острых углов, квадратов и эллипсов, словно был нарисован художником-кубистом. На нём был яркий синий пиджак, жёлтая канареечная рубашка, красные короткие штаны, позволявшие видеть розовые носки. На одном носке была вышита буква «альфа», на другом «омега». Он скрещивал ноги, и буквы менялись местами, что, согласно каббале, означало – конец может превратиться в начало. Вместо галстука у него был повязан прозрачный шнур световода, по которому бегала световая волна. Его заострённый нос целил в зал, словно выклёвывал того или иного слушателя. Он жестикулировал, и его серебристые сухие ладони шелестели статическим электричеством. Иногда он исчезал с подиума и появлялся на потолке в виде голограммы.
Его речь изобиловала метафорами и иносказаниями. Михаилу Соломоновичу казалось, что оратор водит аудиторию за нос.
Иван Артакович утверждал, что русская история движется по таинственной синусоиде, где русские империи сменяют одна другу. Империи достигают величия и низвергаются в бездну. Умирание и воскрешение империй делает русскую историю пасхальной. Русское государство переплывает чёрные бездны истории на иконах, которые, подобно ковчегу, несут в себе «молекулу русского бессмертия». Каждый взлёт империи связан с великим лидером. Его избирает русская история для своего восхождения к величию. Птица Русской истории свивает в таком лидере своё гнездо и живёт в этом гнезде, пока ей не становится тесно. Тогда она улетает из ветхого гнезда, покидает утомлённого лидера и свивает гнездо в новом лидере. Сегодня Россия движется от великих потрясений к величию. Запад препятствует русскому восхождению. России предстоит победить чернокнижников Запада и вернуть себе величие. Лидер тот, кто владеет сокровенным знанием, русскими кодами. Играя на них, как на волшебном клавесине, он создаёт «музыку русской истории».
Иван Артакович пробежал гибкими пальцами по невидимым клавишам. Распался на цвета, из которых состоял его туалет, превратился в абстракцию, а потом вновь собрался в синий пиджак, жёлтую рубашку, красные штаны и розовые носки, на которых теперь красовались буквы «зет» и «ви».
– Хочу в заключение заметить, что среди русских вероучений есть такое, что утверждает существование параллельной России. Её история движется параллельно с нашей, но с ней не пересекается. Две России движутся параллельно и не пересекаются в бесконечности. В эту параллельную Россию стремились духоборы, молокане, хлысты и скопцы. В неё стремился Рерих, называя Шамбалой. В неё стремились русские скрытники, именуя Беловодьем. Великий историк тот, кто напишет историю параллельной России. Но такой историк ещё не родился.
Ивану Артаковичу хлопали. Он отвечал на вопросы.
Вопросы были пустяковые. На одни он откликался шуточками. На другие злой иронией. На третьи молчанием.
Поднялась из рядов Алла. Среди чёрных пиджаков выделялось её белое платье, усыпанное алыми и золотыми цветами. Ей поднесли микрофон. Она певучим, полным волнения и обожания голосом спросила:
– Иван Артакович, можно ли считать Россию «ковчегом спасения», куда погибающая Европа передаст свои гибнущие святыни и ценности, и Россия сбережёт их для остального человечества? Может, Россия параллельна Европе, параллельна себе самой?
– Прекрасно! Прекрасно! – воскликнул Иван Артакович, и было неясно, восхитил ли его вопрос или белое платье, усеянное цветами райских садов. – Я жду вас у себя. Этот вопрос заслуживает отдельного рассмотрения.
Люди покидали зал. Михаил Соломонович видел, как Алла порхнула к Ивану Артаковичу, и они удалились по коридору туда, где начинались номера отеля.
Михаил Соломонович прошёл в холл, где начинался фуршет. Были расставлены высокие круглые столики. Гости пили вино, поедали крохотные аппетитные сандвичи, насаженных на пластмассовые шпажки креветок. Обсуждали недавнюю речь Ивана Артаковича Сюрлёниса, называя её манифестом. Усматривали в ней грозную «музыку новых времён».
Михаил Соломонович, ступив в холл, сразу увидел Лану Веретенову. Она стояла у столика, в окружении мужчин, издалека улыбалась Михаилу Соломоновичу. На ней был строгий английский костюм. Её смуглое средиземноморское лицо по-прежнему пленяло потаённым свечением, какое исходит от ночной перламутровой раковины. Но теперь в ней не было ничего от ворожеи. Так выглядят женщины от науки или политики, референты корпораций или продюсеры телевизионных каналов.
– Господа, прошу знакомиться. Михаил Соломонович Лемнер, специалист по Африке. Замышляет экспедицию к Северному полюсу по маршруту Фёдора Конюхова. Россия потеряла Среднюю Азию и Кавказ, но теперь устремляется в Африку и строит полярную цивилизацию, – Лана представила Михаила Соломоновича своим собеседникам. Михаил Соломонович вдруг поверил, что он таков, каким его представляют.
Мужчины рассеянно поклонились, продолжая нарушенный разговор.
– Мне кажется, Сюрлёнис, говоря о новом лидере, о Птице русской истории, имел в виду себя. А под утомлённым, «ветхим» лидером подразумевал Президента Троевидова. Рискованные, скажу я вам, заявления. Видно и впрямь Президент не здоров, – морщинистый, как испекшееся на солнце яблоко, господин закрыл глаза, чтобы другие не прочитали в них ведомую ему, опасную правду. У него на груди висела карточка с фотографией и значилось имя «Суровин». Михаил Соломонович, изучавший список приглашённых, знал, что это имя носит известный патриотический политолог.
– Вам не кажется, господа, что у Президента появился двойник? Президент обычно покашливает, а двойник не чихнет. У Президента нос резкий, с горбинкой. А у двойника чуть курносый. Президент не покидает бункер. Всякий, кого он принимает в резиденции, должен десять дней томиться в карантине. А двойник постоянно на людях, обнимается, целуется. Не странно ли? – говоривший был бородат, лобаст, с белыми залысинами, которые не брал загар. На карточке стояло имя «Клавдиев». То был видный философ, ненавистник Запада, ревнитель «русских смыслов».
– Я бы добавил. У Президента часто дурное настроение. Он сумрачный, раздражённый. А у двойника вид радостный, бодрый. Ему нравится его роль. Он чуть-чуть переигрывает, целуясь с детьми и обнимаясь с ветеранами.
Михаил Соломонович прочитал на карточке имя «Войский». Романы этого писателя стояли в магазинах на полках. Михаил Соломонович лишь однажды вознамерился купить книгу, прочитал несколько фраз о природных красотах и вернул книгу на полку.
– Да, но голос, господа! Голоса у них одинаковые! – Морщины на лице Суровина разбежались, собрались в пучки, выстроились в линии и вернулись на прежнее место. – Можно добиться внешнего сходства, но нельзя добиться подобия голоса. Голос каждого, как отпечатки пальцев, неповторим.
– Сегодня трансгуманисты Запада способны создавать человеческие копии. Двойник может быть голограммой Президента. Голос пропущен сквозь специальный модулятор, повторяет все интонации подлинника. Запад создаёт фальшмодель мира, делает неотличимым подлинное от сфабрикованного. Всё слипается. Мужчина и женщина, тварь и Творец. Всё превращается в «Великий ноль», господа! – философ Клавдиев пропустил сквозь ладонь бороду, подводя итог эпохе, где ложное и истинное были различимы.
– В любом случае, господа, Россию ждут перемены. Крупный конфликт с Западом, даже военный, неизбежен. Иван Артакович готовит нас к этому конфликту и готовится сам, – писатель Войский призывал коллег быть чуткими к переменам, не совершать опрометчивых поступков.
– Но ведь Сюрлёнис «западник»! – философ Клавдиев хмыкнул, выражая этим хмыканьем неверие. – Его ближайшие друзья – махровый «западник» Чулаки, англоман профессор Лео, гарвардский выпускник вице-премьер Аполинарьев, наш несокрушимый «француз» Формер, любимец театральной Европы Серебряковский. Как он выглядит в такой компании?
– От «компаний» избавляются, – назидательно произнёс политолог Суровин. – Что сделал Иосиф Сталин со своей «компанией»? Иван Артакович легко пройдёт в президентский кабинет по спинам вчерашних друзей.
– И по спине «ветхого» Президента, – кивнул писатель Войский.
– Ему всё можно простить, если он решит порвать с Европой, с этой гадиной, которая во все века жалит Россию. Нужно вышвырнуть европейскую змею из русского дома! – философ Клавдиев взволновался, и в его профессорской бороде появился оскал, а в глазах полыхнул фиолетовый пламень. – Русский человек должен вытопить из себя европейца!
– Если вытопит, кто в нём останется? – усмехнулся Суровин.
– Небожитель! – воскликнул Клавдиев.
– Я знаю вашу теорию. Россия граничит с Царствием Небесным. И если русского хорошо отмыть, в нём обнаружится небожитель, – посмеивался писатель Войский.
– России нужен лидер, который раскалит русскую мартену и переплавит в ней Эйфелеву башню, Кёльнский собор, Колизей, Статую свободы! – не замечал насмешки Клавдиев. – Всё должно пойти в переплав!
– Какой же новый лидер, отекая сталью, поднимется из русской мартены? – спросил политолог Суровин.
– Сталин! – засмеялся Войский.
– А как вам понравился пассаж о параллельной России? – Клавдиев иронично поднял плечо.
– Ничего удивительного, – Войский столь же иронично щёлкнул в воздухе пальцами. – Власть не может усовершенствовать Россию реальную и хочет перескочить в Россию параллельную, где все усовершенствовано. Не отделаются! Либо совершенствуйте, либо Пугачёв и Ленин!
Мужчины проглотили креветок, допили вино, раскланялись и удалились.
Михаил Соломонович рад был остаться с Ланой. Но к столику подошли двое. Высокий красавец с лицом, незаменимым в фильмах о русских богатырях и сталинских лётчиках. С ним коренастый, с крутыми плечами боксёра, с упрямой головой на крепкой короткой шее.
– О, дорогие Чук и Гек! – обрадовалась Лана. – Михаил Соломонович, представляю вам двух отважных искателей. Мастера журналистских расследований. Чук, он же Чукотский. И Гек, он же Гектаров. А это Михаил Соломонович Лемнер, как и вы, искатель. Он снаряжает экспедицию на Северный полюс и в Африку.
– В Африке мы можем встретиться, – Чук протянул Михаилу Соломоновичу большую тёплую ладонь. – Мы начинаем расследование «африканского золота». Оно вдруг заинтересовало русских олигархов. Африканские слёзы, русская кровь, французское оружие и золото олигархов.
– Мы ищем спонсора, который оплатит нашу поездку в Африку. Такого не знаете? – Гек сжал руку Михаила Соломоновича маленькой, с железными мозолями, ладонью.
– Их последнее расследование касалось киевского майдана, – Лана взялась объяснять Михаилу Соломоновичу суть расследования. – Кровь майдана, государственный переворот могли избежать. Тогда бы Крым остался украинским, Донбасс не восстал, добрые отношения с Европой сохранились. Но случилась кровь, переворот. Отношения с Европой поставлены на грань войны. И всё из-за некоего человека, который прибыл в Киев и спровоцировал пролитие крови. Я правильно объясняю?
– Ты же всё предсказала, – Чук смотрел на Лану мужским ярким взглядом. – И Крым, и Донбасс, и скорую войну, и человека ты предсказала.
– Человека предсказать невозможно. Вы его обнаружили, но имя не называете. Если бы не он, всё бы кончилось миром. Майдан рассосался. С Европой друзья. Из Москвы в Венецию, из Вены в Петербург. Но был человек. Назовите имя!
– Стабильность Европы – это стабильность взведённого оружия, – произнёс Чук. – Хорошо смазанные отшлифованные детали, пружины, упоры и маленький спусковой крючок. Слабое нажатие и удар, выстрел. Человек, о котором речь, слабо нажал на спуск.
– Так кто человек? – настаивала Лана.
– Был человек. Долго мы его вычисляли. Ждали, когда появится на Майдане. Помнишь, Гек, как хохлы тебя чуть не прибили?
– Не прибили.
– Представляете, Майдан, палатки, мороз. Бочки железные с углями. Руки в бочку сунем и греемся. Барабаны, дудки. Толпища. На трибуну лезут, москалей поносят. Видим, идёт. На голове капюшон, руки в карманы. Лица не видать. За ним охрана. Гек рванулся, подлетел: «Пан Гричевский! Пан Гричевский!» Охрана за пистолеты, с кулаками, Гека дубасят. А я на телефон сфотографировал. На Гаагском трибунале могу предъявить.
– Кто он? – не утерпел Михаил Соломонович. Чувствовал, как гудит голый провод с электричеством в тысячу вольт. Коснёшься, и убьёт. – Кто этот роковой человек?
– В Африке встретимся, там и скажем.
Чук и Гек рассмеялись, ударили друг друга плечами и отошли.
– Что вы такое придумали про Африку и Северный полюс? – Михаилу Соломоновичу не находилось места в политических разговорах. Но теперь, оставшись с Ланой вдвоем, он мог изумляться вслух.
– Я гадала на картах. Вы мне так интересны, что я раскладывала пасьянсы, – Лана щурила глаза. В них плескался блеск высокой люстры. Михаил Соломонович ждал, когда глаза расширятся, и он испугается их восхитительной тьмы.
– И что показали карты? «Дальнюю дорогу», «казённый дом»?
– Они показали «дальнюю дорогу». Дорога вела через Северный полюс в Африку.
– А «казённый дом» и «червовая дама»?
– Был «казённый дом» со множеством башен, и на каждом горела рубиновая звезда. Была дама пик. Но вот лица не разглядела.
– Быть может, у неё средиземноморское лицо, и оно светится, как ночная раковина?
