– Ну что ж, береги свой НЕдневник, – горестно усмехаешься ты и выходишь со двора под скрип калитки.
И тут я делаю то, что в здравом уме никогда бы не совершил. Я кладу блокнот под одно из колес газонокосилки, чтобы его не унесло ветром, и выбегаю за тобой. Уже через пару секунд мы идем вровень.
– Я все-таки решил, что тебя нужно отблагодарить за блокнот.
Ты ничего не отвечаешь, словно была уверена в том, что я так поступлю.
– Как ты узнала, где я живу? – спрашиваю я, чтобы возобновить разговор, хотя понимаю, что узнать чей-либо адрес в городе проще простого.
– Спросила у мистера Супайна. Он, наверное, решил, что я ненормальная, раз бегаю по домам, возвращая блокноты. Хотя по нему вообще трудно сказать, что он думает.
«Как и по тебе», – думается мне.
– А откуда вы приехали, если не секрет?
– Буффало, Нью-Йорк.
Я присвистываю.
– Ничего себе, по сравнению с Корком это огромный город. Как вас сюда занесло?
– Ну да. Второй по населению в штате после самого Нью-Йорка, – говоришь ты без особого энтузиазма, игнорируя мой вопрос. – А ты решил, куда будешь поступать? – интересуешься ты, ловко переводя разговор в другое русло.
– Нет, – отвечаю я, пожимая плечами, чтобы не вдаваться в подробности, но потом все же добавляю, чтобы ты не решила, что я такой уж оболтус: – Может, университет Тафтса или Массачусетский, – умно говорю я. Вроде я читал о них.
– Неплохой выбор.
Я киваю.
– А ты?
– Гарвард! – отвечаешь уверенно, ни секунды не сомневаясь, будто уже поступила туда. Теперь тебя трудно спутать с фарфоровой куклой. Ты становишься настолько реальной, насколько это возможно. У тебя даже начинает пульсировать жилка у правого виска, словно моя реакция для тебя очень важна. Но я не знаю, что сказать тебе на это.
– Здорово, – еле выдавливаю я.
Ты останавливаешься и долго не моргая смотришь на меня. И, естественно, мне тоже приходится остановиться.
– Что не так? – удивляешься ты.
– Ничего.
– Да ты весь побелел, будто я говорю, что у меня есть атомное оружие и я собираюсь уничтожить всю планету.
– Да нет же, – беспокойно усмехаюсь я. И когда все успело пойти не так?
– Что происходит? – не отстаешь ты.
Я тяжело вздыхаю и вытягиваю руки из карманов джинсов.
– Ты правда хочешь знать?
Ты нетерпеливо киваешь.
– Смотри, – я вытягиваю перед собой руки, сжатые в кулаки, прямо к твоему лицу, – левая рука – это Корк, правая – Гарвард.
Ты внимательно, хоть и несколько скептически смотришь на меня, словно ждешь фокуса. Но фокуса не будет. Я не маг, я реалист.
Я прячу правую руку за спину, а левый кулак еще больше выставляю вперед.
– Что-то я не вижу твоего Гарварда, – замечаешь ты язвительно, скрещивая руки на груди.
– Точно так же как и я не вижу возможности поступить туда. Гарвард – другая галактика, о которой такие, как мы, можем только мечтать.
– Мы? – удивляешься ты. – Не знаю, что ты себе думаешь, но я явно не вхожу в это твое «мы». Гарвард – моя мечта. Я хочу там учиться, сколько себя помню. И я, конечно, не спрашивала у Гарварда, но думаю, он тоже хочет, чтобы я в нем училась.
Довольно амбициозно.
– Что ж, попытайся. – Я повторяю твой жест: скрещиваю руки на груди. Уж слишком рьяно ты на меня нападаешь.
– Я поступлю туда и уеду отсюда, – уверяешь ты, скорее пытаясь убедить саму себя.
Я пожимаю плечами.
– Какой же ты все-таки мерзавец, – раздраженно говоришь ты и живо направляешься в сторону дома с фиолетовой крышей. Я нагоняю тебя.
– Флоренс! – зову я громко, отчего на миг сам пугаюсь, и ты хоть и неохотно, но все же поворачиваешься. – Что я сделал не так?
– Ничего, – бросаешь ты, но я-то вижу, что задел тебя.
– Я не хотел тебя обижать.
– Такие, как ты, меня не обижают – такие, как ты, меня подстегивают.
– На что?
– На то, чтобы добиваться своего. Если кто-то говорит, что ты чего-то не можешь, то не значит, что это так и есть, – ты выпрямляешься, словно струна, – лучше попытаться и проиграть, чем ничего не делать и потом всю жизнь жалеть.
– Полностью согласен, – серьезно говорю я, – но порой все же не получается иметь то, что хочешь, и тогда нужно мириться с тем, что имеешь.
– Я не желаю мириться с тем, где я сейчас. Это место мне не подходит.
Как и я.
Молча ухожу. Не знаю, смотришь ли ты мне вслед или же сразу уходишь, так как иду не оборачиваясь.
* * *
– Благослови, Господи Боже, нас и эти дары, которые по благости Твоей вкушать будем, и даруй, чтобы все люди имели хлеб насущный. Просим Тебя через Христа, Господа нашего. Аминь.
Когда мы ужинаем, молитву обычно произносит отец, а когда обедаем – мать, потому что в обеденное время он работает. Наш отец – человек невероятно закрытый, из таких, которые предпочитают слушать, нежели говорить. Он всегда довольно холоден и строг с нами. Считает, что его главная задача – обеспечивать нас материально, а разговоры по душам, а тем более нежности с детьми (особенно сыновьями) недопустимы. И так как у нас никогда не было сестры и мама – единственная женщина в семье, то со временем дом превратился в казарму. Конечно, наш отец не тиран, но чем старше я становлюсь, тем чаще думаю, как было бы здорово, если бы хоть иногда он вел себя с нами как с детьми, а не как с очередными подчиненными.
После молитвы мы приступаем к ужину. Пит уплетает за обе щеки, я завидую его аппетиту, потому что мне есть совсем не хочется. Но я все же пытаюсь запихнуть в себя что-нибудь, чтобы не вызвать подозрения, ведь обычно я ем нормально.
– Что-то не так, дорогой? – вдруг интересуется мама, и я тут же вздрагиваю, но оказывается, она обращается к отцу. Он молчит пару секунд, пытаясь подобрать слова.
– Я рассказывал про нового работника?
Мама качает головой. Это и неудивительно. Из отца вообще лишнего слова не вытянешь, а о работе он не любит говорить вдвойне. Видимо, считает, что это не наше дело. Но тут он начал говорить при всей семье, а значит, произошло действительно что-то из ряда вон выходящее.
– Вёрстайл, – тяжело выдыхает он, будто ему трудно даже называть эту фамилию.
– А что с ним не так? – аккуратно спрашивает мать, подавая Питу тарелку с салатом.
– Он недавно с семьей переехал из Буффало. Город по нашим меркам большой, а тут Корк… – Он задумывается. – Он никогда не сможет привыкнуть к нашим правилам, да попросту и не хочет, – он кладет вилку в тарелку, – из-за этого будем страдать все мы.
Насколько я понимаю, последняя фраза означает, что твой отец та еще заноза в заднице Корка.
– Сегодня мы чуть не потеряли важных клиентов из-за него. Такой шум поднял. Видите ли, те отказываются платить сразу. Но они у нас и раньше лес покупали. И всегда мы с ними договаривались, и отсрочки им давали, и все шло более-менее хорошо. Они вот уже четверть века с нами работают. А этот что о себе возомнил?..
Пожалуй, я впервые в жизни вижу отца таким обеспокоенным и разговорчивым. Меня это пугает.
– Встал в позу, мол, так дела не делаются. Господи, ну что за болван? Этот город только и живет, что на продажу леса. Что мы будем делать, если они от нас откажутся? Лучше получить деньги позже, чем никогда… – И все в таком духе.
Мать его внимательно слушает, наверное, удивлена такой несвойственно бурной реакции, так же как и мы. За столом в этот вечер говорит только отец. И даже когда все доедают, никто не уходит, боясь накалить и без того непривычную ситуацию. Мы сидим за столом до тех пор, пока отец не выдыхается. Позже мы помогаем маме с посудой и смотрим телевизор. Отец все продолжает вспоминать новые детали, связанные с безобразной, по его мнению, работой твоего отца.
Ровно в девять часов во всех домах Корка отключают электричество. Так происходит всегда, кроме тех дней, когда проводят религиозные собрания (каждый третий вторник месяца). Мы зажигаем свечи. После этого мама пользуется моментом и отправляет меня и Пита в наши комнаты. А потом снова начинает успокаивать отца, а он все равно никак не утихомиривается.
Они сидят на кухне и шепчутся до полуночи. Я знаю это, потому что бессовестно подслушиваю, сидя на лестнице. Они заканчивают молитвой и идут спать. Я прячусь в темноте коридора.
И не знаю, что раздражает меня больше: то, что мне кажется, будто твой отец все же прав, или то, что я могу допустить хотя бы мысль, что он прав, и, следовательно, признать, что мой отец ничего в этом бизнесе не смыслит. Но он занимается лесом всю сознательную жизнь, и у него это получается. Твой же отец пытается применить политику большого города, которая здесь никогда не сработает…
Господи, как же вы меня бесите! Но, с другой стороны, по какой-то непонятной причине я вами восхищаюсь. И это чувство меня раздражает, ведь я не должен быть за вас. Но получается так, что я становлюсь предателем в собственной семье, хотя не делаю ничего плохого. Но даже подобные мысли меня пугают.
Впервые за многие годы я молюсь перед сном. Я не прошу ничего особенного, просто чтобы у тебя и твоей семьи все было хорошо, чтобы вы прижились в Корке. Пожалуй, я хочу слишком многого.
2. Флоренс Вёрстайл
Еще до того как семья собралась за ужином, я сидела на кухне, читая устав. Нет, я не собираюсь писать это слово с большой буквы. Каждый новый пункт повергал меня в негодование, а иногда и в ужас. Казалось, ученики Корка не могли даже в туалет сходить, не нарушив при этом несколько десятков местных правил.
Мэри Элайза Вёрстайл, моя младшая сестренка, которую все зовут просто Молли, вбежала в кухню с очередным рисунком. За ней приполз серый старый кот Август, с которым мы давно не ладили. Увидев меня за чтением, сестра ничуть не удивилась, так как это было моим привычным состоянием.
Я похвалила ее новое творение, после чего снова углубилась в чтение.
– Что это? – поинтересовалась она, с любопытством глядя на белые страницы.
– Это прямое доказательство того, что некоторые книги нужно сжигать.
Сид Арго
Выходные проходят, к счастью, без происшествий. Я делаю уроки, помогаю Питу, а потом мы вместе помогаем маме. На воскресной службе я замечаю тебя, так как настаиваю на том, чтобы мы продвинулись в ряд ближе к Патрику. И действительно, ты с родителями в самом первом ряду. Ты серьезна, сидишь, словно окаменевшая, и даже ни разу не оборачиваешься в мою сторону, хотя, я уверен, знаешь о моем присутствии. Видимо, я задел тебя тогда сильнее, чем показалось. Я решаю, что непременно нужно перед тобой извиниться, хотя не до конца понимаю за что. Лучшим днем недели для этого, как мне кажется, будет среда, после химии, ведь я точно знаю, что ты там появишься.
Но все идет не по плану. На второй неделе выясняется, что тебя определили не только в класс мистера Супайна. И теперь у нас будут общие литература и английский. Я узна?? об этом во вторник, когда ты вваливаешься в класс с красным вырви глаз рюкзаком. На этот раз ты садишься в другом конце класса, но легче от этого не становится.
После того как английский заканчивается, я быстро собираюсь, чтобы, как только ты выйдешь из кабинета, тут же тебя нагнать. Но у тебя есть великолепная способность: смешиваться с толпой или, я бы даже сказал, растворяться в ней.
Когда я выхожу из класса, тебя нигде нет. Тогда я мысленно выругиваюсь и уже не так быстро плетусь к выходу. Но тут, покидая здание, вижу вдалеке твой рюкзак, цвет которого бросается в глаза.
– Слушай, – начинаю я, нагоняя тебя, – не знаю, что я тебе сделал, но что бы это ни было, я искренне прошу прощения. Я не хочу, чтобы ты на меня обижалась, и не хочу, чтобы мы стали врагами.
– Думаешь, мы можем быть врагами? – интересуешься ты с язвительной холодностью. – Будь я твоим врагом, ты бы не знал, куда себя деть.
– То есть ты на меня не обижаешься?
Ты качаешь головой. Я теряюсь, не зная, что делать дальше. Я ожидал куда более долгого разговора. Но даже теперь, когда я выяснил, что ты не обижаешься, меня все равно что-то беспокоит.
Мы идем в тишине. И вдруг ты останавливаешься и выдаешь:
– Значит, так, слушай меня внимательно: ты не обязан меня провожать. Мы никто друг другу. Я просто принесла тебе блокнот, ты просто сказал спасибо. Мы немного поговорили о церкви, а потом ты в пух и прах разнес мою мечту. И это все! Я не злюсь на тебя. Ясно? Потому что таких, как ты, я встречаю чуть ли не каждый день, и, честно говоря, мне на вас плевать. Так что не думай, будто все, что ты там говорил, меня задевает, будто это что-то значит. Потому что это не так. Просто забудь. Сделаем вид, что ничего не было.
– Я так не могу, – бормочу я растерянно.
– И почему это моя проблема? – отзываешься ты безразлично, пряча руки в карманы.
– Почему ты так ведешь себя? Я ведь просто пытаюсь проявить дружелюбие, – говорю я тебе вдогонку.
Ты останавливаешься.
– С чего ты взял, что мне нужно твое дружелюбие?
– Потому что так ведут себя люди в цивилизованном обществе.
Ты тяжело вздыхаешь.
– У меня нет совершенно никакого желания приспосабливаться к этому глубоко больному обществу, – заявляешь ты так осознанно, что я не в силах противостоять подобному заявлению. – Мне кажется, ты искренен со мной, – говоришь ты уже спокойнее, без скрытой агрессии и злости, – но не стоит. Я ужасный человек, и лучше тебе со мной не связываться. Я до безобразия критична, саркастична, недружелюбна и порой ошеломляюще груба. Я могу ранить словом не задумываясь, из-за чего мучаюсь и злюсь еще больше. Часто я говорю правду, которая никому не угодна и которую никто не хочет слышать. Из-за этого многие ненавидят меня.
– Как благородно, – язвительно подмечаю я.
– Нет, я безжалостна!
– И до тошноты честна.
– Это один из главных моих недостатков.
– Так почему ты не хочешь со мной общаться? Мне показалось, у нас есть что-то общее.
– Моя адская привычка к одиночеству делает меня абсолютно невыносимой и практически неприемлемой для дружбы.
