– Через неделю… – повторил Бенджамин. Он поднялся и начал одеваться.
Лучи солнца, проникающие теперь в щель в шторах, были такими яркими, золотистыми. Дождь прекратился. Золотистые блики играли на всем – на пузырьках и флаконах с духами, на застекленной гравюре в рамочке, на грудях Ли. Бенджамин одевался молча. На шнурке левого ботинка образовался узелок, и он, дергая и пытаясь распутать его, тихо пробормотал: «Черт!» Ли не шевельнулась. Шторы с легким шорохом раздувались от ветра, в ее глазах тоже играли золотистые искорки. «Эта комната останется, – подумал Бенджамин, – и она будет все так же лежать на этой постели, а меня здесь уже никогда не будет. О, черт, черт, черт». А потом вдруг неожиданно для самого себя усмехнулся, хотя ситуация вовсе к тому не располагала. Один «черт» относился к шнурку и только два других – к крушению любви.
Он аккуратно причесался, заправил галстук под воротник. В зеркале он выглядел совершенно спокойным, даже каким-то будничным. Еще довольно молодой человек в хорошем костюме, старающийся сделать карьеру в Нью-Йорке. Мужчина, знающий, куда пойти, какой ответ дать на любой вопрос, кого и как любить. Таким он казался в старинном зеркале тем солнечным майским днем, в переменчивую погоду.
– Через неделю, – снова повторил он, уже одевшись. Затем наклонился и поцеловал Ли в лоб. Она подняла на него глаза и долго, без улыбки, смотрела. – Значит, увидимся через час или около того, – сказал он и вышел из комнаты. Затем – из квартиры и стал с благопристойным видом спускаться по лестнице, вниз, к шуму улицы. Вниз, к промытому дождем, чистому, сверкающему воздуху.
Едва войдя в комнату, где было полно гостей, а в воздухе витал смешанный аромат свежих цветов, духов и джина, он увидел лицо Пегги. И тут же понял, что непременно напьется сегодня. Она стояла у окон, выходящих на Ист-Ривер. На лице застыла притворно-веселая маска, с какой она всегда появлялась на вечеринках. И еще она слушала двух мужчин и какую-то девушку, что болтали, стоя рядом с ней. Но глаза Пегги были нацелены на дверь, точно два радара. Она ждала появления мужа. И когда увидела его, на лице возникло странное выражение, которого Бенджамин не замечал ни у одной другой женщины. Словно оно закрылось – как цветок сворачивает свои лепестки перед наступлением ненастья; как закрывается окно, опускаются шторы; животное ныряет в свою норку; человек захлопывает книгу с таким видом, что всем сразу становится ясно: ему не понравилось то, что он прочитал на последней странице. Вот с чем сравнимо было выражение, промелькнувшее на ее лице. Бенджамин махнул ей рукой и улыбнулся. Она не улыбнулась в ответ. Отвернулась, одарила улыбкой мужчину, стоявшего по правую руку от нее, и оживленно о чем-то заговорила. «Актриса, – подумал он. – Какого, собственно, черта я должен со всем этим мириться?..» Он взял мартини с подноса официанта, поцеловал хозяйку, пожал руку Ларри Роузу и поздравил его с тем, какие исключительно хорошенькие женщины появляются у него на приемах. И вовсе не спешил подойти к жене.
Он отпил большой глоток мартини и двинулся через комнату. Тело уже не казалось невесомым и торжествующим. Он стал автоматически оглядывать гостиную в поисках людей, с которыми можно было бы пойти пообедать после вечеринки и возвести тем самым преграду между ним и Пегги. Ему хотелось отсрочить предстоящее неприятное объяснение с женой, мрачное обещание которого читалось на ее лице. Отсрочить хотя бы до возвращения домой.
Но никого подходящего пока что не подворачивалось. Что ж, он подождет прибытия остальных гостей.
– Бен… – Он почувствовал, что кто-то взял его за руку, и переложил бокал с мартини в другую. Это была Сьюзан Нойес-Федрова, бывшая жена Луиса, первая из трех жен, которыми брат поочередно обзаводился на протяжении своей бурной романтической жизни. Он обернулся и поцеловал Сьюзан в щеку. Поцелуй вышел неискренним, но довольно дружелюбным. Сьюзан была хорошенькой женщиной с искусно выкрашенными каштановыми волосами и темными тоскующими глазами итальянской сироты. У нее были пухлые, почему-то всегда дрожащие губы, которые, даже когда она смеялась, заставляли собеседника вспомнить слово «поражение». – Бен, – спросила Сьюзан, – а Луис придет?
– Нет, – ответил Бенджамин. – Не думаю.
– Он счастлив? – спросила Сьюзан.
Бенджамин задумался. Он понимал, что имеет в виду Сьюзан. Сьюзан вовсе не хотелось знать, счастлив ли Луис потому, что дела у него идут успешно. Или потому, что он дошел до полуфинала в игре в сквош, или же сколотил толику денег на бирже. Или же кандидат, за которого он голосовал на выборах, победил. Нет, ничего подобного. Когда Сьюзан спрашивала: «Он счастлив?» – ей хотелось знать, счастлив ли он с женщиной, занявшей ее место… И не более того. Она знала, какой ответ хочет услышать. И Бенджамин тоже знал. Нет, он не был настолько бессердечен, чтобы ответить Сьюзан, что да, Луис очень счастлив со своей молодой женой, с которой прожил всего три месяца. Губы задрожат еще сильнее, в сиротских глазах промелькнут воспоминания о всех потерях в ее несчастной жизни. И Бенджамин неопределенно пожал плечами.
– Сложно сказать, – ответил он.
– Говорила с ним на прошлой неделе по телефону. Знаешь, он почему-то отказывается меня видеть. Даже на ленче, – сказала Сьюзан. – И это несмотря на то что нам с ним надо так много обсудить! И я понимаю, что удерживает его от этого. – Уголки мягкого обиженного рта многозначительно дрогнули. – Он говорил со мной так напряженно, так нервно, Бен. Ужасно нервно. Он меня беспокоит. Думаю, ему надо показаться психоаналитику. У меня есть один очень хороший специалист. Луис должен хоть один раз встретиться и поговорить с этим человеком. А тебе не кажется, что он должен показаться психоаналитику?
– Может, нам всем уже давно пора показаться психоаналитику, – сказал Бенджамин. Допил мартини и потянулся за вторым. Как только люди начинают подумывать о разводе, тут же принимаются зазывать друг друга к психоаналитику.
– Он твой брат! – с упреком заметила Сьюзан. – Я здесь вообще ни при чем. Мое дело сторона. Но ты должен, просто обязан проявить хоть какой-то интерес. Он на грани нервного срыва!
– Вот как? – сказал Бенджамин. – Что ж, проверим.
– Мне очень не хотелось этого говорить, Бен, – не унималась Сьюзан, намертво вцепившаяся ему в руку, – но у вас страшно сложная семья. В вас обоих есть нечто такое… холодное, что ли. И вообще вы очень похожи. Оба привлекательны. И так холодны! Полагаю, во всем виновата ваша мать.
– Мы ей так и говорили, – сказал Бенджамин. – Много раз. Но не помогает.
– Ты в точности такой же, как и он! – Казалось, Сьюзан сейчас разрыдается над своим мартини. – Только и знаете, что отпускать шуточки по любому неподходящему поводу!
– Мы действительно ужасные люди, Сью, – сказал Бенджамин. – И каждый божий день напоминаем друг другу об этом. – «Господи, – подумал он, – какая умница Луис, что избавился от этой, этой…»
– И знаешь, я просто счастлива, что избавлена теперь от всего этого, – сказала Сьюзан. – О!.. – Она смотрела мимо него, в сторону двери. – Кого я вижу! Твоя большая любовь!..
Бенджамин нарочито медленно отпил глоток мартини, затем обернулся, ожидая увидеть мужчину, за которого собралась замуж Ли. Но то была вовсе не Ли, а девушка по имени Джоан Паркс, экстравагантно загорелая, экстравагантно черноволосая, с экстравагантно соблазнительными формами. И одевалась она тоже очень экстравагантно, используя африканские орнаменты, наряды типа сари, а также тесно облегающие талию и грудь ситцевые платьица с пышными, сборчатыми, на австрийский манер, юбочками. Она была глупа, истерична и отчаянно соблазнительна – по крайней мере на взгляд Бенджамина. Года два назад Бенджамин, пока Ли была в отъезде, преследовал Джоан целых три месяца. Гонялся за ней, движимый самым примитивным нескрываемым и безнадежным вожделением. И теперь, едва завидев Джоан, вплывающую в комнату, испытал примерно те же чувства. И понял, что ничуть не изменился с тех пор. Правда, тогда ему даже ни разу не удалось поцеловать ее. Он возил эту девицу по театрам, приглашал на обеды, водил в художественные галереи и на концерты. Однажды даже отвез на уик-энд в Виргинию, а она, эта сучка, ни разу не позволила себя поцеловать! Она, видите ли, не имеет дела с женатыми мужчинами – именно так выразилась тогда Джоан. И если бы это было правдой! Он лично знал двух женатых мужчин, с которыми у нее была связь. Но с ним она действительно «не имела дела». Это правда.
– Даже ни разу не прикоснулся к этой дамочке, – сказал он Сьюзан.
– А люди говорят совсем другое, – заметила она.
– Некоторые люди говорят, что Земля плоская, – огрызнулся Бенджамин. Нет, никакой надежды объяснить бывшей жене брата истинную подоплеку своих отношений с Джоан Паркс у него не было. Он даже самому себе не мог толком это объяснить.
И тем не менее ему было приятно видеть Джоан. Чисто машинально, прекрасно понимая, что Пегги не сводит с него глаз, копит улики для предстоящих объяснений, он двинулся к Джоан. В тот вечер она была обернута в целые ярды какого-то розового газа – так по крайней мере выглядел этот наряд на первый взгляд. А прическу она украсила какими-то мексиканскими штучками. Кавалером ее оказался англичанин, киноактер, с которым Бенджамин был знаком. Киноактер был веселым человеком, знал множество неприличных и глупых анекдотов, и говорить с ним о чем-то серьезном было просто невозможно. Медленно приближаясь к парочке, Бенджамин решил, что они и есть самые подходящие люди, которых можно пригласить пообедать с ним и Пегги после коктейля. Неудача, постигшая его с Джоан, как бы давала на это право, и ничего предосудительного в том, что они посидят где-нибудь за столиком вчетвером, он не видел. К тому же на актера всегда можно было положиться – он умел перевести беседу в легкомысленное русло. А потому выяснение отношений с Пегги будет просто невозможно.
Не прикасаясь к Джоан, он сказал ей: «Привет!» – пожал руку актеру.
– Что это у тебя в волосах? – спросил он Джоан.
– Нравится? – улыбнулась она в ответ. Голосок у нее был какой-то детский, тоненький, к тому же она немного шепелявила.
– Ужасно нравится, – ответил Бенджамин. – И все же хотелось бы знать, что это такое?
– Ацтекские четки, старина, – ответил актер. – Просто удивительно, до чего ты невежественный тип! Чем же еще может украсить прическу девушка, как не четками ацтеков? И чему только тебя в школе учили?
Мужчины засмеялись. Джоан с достоинством дотронулась до штуковины в волосах.
– Все вы, мужчины, одинаковы, – сказала она. – Хотите, чтоб я выглядела как все.
– Хоть сто лет старайся, но выглядеть как другие ты никогда не будешь, – сказал Бенджамин.
– Прямо не знаю, как прикажешь это воспринимать. Как комплимент или наоборот, – сказала Джоан. – И вообще ты последнее время такой враждебный…
– Джоан употребляет слово «враждебный», – объяснил Бенджамин актеру, – когда хочет сказать, что ты за последние два месяца не звонил ей минимум по три раза в неделю.
– А ты изменился, – с упреком заметила Джоан. – Не ухаживаешь за мной больше. Ты отдалился от меня.
Он понимал, что это шутка. Но шутка лишь наполовину. Она его не хотела. Но не хотела также, чтоб он оставил ее в покое.
– Ладно, – сказал Бенджамин. – Постараюсь исправиться. Приглашаю вас обоих на обед, как только закончится это мероприятие.
– О, какой ты милый! – воскликнула Джоан и дотронулась до его руки. Привычный порядок вещей был восстановлен, приглашения возобновились. А с ними, как ей казалось, и зависимость Бенджамина от всех ее капризов и прихотей. Они договорились дать друг другу условный знак – как только поймут, что можно удалиться, не обижая при этом хозяев.
Бенджамин двинулся к окну, возле которого стояла Пегги, все еще оживленно болтая с теми же людьми. И тут вдруг он увидел Ли. Она входила в гостиную в сопровождении высокого стройного мужчины с типичным для янки мягким лицом. Макияж Ли был ненавязчив и безупречен, прическа – тоже, волосок к волоску, а тело… Тело, которое он всего полчаса назад видел обнаженным и теплым на постели, в залитой солнечными лучами комнате, было задрапировано в строгое черное шелковое платье, оставляющее открытым лишь овал кремово-розовой кожи у шеи и плеч. На какую-то долю секунды взгляды их встретились, в глазах Ли промелькнул отдаленный намек на улыбку. Пара приблизилась, и Бенджамин смог рассмотреть ее спутника. Да, Ли не преувеличивала, этот Стэффорд, сколь ни прискорбно признать, действительно был одним из самых красивых мужчин, которых он когда-либо видел в жизни. Боль, которую Бенджамин испытал при этом, усугублялась еще и тем, что длинное и задумчивое лицо Стэффорда так и излучало порядочность и добродушие и светилось мягким юмором. Наблюдая за тем, как идет к нему через комнату этот мужчина, слегка придерживающий Ли за локоток, Бенджамин наконец понял, что имела в виду Ли, объясняя, почему собирается замуж за Стэффорда. Если…
Одна неделя…
Она представила их друг другу. Рука Стэффорда оказалась сухой и крепкой. Рука спортсмена.
– Ли говорит, вы замечательно играете в теннис, – сказал Стэффорд. И голос был под стать лицу и фигуре – такой же сдержанный, тихий, приятный.
– Так, гоняю мячик по корту взад-вперед, – ответил Бенджамин. – Без особого проку.
– Не верь ему, Джон! – воскликнула Ли. – На самом деле он страшно гордится своими спортивными достижениями.
Стэффорд рассмеялся.
– Ли и меня видела в игре, – сказал он. – Считает, что из нас может получиться сильная пара.
Бенджамин быстро взглянул на Ли. И, как и ожидал, заметил сверкнувший в ее глазах насмешливый и мстительный огонек.
– Надо собраться как-нибудь и сыграть, – сказал Стэффорд. – Вы во вторник свободны? Ну, скажем, в пять?..
Бенджамин снова взглянул на Ли. Почему-то они выбрали именно вторник для еженедельных любовных свиданий.
– Уверена, ты можешь освободиться и сыграть во вторник, – сказала Ли. – Почему-то всякий раз, когда я звоню тебе во вторник в офис, мне говорят, что тебя днем не будет.
– Да, – кивнул Бенджамин. – Вторник подходит.
– Я вам позвоню прямо с утра, – сказал Стэффорд. – Конечно, все зависит от того, какая будет погода. У Ли, я так понимаю, есть ваш телефон?
– Видимо, да, – ответил Бенджамин. – Так, значит, до вторника, да?
Наконец он подошел к окну. Теперь Пегги говорила со Сьюзан. Наверняка бывшая жена брата снова критикует всех мужчин, членов семьи Федровых, подумал он. А еще изливает злобу на весь белый свет, накопившуюся со времени развода с Луисом. Подойдя к Пегги, он заметил, что та не сводит глаз с Джоан и ее актера, которые болтали сейчас с Ли и Стэффордом. Лицо Пегги показалось Бенджамину еще более «закрытым», чем в тот, самый первый, момент, когда он только появился в гостиной.
– Добрый вечер, дорогая. – Он поцеловал Пегги в щеку. От ее волос пахло свежестью и весной. Он очень любил запах ее волос и с удивлением понял вдруг, что может замечать такие вещи, даже когда она его раздражает. Как, к примеру, сегодня вечером.
– Ну, удачно прошел ленч? – осведомилась Пегги.
– Угу.
– А теннис?
– Но ведь дождь шел, – ответил Бенджамин. – Разве ты не заметила?
– Весь день просидела дома, – сказала Пегги. И голос ее тоже показался ему каким-то «закрытым», как лицо.
– Я как раз говорила Пегги, – встряла Сьюзан, – что Луис, по-моему, должен непременно показаться психоаналитику.
«Это, по всей видимости, далеко не все, что ты успела ей наговорить», – злобно подумал Бенджамин, всматриваясь в лицо жены.
– И она со мной согласилась, – добавила Сьюзан.
– Пегги фанатично верит Фрейду, – сказал Бенджамин. – Что и понятно. Естественная реакция на диктат отца…
– Вы просто не принимаете меня всерьез! – сердито и с горечью воскликнула Сьюзан. – Никогда не принимали! Не думайте, я все вижу! Все понимаю!.. И считаю, что отчасти в случившемся виноваты вы! – И Сьюзан отошла, готовая разрыдаться.
– Почему бы тебе не оставить бедняжку в покое? – спросила Пегги. – Ей и без того тяжело.
– Да она просто дура, – сказал Бенджамин. – И зачем это тебе понадобилось соглашаться с ней, что Луис должен показаться психоаналитику?
– Потому, что я тоже так считаю.
– О господи!
– Я что, перед тем как открыть рот, должна всякий раз спрашивать, согласен ты с тем, что я скажу или нет? – Пегги говорила тихим низким голосом, так, чтобы только ему было слышно, но в нем отчетливо улавливалась ярость. – Тогда оставляй номера телефонов, по которым тебя можно поймать, чтоб я могла это спросить. Номер «Оук рум», к примеру.
– О чем это ты?
– Ты прекрасно понимаешь, о чем. Я звонила. А перед этим позвонили Уинстоны, приглашали на обед. Вот я и хотела узнать, как ты, хочешь пойти или нет. Но тебя там не оказалось. Так утверждал старший официант.
Бенджамин вздохнул. Он мог, конечно, сказать жене, что старший официант его просто не нашел. Но он чувствовал, что сегодня вправе не использовать эту спасительную ложь. Ведь это он считал себя обманутым, считал, что с ним поступили жестоко и несправедливо. В конце концов, ведь не по своей же вине не пошел он сегодня в «Оук рум»! Фойнес не успел вернуться в город, а Пегги, насколько ему помнится, все утро провисела на телефоне – вот он и не смог пригласить ее на ленч. А ведь хотел. Он отвернулся от замкнутого личика жены и обвел взглядом комнату. Джоан со своим актером двигались как раз к ним с Пегги. Вот они поравнялись с Ли. Рядом с Ли стоял Стэффорд и еще несколько мужчин в темных костюмах. Чертовски все же они тесные, эти гостиные в нью-йоркских квартирах, подумал Бенджамин. И тут услышал смех Ли – низкий, волнующий, холодный и одновременно призывный. Последнее, видимо, относилось к нему, так он, во всяком случае, чувствовал, хотя помимо него в гостиной у Роузов собралось еще человек двадцать мужчин. А может, подумал он, позвонить ей прямо завтра утром? Позвонить и сказать, что жить без нее не может, что женится на ней. И они вместе с ней уедут из этого города и никогда больше не будут ходить на эти проклятые коктейли!..
– Мне позвонили из офиса Фойнеса, – сказал Бенджамин и тут же разозлился на самого себя за то, что пришлось унизиться до объяснений. – Предупредили, что встреча отменяется. Потом я пытался дозвониться тебе, если уж хочешь знать правду. Но было все время занято.
– Неужели? – холодно бросила Пегги.
– И лично мне все равно, веришь ты или нет. – Он ощущал себя чистым и честным, едва ли не святым, всего лишь оттого, что говорил правду, а ему не верили. Позднее он, разумеется, улыбнется при мысли о столь слабом утешении, но в тот момент, чувствуя волны слепого и злобного недоверия, исходившие от Пегги, он, что называется, закусил удила. И испытывал почти наслаждение, выступая в роли непонятого и несправедливо обиженного мужа.
– Так куда же ты пошел на ленч? – спросила жена.
– Позвонили одни люди из города, ну, я и отвел их…
– Какие еще люди?
– Ты их не знаешь… – Да Ли и за миллион лет не задаст ни одного подобного вопроса, подумал он. В семье вопросы задает муж!
– Я никого не знаю, – сказала Пегги. – Маленькая скромная женушка, домохозяйка в фартуке, целый день на кухне, день и ночь только у плиты! Конечно, она никого и ничего не знает, куда уж ей!
«Интересно, – подумал Бенджамин, – как мы сейчас выглядим со стороны? Ведь если смотреть с расстояния хотя бы в фут, любой подумает: вот хорошо одетая женщина стоит и обсуждает со своим любящим мужем, как прошел день. Мне бы самому оказаться хотя бы чуть подальше от нее, в футе. Или еще лучше – в миле. Или на Мадагаскаре…»
– Я пригласил Джоан и ее приятеля актера пообедать с нами, – сказал он. Через минуту парочка, пробившись сквозь толпу гостей, подойдет к ним, а сюрпризов ему не хотелось.
– Трус… – прошипела Пегги.
«Она слишком хорошо меня знает, – подумал Бенджамин. – Чертовски хорошо. Может, лучше уйти прямо сейчас?» И он снова вздохнул.
– Еще один вздох, – сказала Пегги, – и ты уберешься отсюда. И нечего хлестать мартини без передышки. Это твой четвертый бокал.
– Третий, – поправил он.
– Нет, четвертый, – сказала она. – Я считала.
«Джентльмены не должны подсчитывать и мелочиться…» Бенджамину сразу вспомнилась теплая, залитая солнечными бликами спальня со старинным зеркалом на стене. Но и настоящие леди тоже не должны. Сама Пегги пила весь вечер вермут со льдом. Трезвенница. Еще одна черта, дававшая ей как бы моральное преимущество над ним и раздражавшая сверх всякой меры. В пику ей он жадно опустошил бокал и взял с подноса новый.
– А Сьюзан поделилась весьма любопытной информацией, – сказала Пегги. – О твоей подружке Джоан Паркс.
– А у меня есть очень любопытное предложение, – парировал Бенджамин, пригубливая то ли четвертый, то ли пятый за вечер мартини. – Для тех, кто умеет и любит считать. Давай с этого момента не будем говорить с теми, кто некогда был замужем за членом нашей семьи, а потом развелся.
– Ну что, идем, старина? – спросил актер. Они с Джоан наконец-то добрались до Федровых. – Пегги, малышка, ты выглядишь просто шикарно! – Он улыбнулся ей. Он знал, что нравится Пегги. Та улыбнулась в ответ как ни в чем не бывало. И Джоан она тоже улыбнулась.
– Пойдем и посидим в каком-нибудь миленьком уютном местечке. Желательно – с хорошей французской кухней, – сказала Джоан. – Посидим тихонько, уютненько, вчетвером… О боже!..
– Осторожно! – воскликнул Бенджамин, но было уже поздно. Рука Пегги дрогнула, содержимое бокала с вермутом выплеснулось и залило спереди облако розовой ткани, что составляло юбку Джоан. И та, пританцовывая и жалобно постанывая, пыталась стряхнуть брызги, но напрасно – на юбке расплывалось широкое темное пятно.
– Ради бога, извини, Джоан, – сказала Пегги. И, достав маленький платочек, прилежно склонилась над испорченной юбкой, пытаясь свести урон к минимуму.
– Не трогай! – взвизгнула Джоан. – О, платье вконец испорчено, все погибло! А я надела его первый раз!..
– Сама не понимаю, как это могло случиться, – пробормотала Пегги. Ни тени извинения или раскаяния в голосе. – Ничего, не расстраивайся, Джоан. Ты всегда можешь пойти в магазин, где его купила, и…
– В «Мейнбочер»… – прорыдала Джоан, теребя край промокшей юбки.
