Эрнест Сетон-Томпсон "Рольф в лесах. Лесные рассказы"

– А добыть ее нельзя? – азартно спросил начинающий охотник.

Куонеб покачал головой:

– Мех сейчас плохой. К тому же это самка, и у нее на склоне нора с лисятами.

– Откуда ты знаешь?

– Я знаю, что это самка, потому что она визгливо говорит: «Яп-юрр». Самец тоже сказал бы: «Яп-юрр», но более глухо. А про лисят я знаю потому, что в эту пору все лисицы приносят детенышей. И самая ближняя нора – на том холме. У них ведь у всех есть свои охотничьи участки, и они блюдут границы. Если чужая лисица вздумает поохотиться в угодьях этой пары, ей прежде придется вступить в драку с хозяевами. У всех диких зверей так. Каждый владеет своим участком и там вступит в бой с чужаком, от которого в любом другом месте сразу убежит. Он знает, что прав, и это дает ему силы. А тот знает, что не прав, ну и робеет.

Так рассказывал Куонеб, хотя, конечно, более сбивчиво, чем изложено здесь. Слушая индейца, Рольф припомнил случай, который теперь стал ему понятен.

Скукума, когда он ходил с Куонебом на хортоновскую ферму, всякий раз гонял тамошний кобель, который был и больше, и сильнее щенка. Но однажды Скукум закопал кость под кустами у края равнины, а на следующий день туда явился ненавистный хортоновский пес. Скукум следил за ним с подозрением и страхом, пока не убедился, что враг учуял спрятанную кость и вознамерился ее откопать. Тут в Скукуме взыграл инстинкт: он ринулся вперед, вздыбив шерсть на загривке, оскалив зубы, встал над своим тайником и сказал хотя и по-собачьи, но совершенно ясно: «Только через мой труп!»

И хортоновский пес, привыкший помыкать золотистой дворняжкой, презрительно заворчал, почесался задней лапой, обнюхал соседний куст и, словно приходил сюда только для этого, удалился восвояси. Не оттого ли он утратил смелость, что чувствовал себя неправым?

Обдумывая это, Рольф спросил:

– По-твоему, значит, они понимают, что красть нехорошо?

– Да. Но только у тех, кто принадлежит к их племени. Лиса отнимет, что сумеет, у птицы, кролика или сурка, но обойдет стороной охотничий участок другой лисицы. Она не полезет к ней в нору и не тронет ее лисят, а если найдет спрятанный запас пищи, помеченный другой лисицей, не прикоснется к нему, разве что будет совсем уж подыхать с голоду.

– Но как они прячут свои запасы и как их метят?

– Обычно закапывают в мягкую землю под палой листвой. Ну а метят собственным запахом. Он у них сильный, и любая другая лисица его распознает.

– А волки тоже делают запасы?

– Да. Волки, пумы, белки, сойки, вороны, совы, мыши – все устраивают склады, и у каждого есть свой способ, как их метить.

– Ну а если лисица наткнется на волчий склад, она обкрадет его?

– Обязательно. Между лисицей и волком законов нет. Они всегда воюют между собой. Закон есть только между лисицей и лисицей, между волком и волком.

– Прямо как у нас, верно? Мы учим заповедь: «Не укради!», а потом, когда крадем землю у индейцев или корабли у французов, говорим: «Так это же сказано не про наших врагов! Красть у них – милое дело!»

Куонеб встал, чтобы подбросить хвороста в костер, а потом вышел повернуть клапан над дымоходом, потому что ветер переменился и тяга стала плохой. Они еще несколько раз услышали высокое «яп-юрр», а один раз крик повторился на более низких нотах – значит, лис тоже бродил где-то неподалеку в поисках добычи для своего потомства на холме.

Глава 9

Когда лук удобнее ружья

Среди прочих ошибочных представлений об индейцах особенно упорно бытует убеждение, будто трудятся у них только женщины. Бесспорно, домашнее хозяйство ведут они, но всю тяжелую, непосильную для женщин работу выполняют мужчины. Примером тому могут служить тяготы охоты, гребли, перетаскивания каноэ волоком, не говоря уж о множестве других обязанностей вроде изготовления лыж, луков, стрел и тех же каноэ.

Обычно каждый воин сам делает свой лук и стрелы, а если, как часто бывает, кто-то станет особенно искусным мастером, то другие могут попросить его изготовить оружие и им, а взамен предлагают свои услуги в том, в чем сами его превосходят.

Преимущества лука перед ружьем заключаются главным образом в том, что стреляет он бесшумно, дешев, а материал для стрел, в отличие от патронов, всегда под рукой. Да и меткость… Во времена Куонеба для охоты чаще всего употреблялись старинные гладкоствольные ружья с кремневым замком, и попасть из них в цель было ничуть не легче, если не труднее. Куонеб же умел делать отличные луки и отличные стрелы и отлично стрелял из ружья. Он раскладывал десять раковин и с расстояния в десять шагов разбивал их все десятью выстрелами. Но охотиться он предпочитал с луком, а ружьем пользовался в дни пролета голубиных или утиных стай, когда одним зарядом дроби можно было сбить десяток птиц.

Однако, из чего бы вы ни стреляли, закон один: упражняться в этом искусстве надо постоянно. И когда Рольф обнаружил, что Куонеб почти каждый день стреляет по цели, он тоже захотел попробовать.

Однако после двух-трех попыток пришлось признать, что лук для него слишком тугой, и он упросил Куонеба снабдить его оружием и полным снаряжением лесного охотника. Из сухой пещерки в подножии обрыва, где хранились его запасы, индеец достал кругляк виргинского можжевельника. Некоторые предпочитают луки из веток гикори: они прочнее и реже трескаются, но им не хватает резкой упругости можжевеловых луков. Те посылают стрелу гораздо дальше, и она срывается с тетивы с такой быстротой, что за ней невозможно уследить глазом. Зато можжевеловый лук требует тщательного ухода, точно хрупкий механизм: натяните тетиву чуть туже – и лук сломается, натяните ее без стрелы – и она лопнет, с такой силой он разогнется; поцарапайте его – и он треснет, намочите его – и он потеряет упругость, просто положите его на землю – и он ослабнет. Но лелейте его – и он будет служить вам верой и правдой лучше любого другого. Во всяком случае, в здешних лесах материала лучше не найти.

Красная сердцевина можжевельника окружена белой заболонью[10 - Заболонь – наружные, более молодые слои древесины.], и лук получается двуцветный. Кругляк, достававший Рольфу до подбородка, Куонеб обтесал так, что с белой стороны он стал плоским, а с красной остался полукруглым, сужаясь от середины толщиной и шириной в один дюйм к обоим концам, где ширина составляла три четверти дюйма, а толщина равнялась пяти восьмым. Причем по всей длине белая и красная полосы были равны как по ширине, так и по толщине.

Тетиву Куонеб сделал из коровьего сухожилия, одного из тех волокон, которые пролегают по сторонам позвоночника, и привязал к луку для проверки. Когда он потянул ее, сгибая лук (плоской белой стороной наружу), выяснилось, что нижняя половина сгибается больше, и индеец снял с верхней еще несколько стружек, пока обе не согнулись одинаково.

Конечно, для этого лука подошли бы и стрелы Куонеба, но Рольфу требовался собственный их запас. Тут выбор материала был особенно богат. В старину индейцы срезали для них длинные прямые побеги зубчатой калины, но у Куонеба был железный топор, позволявший применить более выгодный способ.

Ясеневый чурбак высотой в двадцать пять дюймов с прямым волокном индеец расколол пополам, потом продолжал колоть, пока не получил достаточное количество длинных лучин. Каждая была затем обтесана в абсолютно прямую гладкую круглую палочку в четверть дюйма толщиной. К концу каждой, сделав на ней предварительно глубокую зарубку, Куонеб привязал три половинки расщепленных гусиных перьев и занялся изготовлением стрел с тремя видами наконечников.

Сначала индеец сделал стрелы для стрельбы по мишеням. У них он просто заточил второй конец и обжег его для твердости в огне костра. Конечно, лучше было бы надеть на них стальные конические колпачки, но их у Куонеба не было. Затем он изготовил обычные охотничьи стрелы с зазубренными стальными наконечниками, которые покупались готовыми или изготовлялись собственноручно из обручей для бочек. Ими можно было добывать ондатр, а с близкого расстояния – уток и оленей. Потом пришла очередь стрел с большими круглыми деревянными наконечниками. Ими били рябчиков, перепелов, зайцев и белок, но заодно они служили прекрасным средством для воспитания собак – и собственной, когда она нарушала правила поведения на некотором расстоянии от хозяина, и чужих, если те угрожающе рычали.

Рольф решил, что все уже готово и можно приниматься за стрельбу. Не тут-то было! Куонеб принялся красить оперенный конец стрел в красный цвет. Не для красоты, как тут же выяснил Рольф, и не для того, чтобы хозяин сразу отличил их от чужих, а чтобы легче их было находить. Сколько раз белое перо на ярко-красном фоне помогало отыскать стрелу, которая иначе пропала бы. Непокрашенная стрела исчезает среди веток и листьев, но алое пятно помогает различить ее с расстояния в сто шагов.

Лук и стрелы следовало всячески предохранять от сырости. Поэтому каждый охотник обзаводился футляром – обычно из оленьей кожи. Но если ее не было под рукой, обходились колчаном из бересты, прошитым волокнистыми еловыми корнями, а для лука делали длинный чехол из просмоленной парусины.

Затем началось долгое постижение искусства стрельбы из лука. Держать стрелу и натягивать тетиву надо было тремя пальцами – указательным, средним и безымянным, а большой и мизинец только оттопыривались. Мишенью служил мешок с сеном, который для новичка поставили шагах в семи, пока он не приноровился попадать без промаха. После этого мишень постепенно отодвигалась все дальше, и в конце концов Рольф уже недурно поражал цель с обычного расстояния в пятьдесят шагов, хотя, конечно, до Куонеба ему было далеко. Но ведь тот начал практиковаться, едва научился ходить!

Искусство лучника проверяется тремя способами. На меткость – способен ли ты поразить трехдюймовую метку десять раз подряд с десяти шагов? Затем на быстроту – способен ли ты стрелять так быстро и так далеко, чтобы успеть пустить пятую стрелу, когда первая еще в воздухе? Если да, значит ты стреляешь хорошо. А сумеешь ли ты пустить еще и шестую стрелу? Если да, то ты стреляешь отлично. Семь стрел – это великолепно. Рекорд, согласно устным преданиям, составляет восемь стрел. И наконец, испытание на силу. Сумеешь ли ты так туго натянуть лук и пустить стрелу так точно, чтобы она пролетела двести пятьдесят шагов или насквозь пронзила оленя в десяти шагах? Известен случай, когда один сиу пронзил одной стрелой трех вилорогов, а умелый стрелок не так уж редко пробивал стрелой даже грузную тушу бизона. Однажды такая стрела, пройдя между ребрами самки бизона, поразила насмерть и бежавшего рядом с ней теленка, которого она заслонила от охотника.

Если все три испытания вы завершите успешно, то куропаток и белок будете сшибать каждым выстрелом, успеете поразить пять-шесть птиц в каждой пролетающей стае, а оленя сумеете сбить на расстоянии двадцати пяти шагов. Иными словами, вы можете не опасаться голодной смерти в лесу, где есть какая-нибудь дичь.

Конечно, Рольфу не терпелось испробовать себя в настоящей охоте, но сколько раз он мазал мимо цели, сколько стрел переломал или потерял, прежде чем все-таки добыл свою первую белку! К этому времени он преисполнился глубокого почтения к тем, кто способен добывать себе пропитание только с помощью лука.

Пусть тот, кто воображает себя охотником и знатоком лесной жизни, спросит себя: «А смогу ли я, вооружившись только луком со стрелами, пройти в одиночку миль двести пятьдесят по не обиженной дичью лесной глухомани, питаясь лишь тем, что сумею сам себе раздобыть?»

Глава 10

Рольф зарабатывает себе на жизнь с нежданным результатом

Только дурак из дураков не отыщет уголка, где он сам себе царь.

    (Из изречений Сая Силванна)

Человек, причинивший вам зло, никогда вас не простит, а тот, кто вас выручит в трудную минуту, навсегда останется вам благодарен. Да, ничто не делает человека таким расположенным к вам, как сознание, что вы ему чем-то обязаны. Куонеб помог Рольфу, а потому испытывал к нему симпатию куда большую, чем ко многим людям, с которыми был в неплохих отношениях много лет. И готов был к нему горячо привязаться. Их свел случай, но вскоре между ними возникла настоящая дружба. Рольф был только подростком и не заботился о далеком будущем – и в этом походил на Куонеба: ведь с точки зрения белых, индейцы в некоторых отношениях остаются взрослыми детьми.

Но одно Рольф понял, как взрослый: он не имеет права жить у Куонеба праздным гостем, не внося своей доли того, чем пользуется. Сам Куонеб существовал отчасти охотой, отчасти ловлей рыбы, отчасти плетением и продажей корзин, а отчасти нанимаясь к соседним фермерам на ту или иную работу. Тунеядцем Рольф никогда не был, и, сообразив, что он, возможно, останется у Куонеба до конца лета, мальчик сказал напрямик:

– Позволь, я поживу у тебя месяца два. Я наймусь работать через день и куплю припасов, чтобы тебя не объедать.

Куонеб промолчал, но их взгляды встретились, и мальчик понял, что он согласен.

В тот же день Рольф отправился на ферму Обадии Тимпени и предложил свои услуги. Настало время окучивать кукурузу и картофель, а какой фермер не рад лишней паре рук в горячую пору?

Только вот что работник умеет делать и какую плату попросит? Умеет он делать все. Ну а плата обычная: два доллара за неделю – один доллар деньгами, а другой продуктами. Впрочем, цену за муку и прочее фермер назначил такую же низкую, как и плату, и в конце недели Рольф принес под скалу мешочек пшеничной муки, мешочек кукурузной муки, корзину картошки, немало яблок и доллар наличными. Доллар пошел на чай и сахар, а припасов мальчик притащил на месяц и потому мог теперь жить у Куонеба с чистой совестью.

Конечно, в городишке вроде Мьяноса любители совать нос в чужие дела должны были скоро разведать, что у индейца поселился белый мальчик, а потом и выяснить, что это Рольф. Мнения тотчас разделились: многие считали, что такого допускать никак нельзя, но Хортон, на чьей земле жил Куонеб, не видел причин вмешиваться.

Зато Кетчера Пек, старая дева, узрела множество причин, одна другой убедительнее. Она гордилась своей набожностью и до глубины души возмущалась тем, что христианского мальчика растит безбожный язычник. Это тревожило ее чувствительную совесть почти так же, как судьбы идолопоклонников в Центральной Африке, где не только не нашлось бы ни единой воскресной школы, но и одежда была не меньшей редкостью, чем Божьи храмы.

Тем не менее священник Пек и церковный староста Кнапп остались глухи к ее настояниям. На молитвы ее также не воспоследовало ответа, и она решилась на подвиг благочестия – после «долгих ночных бдений и молитв» она обрела достаточную силу духа, чтобы самолично отнести Библию в оплот язычества.

И вот в солнечное июньское утро, одетая чинно и строго – почти осиянная благодатью, как ей показалось, когда она перед зеркалом складывала губы чопорным бантиком, – Кетчера Пек с Библией в руке и чисто протертыми очками наготове отправилась к Длинной запруде, дабы наставить непросвещенных грешников на путь истинный, читая им подходящие к случаю главы Писания.

Выходя из Мьяноса, она была преисполнена миссионерского рвения, которое лишь чуть-чуть убыло, когда настала минута свернуть на Яблоневую дорогу, а потом уж оно начало иссякать с неимоверной быстротой: лес выглядел таким диким, таким пустынным… Да и женское ли это дело – просвещать язычников? Тут впереди показалась запруда, и, с тоской вспомнив Мьянос, старая дева растерянно огляделась. Да где живет этот скверный индеец? Она не осмелилась позвать и уже горячо раскаивалась, что покинула безопасные пределы городка, однако чувство долга заставило ее пройти еще целых пятьдесят шагов. Затем путь ей преградила скала, без слов скомандовавшая: «Стой!»

Так что же – вернуться, вняв этому предостережению, или карабкаться на кручу? Тут в ней взыграло упрямство янки: неужто она отступит перед испытанием? И бедняжка начала долгий изнурительный подъем на гору, а потом вдруг оказалась на высокой скалистой площадке, с которой открывался вид на Мьянос и море, а почти прямо у нее под ногами разверзлась пропасть.

Вид родного городка пролил было бальзам на ее смятенное сердце, но тут же она в панике обнаружила, что стоит над жилищем индейца, а двое его обитателей расположились у костра – двое таких свирепых, таких страшных дикарей, что она поторопилась попятиться, пока они ее не заметили. Но затем любопытство пересилило осторожность, и она тихонечко заглянула вниз. На костре что-то жарилось… «Маленькая такая человеческая ручка с пятью пальчиками», – как рассказывала она после. Ну уж тут ее «объял смертный ужас». Да-да, сколько раз она слышала про такое! Только бы благополучно добраться домой! И зачем она посмела так искушать благое провидение?

Кетчера Пек бесшумно отступила от обрыва, моля Бога о спасении. Но как же Библия? Грешно нести ее обратно! Женщина положила пухлый том в расселину, придавила камнем, чтобы ветер не трепал страницы, и поторопилась покинуть жуткое место.

Вечером, когда Куонеб и Рольф доели свой ужин из кукурузы с жареным енотом, индеец забрался на скалу, чтобы взглянуть на небо. Он сразу увидел Библию. Спрятана она была тщательно, и значит, это чей-то тайник. А чужой тайник был для индейца неприкосновенен. Куонеб даже не притронулся к книге, но позже спросил Рольфа:

– Это твое?

– Нет.

Значит, настоящий хозяин спрятал тут свою вещь, чтобы позже вернуться за ней, и они оставили ее лежать там. Так Библия и покоилась в расселине, пока зимние бураны не сорвали с нее переплет, не разметали страницы. Но от них все-таки сохранилось достаточно, чтобы много времени спустя кто-то узнал, какая книга тут валялась, после чего скала получила новое название, которое носит и по сей день: «Библейская скала, где прежде жил Куонеб, сын Кос Коба».

Глава 11

Гроза и огнетворные палочки

Когда Рольф в первый раз увидел вигвам, его удивило, почему Куонеб не поставил его где-нибудь над запрудой, однако вскоре мальчик сообразил, что утреннее солнце, полуденная тень и надежное укрытие от северного и западного ветров куда важнее и приятнее. В первом и втором он убеждался чуть ли не ежедневно, но прошло больше двух недель, прежде чем ему довелось по достоинству оценить третье преимущество.

В этот день солнце поднялось на багровом небе, но вскоре утонуло в клубящихся тучах. Ветра не было, и с каждым часом становилось все жарче и душнее. Куонеб готовился встретить бурю, но она налетела с такой внезапностью, что удар северо-западного ветра, конечно, опрокинул бы и разметал вигвам, если бы он не был загорожен скалой. А под почти отвесной стеной воздух оставался почти недвижим, хотя в каких-нибудь пятидесяти шагах в стороне два близко растущих дерева так сильно терлись друг о друга, что с них сыпались кусочки тлеющей коры, и если бы не ливень, они, конечно, запылали бы, как два факела.

Гром грохотал не переставая, водяные струи обрушивались с неба сплошной завесой. Обитатели вигвама приготовились к дождю, но не к водопаду, который теперь катился с обрыва и вымочил в их жилище все, кроме постелей, приподнятых над землей на четыре дюйма. Лежа на них, Рольф с Куонебом терпеливо, а может быть, и с нетерпением дожидались, когда буря стихнет. Но прошло два часа, прежде чем струи превратились в капли, рев ветра – в шорохи и шелест, а в пелене туч появились голубые разводы, и вся природа блаженно успокоилась, умытая и невообразимо мокрая. Конечно, костер погас, и все дрова отсырели. Но Куонеб извлек из какой-то пещерки сухие можжевеловые поленья, достал коробочку с кремнем и огнивом, и вот тут-то оказалось, что разжечь огонь нельзя: трут тоже намок!

В те дни о спичках никто еще и не помышлял, и огонь зажигали кремнем и огнивом, высекая искры. Но без трута искры бесполезно гасли, и Рольф уже решил, что они надолго остались без костра.

– Нана Боджу распоясался, – сказал Куонеб. – Ты видел, как он тер дерево о дерево, добывая огонь? Он научил этому наших предков, и теперь, раз от хитрости белых толку мало, мы зажжем костер его способом.