Ты. Мой. Ад
Амина Асхадова
– Он меня преследует… – жалуюсь мачехе. – Его машина снова под моими окнами!
За тонированными стеклами угадывается его силуэт. Он ждет.
– Кто?
– Мой личный ад! Мурад Шах – кавказский прокурор, который помогает отцу…
– Господи, Адель, это же удача! Этот павлин уже распушил хвост, чтобы тебя добиться. От таких мужчин не бегут – с ними играют.
Глаза мачехи вспыхивают жадностью:
– Слушай, у твоего отца сейчас проблемы с законом. Ему нужны связи, и благодаря этому прокурору… – она кивает в сторону окна, – ты можешь это устроить.
– Ты хочешь… чтобы я использовала его?
– А что в этом плохого? Пусть бегает за тобой и обсыпает тебя бриллиантами, думая, что ты влюбилась. А когда с отца снимут обвинения, скажешь ему «ариведерчи».
Я в отчаянии корчу гримасу, пытаясь отказаться от опасной затеи, но они быстро тают.
– Ну? Что ты теряешь?
Для Адель все началось с желания проверить, как далеко можно зайти, но, как известно, игры плохих девочек рано или поздно заканчиваются горькими слезами.
Амина Асхадова
Ты. Мой. Ад
Глава 1
Адель
Я ненавижу аэропорты.
Эти бесконечные очереди и липкое ощущение чужого дома, в который возвращаешься будто бы без спроса. Я всюду чувствовала себя чужой и ненужной, и сегодняшний день – не исключение…
Я уезжала отсюда еще будучи подростком – после развода родителей было решено, что я буду жить с мамой во Франции, но вот мне исполнилось двадцать два, и я…
Вернулась.
Отец встречает меня у выхода аэропорта и распахивает руки. Я тону в его объятиях, и на секунду у меня в груди теплеет.
– Привет, пап.
– Привет, – шепчет он мне в волосы. – Ты так выросла, дочка.
Я улыбаюсь и прижимаюсь к нему сильнее, но стоит мне вынырнуть из его объятий, как взгляд упирается в мою мачеху.
Ее улыбка такая сладкая, что аж зубы сводит.
– Адель, дорогая, – она целует меня в щеку, пока я задыхаюсь от запаха ее дорогих духов. – Как же ты похорошела и повзрослела! Париж явно пошел тебе на пользу!
Я натягиваю улыбку, хотя черта с два мне хочется улыбаться! Особенно – ей.
– Спасибо. Ты тоже ничего, хвала твоему пластическому хирургу…
Она делает вид, что не слышит сарказма, а я уже чувствую, как начинает чесаться язык. Мой острый язык – это именно то, что делало наше существование с мачехой невыносимым! И он же стал причиной, по которой мне пришлось уехать к матери в Париж, хотя меня там особо не ждали. Меня не ждали нигде, и всю жизнь я была чем-то наподобие балласта для своих родителей.
Мы идем к машине, и мои руки наконец оказываются свободными – я достаю телефон и сообщаю подружкам, что прилетела и готова как следует оторваться. Завтра пятница и последний день лета, а это значит, что в Петербурге будут проходить лучшие тусовки – я обещаю подружкам, что ни за что не пропущу веселье.
Я сажусь на заднее сиденье, закидываю ногу на ногу и смотрю в окно.
Чемодан тащит водитель, потому что, конечно же, «леди» не таскают свои вещи. В машине я вручаю подарки мачехе и отцу – мачехе комплект дорогих французских духов известного бренда, только менее приторных, чтобы меня не тошнило рядом с ней, а отцу антикварную посуду восемнадцатого века, которую папа коллекционирует.
Мачеха морщит свое миниатюрное личико, над которым к ее сорока изрядно попотели пластические хирурги, и выдает:
– Ммм, несладкие. Ты специально выбрала именно такие?!
– Да, чтобы меня не стошнило на твое чудное платье и сделанные сиськи.
– Фу! Какая ты приехала… необразованная из своей этой… Франции!
– Ага…
Мы с мачехой награждаем друг друга колючими взглядами, а папа, как всегда, делает вид, что ничего не произошло.
Петербург встречает меня жаркой погодой – такой знакомый и такой чужой. Асфальт с выбоинами, облезлые вывески, серые девятиэтажки. Семь лет назад я убегала от всего этого, но теперь я вернулась, а улицы остались прежними. Все осталось на своих местах, только я вернулась другой.
– Мы так рады твоему возвращению, – произносит мачеха, будто между прочим, но я уже знаю этот ее тон. – У нас как раз завтра благотворительный вечер. Весь цвет города соберется.
Я даже не поворачиваюсь.
– Класс. Веселитесь.
– Вообще-то, – ее голос сладкий, но стальной, – ты тоже должна быть там.
Я резко отрываю взгляд от окна.
– С чего бы? У меня были свои планы. Меня подружки ждут, мы пойдем развлекаться в клуб.
– Какая прелесть, – голос ее звенит как хрусталь перед тем, как треснуть. – Но твои подружки подождут. Это важный благотворительный прием в честь господина Мурада Шаха. Мы придем поздравить его с повышением. Мы должны быть там всей семьей.
Я закатываю глаза.
– Семьей? Что за дерьмо?
Отец кашляет, будто пытается разрядить обстановку.
– Адель, это важно. Ты только вернулась, надо показаться, влиться в жизнь города.
Я закатываю глаза.
Зашибись. Я сжимаю зубы, и внутри все кипит – от бессилия, от злости. Я снова здесь, и снова эта женщина дергает за ниточки.
– Да, Роберт прав, – поддакивает мачеха моему отцу. – Сегодня отдохнешь, а завтра мы с тобой пойдем в модный бутик. Ты вообще понимаешь, что значит приглашение на прием?
Я поджимаю губы.
– Вообще-то нет, просвети. Если ты помнишь, я семь лет прожила во Франции.
– Оно и заметно! – фыркает мачеха, а ее голос звучит с восхищением, почти с благоговением. – Ты не можешь не знать фамилию Шах, они у всех на слуху! Это люди, которые держат в руках все: заводы, экономику, политику и, можно сказать, всю страну. Один из сыновей – прокурор Мурад Шах. Суровый, блистательный, умный. Остальные сыновья тоже при делах. Весь город будет там. И нас пригласили!
Я закатываю глаза.
– Какое счастье…
– Вот именно! Ведь у твоего отца сейчас… ну… дела с бизнесом идут не слишком густо, и, возможно, это последний шанс поправить наше положение дел.
Я поворачиваюсь к отцу.
– Папа, это правда? У тебя проблемы?
Он отмахивается, как будто я задала глупый вопрос.
– Дочка, не забивай голову. Главное – это честь. Быть гостями на вечере у Шахов – большая удача.
Мачеха кивает, глаза у нее горят.
– Нам просто нельзя упустить этот шанс. Адель, надеюсь в твоем Париже тебя научили любезности и быть леди, как полагается всем девушкам в твоем возрасте…
– Звучит отвратительно…
Меня передергивает. Словно они собираются поклоняться богам, а не идти на светский раут.
– Правда, Адель, не капризничай. Это всего лишь вечер.
Не капризничай.
– Это задница, а не вечер…
– Адель, я думала, что ты повзрослела, – морщится мачеха. – Только не вздумай выражаться так при ком-нибудь из господинов Шахов. Это серьезные люди. Будь леди.
– Меня сейчас все-таки стошнит на твои си… великолепные груди.
– Роберт! – возмущенно выкрикивает мачеха.
– Адель!
Я сжимаю кулаки, чтобы не ляпнуть чего-нибудь еще. Дышу носом. Считаю до пяти, но язык все равно чешется сказать что-нибудь колкое!
Пока они рассуждают о платьях и статусе семьи, я снова отворачиваюсь к окну. Мимо пролетают улицы моего прошлого. Вот за этим углом я впервые обнималась с парнем, который потом разбил мне сердце. Я бегала за ним, как дура, а он крутил романы со всеми подряд. Я была слишком маленькая и слишком глупая. И слишком быстро поняла, что любовь – это полная ерунда, которая ломает буквально на кусочки.
Родителей любовь тоже поломала. Как следствие: скандалы, крики и последующий развод, который принес облегчение обеим сторонам, но не мне. Мой отец женился на своей любовнице, а моя мама уехала на родину и вышла замуж за француза, но и в Париже я продолжила слушать крики и скандалы. Слава богу, я оттуда уехала, осталось только здесь не переубивать друг друга с мачехой, она еще та стерва…
Так что, я больше не хочу любовь и, тем более, не хочу семью. Это отстой.
Машина сворачивает к знакомому особняку. Теплый свет фонарей, ухоженный газон, новые ворота. Не дом, а показательная витрина, из которой хочется сбежать, но пока некуда. Я выхожу из машины и тут же натыкаюсь на своего брата – Паше десять, и он внебрачный сын мачехи и отца. Да-да, мой отец поступал как полный ублюдок – много лет он умудрялся жить на две семьи, и в тайной семье с Викой у него родился сын.
Когда мама узнала о нем, ему уже было три года…
Он бежит к папе, цепляется за его руку, радостно что-то тараторит.
– Адель! – брат поднимает на меня огромные глаза и застенчиво улыбается. Мы видимся чертовски редко.
Сердце предательски сжимается.
