Валерий Гуров "Фаворит 5. Родная гавань"

– Ты это чего? Али забыла, что…

– Молчи! – взвизгнула Елизавета, привстала, и закрыла своей ручкой рот Волынскому.

Тот моментально попятился, встал с колен, нахмурил брови и строго посмотрел на Елизавету Петровну.

Андрей Иванович Ушаков, глава Тайной канцелярии розыскных дел, не столько смотрел, сколько слушал, что происходит в соседней комнате. Так что он мог и не заметить тех изменений мимики лица Волынского, которые начались, как только министр, уже весьма вероятно, что бывший, стал догадываться о происходящем. Артемий Петрович покраснел, глаза его наполнились страхом.

– Довольно! Все и без того понятно, – строго произнёс Ушаков, направляясь к двери, что вела в соседнюю комнату, в спальню Елизаветы Петровны.

Сразу же следом за Ушаковым шли пятеро гвардейцев. А командовал ими всё тот же поручик Измайловского полка, который успел нагрубить Елизавете Петровне.

Дверь распахнулась, Ушаков сразу же явил свой тигриный взгляд. Волынский было дело дёрнулся, однако прекрасно понял, что бежать куда-то не получится и только навредит сам себе, если начнёт убегать. Ведь, если бежишь, значит, чувствуешь свою вину. Артемий Петрович же лелеял надежду оправдаться.

– Взять его и ждать меня у карет! – приказал Ушаков, выпроваживая и Волынского, и всех гвардейцев, которые были сегодня силовым прикрытием для Андрея Ивановича.

– Но с чего? Как смеете! – начал возмущаться Волынский, но его никто не слушал.

Елизавета тяжело дышала, слёзы наворачивались на её глазах, она провела взглядом Волынского и ждала… Но между тем смотрела она на Ушакова не со страхом. А даже с каким-то вызовом.

– Что, Андрей Иванович, теперь и меня арестуешь? – спросила царевна, когда пауза затянулась.

Глава Тайной канцелярии прекрасно понял, что именно сейчас может сказать Елизавета Петровна, чем пригрозить. Тигриный взгляд резко сменился доброжелательным.

– Ну же, не пристало дочери Петра Великого слёзы лить. Разве же я тебя нынче повезу к государыне? – улыбнувшись, доброжелательным тоном говорил Ушаков. – Лизавет… Я ж тебя еще малым дитем помню.

– Так что же, Андрей Иванович, не станешь меня в крамоле и измене обвинять? – уже даже немного игривым голосом спрашивала Елизавета.

– Не стану, царевна. Более прочего скажу тебе, не убоюсь и слов своих. Ибо если ты кому о тех словах скажешь, то я отрицать буду… Ежели матушка-государыня и в самом деле сильно захворает да преставится, разве же есть кто-то опричь тебя, кому на престол зайти? Ну не Аннушке же Леопольдовне, дитю неразумному! – сказал Андрей Иванович Ушаков, взял руку Елизаветы, поцеловал.

– Ты это говоришь мне, Андрей Иванович, потому что могу рассказать и про твоего пасынка? Стёпка Апраксин мало того, что меня при любой встрече стращает за трон бороться. Так он же ещё и со шведами якшается. И с французами, – напомнила Елизавета Петровна про толстые обстоятельства.

Ушаков не подал вида, но внутри, конечно, у него сердце ёкнуло. Будь это кто-нибудь другой, а не любимый пасынок, так уже за то, что он сделал, за одни связи со шведами, не сносить головы. Однако Андрей Иванович Ушаков был таким человеком, который во всём пытался найти не только плохое, даже если это на первый взгляд так и было, но и что-то полезное.

– Станешь о том говорить, Ваше Высочество, так есть у меня доказательства, что Степан по моему поручению стращал шведов, разведывая у них планы по России нашей, матушке, – сказал Ушаков, Елизавета ему поверила.

Ведь можно всё так перекрутить, что Апраксин ещё станет героем, а не предателем. Ума и возможностей у Андрея Ивановича Ушакова на такое дело хватит, даже с избытком. Но признавать своё полное поражение Елизавета не хотела.

– Да ты не кручинься, Ваше Высочество! Сказано же мною, что для соблюдения порядка и спокойствия в державе нашей, ты должна жить и даже быть при дворе, – Ушаков вновь усмехнулся. – Разве же о том я тебе не говорил ни разу?

– А не каждому слову мужа должна верить жена? Знавала я уже тех, что много говорят, а на выходе воно что, иных девиц голубят, – с обидой сказала Елизавета.

– А не о том ли ты говоришь, слава о котором доходит до государыни? Александр Лукич Норов зело добре воюет. Того и гляди, что премьер-майора получит, – догадался Ушаков, по ком тоскует Елизавета Петровна.

– Скажи, Андрей Иванович, а в чём участие твоё было в той истории, когда телёнок Алёшка Розум волком обратился, да Норова пытался погубить? – с хитрым прищуром спрашивала Елизавета.

И тут выдержка Ушакова, пусть на мгновение, но дала сбой. Он показал своё нездоровое удивление осведомлённостью Елизаветы. А ведь она только лишь догадывалась, не зная наверняка.

– Неужто? – смешав страх, злость, удивление, спросила Елизавета. – А я всё Норова кляну. А он тут и без вины.

– Да что ты, Ваше Высочество, да разве же я посмел бы, – сказал Ушаков и улыбнулся, словно желая перевести разговор в шутку.

– Разладь те детские амуры, что питает Анна Леопольдовна до Норова! Что было, то прошло. Но сделай, что велю тебе, Андрей Иванович! – даже не попросила, а словно царица повелела Елизавета Петровна.

– При случае, Ваше Высочество, при случае, – неоднозначно отвечал Ушаков, направляясь уже на выход.

Глава Тайной канцелярии уже как будто собирался открыть дверь, но развернулся, строго посмотрел на цесаревну и сказал:

– Всё отрицай, никакого разговора с Волынским у тебя не было! Матушка велела прознать, чтобы могло быть, кабы она преставилась. И не приведи Господь, коли ты глупости начала бы делать. Письмо пошли преображенцам, кабы умы их не смущались. Сидели бы все по своим домам и носа не казали! – строго наказал Ушаков и спешным шагом направился на выход из небольшого дворца в Стрельне.

* * *

Петергоф

26 мая 1735 года

Анна Иоанновна негодовала. Ей было необычайно скучно. Если бы не всевозможные яства и блюда, которые нескончаемым потоком подносились к столу императрицы, то государыня могла бы прийти даже в бешенство. И отменила бы всё то, на что её так долго уговаривали и Ушаков, и Бирон.

Герцог Бирон так же был тут. Ну не мог же он оставить государыню в такой момент! Ну а то, что фаворит уехал во Владимир, или в Москву, так это слухи, которые велено распространять. Само присутствие в столице Бирона, как посчитали и герцог, и государыня, могло сдерживать потенциальных заговорщиков. Они бы убоялись и не проявили себя. У Бирона так же было несколько большее ожидание, чем реальный политический вес без поддержки государыни.

– Вот же удумали, шельмы. Ну на кой же ляд всё это? – государыня взмахнула своей пудовой рукой, показывая куда-то в сторону.

– Что, матушькиа? – спросил также скучающий герцог.

– Ты дурень али казаться таким хочешь? – выпалила государыня. – Где же это видано, чтобы императрица так врала своим придворным?

– Но тебе же доносили, любовь моя, что есть крамола державе твоей! И что она не только в том, что монетку с твоим ликом бросить могут на землю! – отрешённо, усталым от безделья голосом на немецком языке сказал герцог.

– Это кто же вас с Ушаковым надоумил на такое? – сказала государыня, макнула картофельный хворост в белый соус «Астория» и уложила в свой большой рот очередное лакомство.

Герцог промолчал. Он и сам до конца не знал, кто или что побудили его сойтись со своим чуть ли не врагом Ушаковым, и придумать такой хитрый план выявления крамолы в Российской империи.

Бирону казалось, что это Норов подтолкнул его к такой мысли. До конца в это не верил, считая, что и без того как будто бы сильно много этого гвардейца. Не хватало, чтобы Норов ещё и подталкивал к тайным операциям на самом высоком уровне.

Вопреки тому, что было показано всем придворным и всему Петербургу, государыня не уехала в Петергоф неподготовленной. Было здесь и немало мебели, и вещей, которыми привыкла пользоваться императрица. Приехали с ней и три рассказчицы, чтобы повеселить хозяйку земли русской. Однако всё это делалось в тайне, по ночам.

И не так, чтобы сильно врали, когда говорили, что императрица больна. По приезду в Петергоф государыня сильно мучилась животом. Но после вызвали рвоту, ей полегчало. Вот… сидит, ест. Наверное, тот факт, что государыня в последнее время всё чаще болеет, особенно мается животом, и подтолкнул Анну Иоанновну к поступку.

Ведь по мнению государыни не было кому доверять империю. Вернее сказать, единственная, на кого могла бы оставить державу императрица, – это Анна Леопольдовна. Но, конечно же, не на одну её, и даже не столько на неё, сколько на герцога Бирона. И для того, чтобы понять, возможен ли вовсе такой вариант, государыня и решила, так сказать, протестировать ситуацию.

И сейчас при дворе оставлено немало ушей, запоминали каждое слово, что будет произнесено придворными, чтобы выяснить, сколько людей лгут своей государыне, заверяя о своей преданности. Все сотрудники Тайной канцелярии выведены на улицы и собирают сплетни, проверяя их на достоверность. Все работают.

В дверь постучали. Сам герцог поднялся и направился посмотреть, кто же там беспокоит, желая пройти в тайное место государыни.

– Господин Ушаков! Заждались уже! – сказала Анна Иоанновна, когда увидела, кто именно пришёл. – Не томи, Андрей Иванович, уж умаялась я. Желаю обрадовать подданных моих своим выздоровлением. Пострелять хочу.

Ушаков низко поклонился, сделал несколько шагов вперёд, останавливаясь возле круглого стола, заполненного различной едой.

– Да садись уже! – разрешила императрица. – Вот доложишь мне, так и поешь, и выпьешь.

– Не томи, Андрей Иванович! – почти без акцента сказал герцог.

Ушакову хотелось докладывать в присутствии только лишь государыни. Но он понимал, что потребовать сейчас ухода герцога не может. Так что глава Тайной канцелярии розыскных дел начал свой доклад.

– Главным злодеем стал Волынский, – Ушаков сходу ошарашил и Бирона и государыню.

У Андрея Ивановича Ушакова ещё не так и много сведений было. Но по основным фигурантам, наиболее важным вельможам, ему было что сказать.

Когда герцог только намекнул на возможную операцию, Ушаков сразу же понял, какая огромная прибыль может случиться для него лично. Вряд ли в деньгах или в поместьях, хотя и это не исключено. Но вот в политическом плане, как и для подготовки своих собственных задумок, операция была идеальной.

Ушаков тут же предупредил тех, с кем в будущем хотел бы войти в союз. Например, он по-дружески, практически прямо, сказал Андрею Ивановичу Остерману по своему обыкновению прикинуться больным. Для такого хитрого лиса, как министр иностранных дел Остерман, достаточно было лишь намёка. Остальное он прекрасно додумал, сразу же, как только начали расползаться слухи про критическое недомогание государыни.

Так что по всему выходит, что теперь Остерман является должником Ушакова. И при таком союзе, обязательно чтобы тайном, можно очень много чего сделать. При возможности скинуть даже герцога Бирона.

Но и в другом направлении действовал Андрей Иванович. Он собирался как можно качественнее прикрыть тех заговорщиков, которых пусть и считал детьми, но эти дети начинали играть в очень опасные взрослые игры. Ну и обезопасить своего пасынка.

Ушаков был государственником. Он прекрасно понимал, что лучше нынешней государыни для Российской империи не найти. Она много совершает ошибок, но при ней уже есть примеры славных дел. И флот возрождает, и польскую войну выиграли, даже с немалым прибытком для себя. И сейчас, судя по тем данным, которые приходят из Крыма, война с турками может быть славной для России.

А вот потом, когда не старая, но крайне болезненная Анна Иоанновна умрёт, трон оставлять просто некому. И в Елизавете Петровне Ушаков видел ту же самую Анну Иоанновну. В меру разумную, во многом глупую, по-своему взбалмошную, но удобную, чтобы мудрые мужи, в том числе и сам Андрей Иванович Ушаков, вершили политику Российской империи.

– Так что выходит, Волынский всё же заговорщик? – спрашивала государыня, при этом пристально поглядывая на герцога. – Не ты ли, Эрнестушка, привёл ко мне Волынского? А все тогда говорили, что вор он и казнокрад, как тот светлейший князь Меньшиков.

Андрей Иванович Ушаков внутренне усмехнулся. Он и взял в плотную разработку Волынского во многом потому, что Артемия Петровича связывали дружеские отношения с Бироном. Именно герцог, чтобы показать себя не только немцем, но и тем, кто радеет за присутствие во власти русских, продвигал Волынского.

Глава Тайной канцелярии ещё какое-то время сомневался, стоит ли Волынского приносить в жертву. Артемий Петрович мог бы стать неплохой поддержкой для той же Елизаветы, когда преставится государыня. Но слишком уж Артемий Петрович был сам себе на уме и преизрядным гордецом. Вот гордыня его и сгубила.

Но ещё раньше Ушаков сделал всё, чтобы слухи о связи Бирона и Волынского распространялись. И герцог не отрицал, хвастал, что он, дескать, и привел нового статс-министра во власть. Конечно, Андрей Иванович не был столь наивным, чтобы думать в такой ситуации скинуть герцога. Но немного потеснить фаворита можно было. А это уже большой плюс и возможность.

– Прикажете, матушка, пытать разбойника? – угодливо спрашивал Ушаков.

В это время герцог насупился и зло смотрел на своего соперника. Он далеко не всё понимал, но чувствовал, что игра ведётся в том числе и против него.

– Делай всё, что тебе угодно, Андрей Иванович, чтобы только я знала всю правду, – государыня вновь строго посмотрела на герцога, а после благожелательно продолжила разговор с Ушаковым. – Тебе поручаю, граф, чтобы ты собрал все те слова, что будут говорить, когда узнают придворные люди, что я преставиться собираюсь.

А ведь предполагалось, что этим делом займётся герцог.

– И епископа Новгородского привезите мне. Исповедаться надо, да причаститься, помолиться. Из-за вас, шельмы, я с Богом в игры играю, – сказала государыня, потом сделала вид, что больше не хочет разговаривать.

Ушаков поклонился, сделал три шага спиной вперёд, развернулся и пошёл на выход.

– И ты иди, Эрнестушка! Да зверья мне приготовьте. Выздоровела я. Стрелять хочу! – повелела государыня. – И боле не беспокой меня. Злая я на тебя.

Глава 6

Любовь уникальна в любом отношении. Только она способна превратить врага в друга и наоборот.

М. Л. Кинг

Петербург

28 мая 1735 года

За последний день Марта сменила уже четыре платья. И дело не в том, что известная на весь Петербург хозяйка ресторанов стала вдруг такой модницей, чтобы без конца примерять на себе одежду. Дело было в другом: Марта не приседала ни на минуту, металась по огромному ресторану «Мангазея», словно вихрь. Ну, а так как была весьма чистоплотной и понимала, что управляющая рестораном не может пахнуть потом, приходилось не только переодеваться, но и дважды на день ополаскиваться водой.

В Петербурге стояла удушливая жара. Даже со стороны Финского залива не приходила спасительная прохлада. И несмотря на то, что в ресторане были открыты все окна и двери, здесь было жарко, причём, и в переносном смысле также.

Толпы горожан, уже второй день снующие по улицам Петербурга в поисках хоть какой-нибудь информации о состоянии здоровья государыни, не спешили возвращаться домой. И многие вполне резонно считали, что трактиры и новомодные рестораны столицы могут стать тем местом, где хоть что-то будет известно о происходящих событиях. Да еще и поесть, выпить можно.

Ну, а если это такой большой ресторан, по вместительности примерно как пять-шесть трактиров, то здесь информации должно быть больше. Вот и не закрывалась «Мангазея» даже на пару часов, даже ночью, а посадка в залах ресторана была практически полной всё время за последние два дня. Такой напряженной работы у Марты не было еще никогда.

– Хозяйка, – обратился к Марте один из гвардейцев, оставленных Норовым для обеспечения безопасности ресторанов, под благовидным предлогом, конечно же.

У фурьера Потапа Громыки перед самым уходом батальона на войну была сломана нога. Это и был тот самый предлог, чтобы оставить бойца в Петербурге присматривать за порядком.

Сейчас он в полном здравии и весьма на своём месте, организовывая охрану сразу в двух ресторанах. Причём ещё успевает собрать сплетни и слухи, записать, кто из важных людей посещает ресторации. Так что Марта по прибытии Александра из похода хотела попросить Норова каким-то образом сделать так, чтобы Громыко и дальше занимался тем, что делает сейчас.

– Так что делать, хозяйка? Здесь – как ты скажешь, – не совсем честно переложил ответственность за свою же работу на Марту Громыко.

– Что? Я не услышала, – нехотя призналась Марта.

– Пришел разбойник, кличут Кондрат Волга. У него сходка. Есть еще тот саксонец, тот, которого особливо командир приказывал не трогать. Так кого слушать? Рассуди!

– Слушать обоих! – приказным тоном сказала Марта.

– То я понимаю, а людишек больше у меня нет. Думаешь, хозяйка, что пришёл у тебя совет спрашивать? Я пришёл за помощью. Дай мне двух своих смышлёных половых, да тех, что разумeют. Вот пущай и записывают, – сказал Потап.

– Нет у меня никого. Люди второй день не спят… Стой, а как у тебя немца слушают?

– Хозяйка, – сбоку, не приближаясь к гвардейцу, обратился ещё и главный повар. – Телятины больше нет, колбасы коптить надо, мясо на фарш заканчивается…

– Да что ж это такое! – взбесилась Марта. – Ты, Потап, делай то, что нужно, и на том твой ответ. Ты, Мирон, обратись к интенданту. Пусть решает, где взять телятину, а где фарш. Пусть людей пошлёт в «Асторию» или к поставщикам… Что ж всем вам объяснять-то надо?

Повар, состроив обиженную мину, удалился самостоятельно решать вопросы. А вот Потап остался.

– В отдельном кабинете сидит… – безопасник замялся. – Жена командира. Она с господином. С тем, кого особливо было приказано не трогать. С немцем. У меня нет людей, кои хорошо знают немецкую речь. Как кого из своих, из немцев.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=72502543&lfrom=174836202&ffile=1) на Литрес.