Эрнест Сетон-Томпсон "Рольф в лесах. Лесные рассказы"

Куонеб вырезал из сухого можжевельника палку толщиной в три четверти дюйма и длиной в восемнадцать, круглую и заостренную с обоих концов, а потом вырезал короткую плашку толщиной в пять восьмых дюйма. В плашке он сделал зарубку, а у конца зарубки вырезал неглубокую воронку. Затем из крепкой изогнутой палки и сыромятного ремня он изготовил подобие лука, выбрал узловатый сосновый сучок и в нем тоже вырезал небольшую воронку. Огнетворные палочки были готовы. Но предстояло приготовить дрова, уложить их в костер и изготовить замену трута. Куонеб настругал много тоненьких можжевеловых стружек, смешал их с толченой можжевеловой корой, скатал из них двухдюймовый шар, приготовив отличный трут, – и можно было приступать к добыванию огня.

Куонеб обкрутил длинную палку тетивой лука, вставил ее заточенный конец в воронку в плашке, а сосновым сучком прижал сверху, надев воронку на острие. Потом начал медленно и равномерно двигать тетиву. Длинная палка крутилась в воронке, и в зарубку начал сыпаться дымящийся черный порошок. Индеец ускорил темп, дым стал гуще, а зарубка наполнилась порошком доверху. Тогда Куонеб поднял плашку и принялся помахивать над ней рукой. Порошок затлел сильнее, и в нем появились багряные угольки. Он положил на них можжевеловый трут и тихонько дул до тех пор, пока стружки не вспыхнули. Вскоре в вигваме пылал костер.

Вот так индейцы добывали огонь в старые времена. Рольф слышал рассказы об этом, хотя никто не принимал их особенно всерьез, а теперь он своими глазами увидел, как трение деревяшки о деревяшку зажгло огонь. Мальчик вспомнил, что ему доводилось читать, будто на это уходило часа два напряженных усилий, но Куонеб умелыми и точными движениями справился со своей задачей за пару минут.

Вскоре Рольф сам научился зажигать огонь трением и в дальнейшем, как ни странно, не раз показывал древний прием чистокровным индейцам, которые утратили сноровку своих отцов, потому что кремень и огниво белых были удобнее в обращении.

В тот же день, проходя по лесу, они увидели три дерева, разбитых молнией во время утренней грозы. Три дуба. И тут Рольф сообразил, что все расколотые молнией деревья, какие ему попадались на глаза, всегда оказывались дубами.

– Куонеб, а молния только в дубы бьет? – спросил он.

– Нет. Не только. В дубы чаще, но попадает она и в ясень, и в сосну, и в тсугу[11 - Тсуга – хвойное вечнозеленое дерево семейства сосновых.], и в липу, и во всякие другие. Только два дерева я никогда не видел обугленными. Бальзамический тополь и березу.

– А почему молния их не трогает?

– Когда я был малышом, отец рассказывал мне, будто она щадит их за то, что они укрыли и согрели девушку-звезду, сестру Птицы Грома.

– А как это было? Расскажи!

– Когда-нибудь расскажу. Не сейчас.

Глава 12

Охота на сурков

Кукурузная похлебка с картошкой и чай с яблоками три раза в день скоро приедаются. Даже рыба не может вполне заменить мясо, а потому в одно прекрасное утро Куонеб с Рольфом отправились на настоящую охоту. По берегам Асамука крупная дичь давно перевелась, но всяких зверьков было еще немало, а лесных сурков, которых фермеры люто ненавидели, так даже слишком много. Причин для ненависти хватало. Нора сурка на лугу была опасной ловушкой для лошадиных ног. Во всяком случае, рассказов о том, как конь, оступившись, ломал ногу, а его всадник – шею, ходило предостаточно. К тому же вокруг норы, если сурок поселялся в хлебном поле, вскоре появлялась большая проплешина. Без сомнения, народная молва ущерб от этого сильно преувеличивала, но как бы то ни было, фермеры дружно считали сурков «зловредными тварями».

Земледелец косо посматривал на индейца, вздумавшего поохотиться среди его полей на перепелов, но встречал с распростертыми объятиями, если тот собирался подстрелить сурка. Индейцы считали сурков прекрасной дичью с нежнейшим мясом.

Рольф весь встрепенулся, когда Куонеб взял лук со стрелами и сказал, что они пойдут добыть себе жаркое. Сурки обитали на засеянных клевером полях, и они с Куонебом осторожно крались по опушке, выглядывая темно-коричневые пятна на яркой зелени – сурков, выбравшихся из норы, чтобы подкрепиться. Наконец на одном поле они увидели три таких движущихся пятна – одно большое и два поменьше. Большой сурок часто садился на задние лапы и озирался, все время оставаясь начеку.

Поле было широкое, без единого дерева или кустика. Однако вблизи проплешины, где, очевидно, находилась нора, небольшой пригорок мог укрыть охотника, и Куонеб решил попробовать. Рольфу он велел остаться на месте, из леса не показываться и помогать ему индейскими знаками, когда пригорок заслонит сурков от него самого. Движение кисти к себе означало: «Иди!» Рука, выставленная ладонью вперед, предупреждала: «Стой!» «Все хорошо!» – горизонтальное движение руки под грудью. «Скрылся в норе!» – указательный палец вытягивается горизонтально и сгибается. Но знаки эти следовало подавать, только если Куонеб сам об этом попросит, выставив ладонь с растопыренными пальцами.

Куонеб углубился в лес, а потом под прикрытием каменной ограды подобрался к полю по ту сторону пригорка, распластался на земле и пополз по клеверу, умудряясь оставаться невидимым среди его низких кустиков, – конечно, если смотреть на него не сверху. Так он добрался до гребня пригорка над норой, не замеченный ее обитателями. Тут ему предстояло решить трудную задачу. Сурков от него заслонял тот же гребень, который скрывал его от них. Но он знал, что отсюда стрелы их не достанут, а вспугнуть сурков в расчете на то, что они просто отойдут поближе к норе, но не кинутся стремглав под землю, было слишком рискованно. Однако Куонеб знал, что делать. Он приподнял ладонь и растопырил пальцы. Рольф ответил: «Все хорошо, они на прежнем месте» (провел по воздуху ладонью, не сгибая пальцев). Выждав несколько секунд, индеец повторил вопрос и получил тот же ответ.

Он знал, что сурчиха непременно заметит движения человека в отдалении и вытянется столбиком, чтобы выяснить, в чем дело. А когда движение повторится, решит на всякий случай отойти поближе к норе, позвав за собой детенышей.

Ждать охотнику пришлось недолго. Он услышал пронзительный предупреждающий свист сурчихи, а затем она легкой трусцой появилась из-за гребня, переваливаясь на ходу и останавливаясь, чтобы пощипать клевер или проверить, не приблизилась ли опасность. По пятам за ней следовали два толстых сурчонка. Близость норы их успокоила, и все трое принялись за еду всерьез, сурчата – возле самого входа. Куонеб заложил в лук тупую птичью стрелу, а две положил рядом наготове. Он приподнялся ровно настолько, чтобы можно было натянуть лук. Дзи-инь! Тупая стрела ударила сурчонка в нос, так что он перевернулся. Его брат подпрыгнул от удивления и встал столбиком. Как и сурчиха. Дзи-инь! И второй сурчонок задергал лапами. Сурчиха же с быстротой молнии метнулась в нору. Однако Куонеб знал, что его она не заметила и почти наверняка вскоре выберется наружу. Он терпеливо ждал.

И вот из норы выглянула седовато-коричневая морда старой пожирательницы клевера. Стрелять было бессмысленно, но вылезать она как будто не собиралась. Куонеб подождал еще – Рольфу время это показалось ужасно долгим, – а потом прибегнул к старинному приему: начал тихонько посвистывать. Неизвестно, принимают ли сурки этот мелодичный свист за голос другого сурка или он им просто нравится, но сурчиха, как почти все ее соплеменники в подобных случаях, медленно выбралась из норы наполовину и, присев на задние лапы, огляделась.

Куонеб не упустил такой возможности. Теперь он взял зазубренную охотничью стрелу и прицелился между лопаток зверька. Дзи-инь! Стрела пронзила сурчиху насквозь и помешала ей инстинктивно юркнуть обратно в нору. Сколько смертельно раненных сурков успевает в последнюю секунду жизни исчезнуть глубоко под землей, оставив охотника без добычи!

Куонеб вскочил на ноги – прятаться дольше было незачем – и поманил Рольфа, который тут же кинулся к нему со всех ног. Три упитанных сурка означали обилие вкуснейшего свежего мяса в течение недели. А те, кто его не пробовал, представления не имеют, какая это прелесть – жаркое из молодого, разъевшегося на клевере сурка, приготовленное с картошкой на пылающем костре. Особенно если охотник юн, полон сил и ужасно хочет есть.

Глава 13

Бой со злым водяным духом

Как-то утром, когда они шли по тропинке вдоль бобровой запруды, Куонеб кивнул на воду. Неподалеку от берега что-то плавало – что-то похожее на круглый древесный листок с лежащими по его краям бусинами. Затем Рольф заметил футах в двух еще один лист, но побольше, и сообразил, что видит голову и верх панциря большой каймановой черепахи. В просторечии эту свирепую водяную хищницу называют «кусака». Секунду спустя она быстро погрузилась под воду и скрылась из виду. В этих краях водилось три вида черепах, и Рольф хорошо их знал, в том числе и кусак, но никогда раньше не видел он такого огромного и зловещего водяного чудовища.

– Это Босикадо. Я знаю его, он знает меня, – сказал индеец. – Между нами давно идет война, и мы решим ее исход в открытом бою. В первый раз я увидел его здесь три года назад. Я подстрелил утку. Она осталась плавать на поверхности. Но прежде чем я успел до нее добраться, кто-то утянул ее под воду. Потом здесь поселилась утка с утятами. Мало-помалу он съел всех утят. А потом съел утку. Из-за него утки на Длинной запруде не селятся, и я начал ночь за ночью забрасывать на него удочку. Мне попадались небольшие кусаки, фунтов на восемь-десять. Мясо у них вкусное. И три раза я ловил на крючок самого Босикадо, но, едва я подтаскивал его к каноэ, он обрывал самую крепкую мою леску и нырял. Он шире каноэ и однажды прорвал борт. Каноэ затряслось, накренилось. И мне стало страшно! А отец учил меня, что для мужчины нет ничего постыднее страха, и я обещал ему никогда страху не поддаваться. Я вступлю с Босикадо в честный бой. Он мой враг. Он нагнал на меня страху. И я нагоню на него страх, только еще более сильный. Три года мы следим друг за другом. Три года он сгонял летом уток с запруды, обирал мои удочки, мои сети и ловушки на ондатр. Вижу я его редко. Да и то мельком, как нынче…

До Скукума у меня была собачка Ниндай. Очень умная и послушная. Она была очень маленькая, но умела выследить енота, поймать кролика, сплавать за убитой уткой. Мы с ней были настоящие друзья. Как-то я подстрелил утку, и она упала в воду. Я позвал Ниндай. Она поплыла за уткой. Но утка вдруг ожила и улетела. Я крикнул Ниндай, чтобы она плыла обратно, и она повернула ко мне. И вдруг вон там, над омутом, завизжала и забила лапами по воде. А потом завыла, точно звала меня. Я прыгнул в каноэ и быстро погреб туда. Тут моя маленькая собачка Ниндай пропала под водой. И я понял, что ее утащил Босикадо. Я долгое время тыкал в дно шестом, но ничего не нашел. А пять дней спустя увидел лапу Ниндай в ручье ниже плотины. Придет день, и я убью Босикадо!..

Однажды я увидел его на берегу, но он сразу скатился в воду, как большой камень. Прежде чем нырнуть, он поглядел мне прямо в глаза, и я понял, что он – манито[12 - Манито (или маниту) – в индейской мифологии духи, воплощающие различные силы природы.]. Но он злой манито, а мой отец говорил: «Если злой манито чинит тебе вред, ты должен убить его». Раз я поплыл за уткой, а он схватил меня за палец на ноге, но я выбрался на отмель и вырвался. Мне удалось вогнать острогу ему в спину, но она не выдержала его веса и сломалась. Как-то он ухватил Скукума за хвост, но только ободрал шерсть, а Скукум с тех пор ни разу запруды не переплывал…

Дважды я видел его, как нынче, и мог бы убить из ружья, но я хочу встретиться с ним в честном бою. Много раз я сидел на берегу, пел ему «Песню труса» и вызывал его биться со мной на отмели, где мы равны. Он слышит меня и не выходит…

Я знаю, в прошлую зиму он наслал на меня болезнь, и даже теперь он угрожает мне злым колдовством. Но мое колдовство возьмет верх. Один раз он нагнал на меня страх. Но я нагоню на него самый большой страх и буду биться с ним в воде!

Ждать этого боя пришлось недолго. Рольф пошел за водой к колодцу – яме, вырытой в десяти шагах от запруды. Как заправский охотник, он, прежде чем выйти из-за деревьев, замер и осторожно огляделся. На илистой косе, в мелком заливчике шагах в пятидесяти от колодца, лежала серовато-зеленая груда, и Рольф не сразу разобрал, что это греется на солнце огромная черепаха. Чем дольше он смотрел, сравнивая ее с окружающими предметами, тем огромнее она казалась. Он бесшумно попятился и побежал за Куонебом.

– Он греется… Босикадо… на косе…

Индеец вскочил, схватил томагавк и крепкую веревку. Рольф потянулся было за ружьем, но Куонеб покачал головой. Они спустились к запруде. Да! Вон оно, лупоглазое чудище, по цвету почти неотличимое от ила.

Берег у косы был совершенно открытый, и о том, чтобы подобраться к бдительной черепахе незаметно, и речи быть не могло. Она мгновенно нырнула бы. Стрелять Куонеб не хотел: он считал, что искупит свой минутный страх, только сразившись с чудовищем на равных. И тут же составил план. Привязав томагавк и свернутую веревку к поясу, он бесшумно и решительно скользнул в воду, чтобы подобраться к кусаке с противоположной стороны. Это было относительно просто. И не потому лишь, что черепаха, естественно, ожидала нападения только с суши, но еще и потому, что тут у косы тянулись заросли камыша, за которыми пловец мог укрыться.

Рольф, как было условлено, углубился в лес и бесшумно вышел на место, откуда мог следить за черепахой с двадцати шагов.

Мальчик переводил взгляд с отважного пловца на свирепое пресмыкающееся. Нет, эта кусака весит никак не меньше ста фунтов![13 - Фунт – мера веса, равная 453,6 г.] Каймановая черепаха по праву слывет самой хищной из черепах и, соотносимо с ее размерами, самой сильной. Ее беззубые челюсти имеют режущие края и образуют могучий клюв, способный дробить кости. Щиты на спине и брюхе делают ее практически неуязвимой для хищных птиц и зверей. Босикадо лежал, точно обломок бревна, вытянув длинный крокодиловый хвост, но злобные глазки в змеиной голове внимательно следили за берегом. Панцирь, широкий и старый, оброс бахромой зеленых водорослей, а незащищенные чешуйчатые подмышки были все в гроздьях пиявок, которых с жадностью склевывала пара чибисов, чем чудовище, видимо, было очень довольно. Толстые лапы и когти выглядели достаточно устрашающе, однако свирепые красные глазки производили куда более жуткое впечатление.

Плывя почти под водой, Куонеб добрался до камышей. Тут он нащупал ногами дно, взял веревку в одну руку, томагавк в другую, нырнул – и вновь появился на поверхности в десяти шагах от врага. Тут, на отмели, вода была ему чуть выше пояса.

Черепаха, увернувшись от веревочной петли, мгновенно плюхнулась в воду. Но Куонеб, когда она проплывала мимо, умудрился ухватить зубчатый хвост. И вот тут чудовище показало свою силу. В мгновение ока мощный хвост изогнулся и неумолимо прижал дерзкую руку к острым краям панциря. Куонебу потребовалось все его мужество, чтобы не выпустить эту шипастую боевую дубинку. Он бросил томагавк и правой рукой попытался накинуть петлю на шею черепахи, но та рванулась, веревка опять скользнула вниз по панцирю и на этот раз обвила толстую ногу.

Куонеб мгновенно затянул петлю. Теперь он и его враг были прочно связаны друг с другом. Однако томагавк, единственное оружие индейца, лежал на дне, и увидеть, где он, во взбаламученной воде было невозможно. Куонеб попробовал найти его ощупью. Стараясь ускользнуть, кусака рванулась изо всех сил и высвободила зажатую кисть индейца, но сбила его с ног. Затем, обнаружив, что ее переднюю лапу что-то держит, черепаха повернулась, с шипением разинула грозные челюсти и бросилась на врага, который лежа шарил по дну.

Подобно бульдогу, каймановая черепаха, раз сжав челюсти, уже не разжимает их, пока не вырвет кусок целиком. В мутной воде ей пришлось атаковать наугад, и, наткнувшись на левую руку врага, она впилась в нее железным клювом. В ту же секунду Куонеб нащупал томагавк. Поднявшись на ноги, он приподнял повисшую на его руке кусаку и ударил ее томагавком, зажатым в свободной руке. Томагавк пробил панцирь и глубоко ушел в спину чудовища, однако без видимых последствий, кроме одного: индеец вновь лишился оружия, потому что ему никак не удавалось выдернуть томагавк.

Рольф кинулся в воду, торопясь помочь ему, но Куонеб прохрипел:

– Нет. Нет. Вернись! Я сам…

Челюсти черепахи все сильнее сжимали его руку, а острые когти передних лап рвали рукав рубашки, и по воде, смешиваясь, расплывались длинные полосы крови.

С трудом шагнув к отмели, Куонеб снова дернул томагавк… и почувствовал, что он подается. Еще рывок, томагавк высвободился – и точный удар рассек змеиную шею. Туловище, размахивая чешуйчатыми ногами и хлеща крокодильим хвостом, погрузилось в воду, но тяжелая голова, помаргивая мутными красными глазками, истекая кровью, все так же впивалась клювом в руку Куонеба.

Индеец бросился к берегу, таща за собой на веревке еще живое туловище, привязал веревку к дереву, а потом вытащил нож, чтобы перерезать мышцы челюстей и освободить руку. Но мышцы были укрыты роговыми пластинами, и добраться до них ему не удавалось. Тщетно он бил и кромсал ножом твердую пластину. Вдруг челюсти в судорожном зевке разжались сами, и окровавленная голова упала на землю. Челюсти вновь сомкнулись, но теперь на толстой палке, и больше уже не разжимались.

Больше часа безголовое тело продолжало ползать, все время словно устремляясь к воде. Теперь Куонеб и Рольф могли как следует рассмотреть своего врага. Поражены они были не столько его величиной, сколько весом. Хотя длина туловища не превышала четырех футов, поднять его Рольф не смог. Царапин на теле Куонеба было много, но неглубоких. Серьезной выглядела рана на руке, оставленная жестокими челюстями, но индеец объявил, что это пустяки. Вместе они понесли безголовое туловище в лагерь, а Скукум бежал впереди и заливисто лаял. Жуткая голова, висевшая на палке, была украшена тремя перьями и водворена на шест возле вигвама. И когда Куонеб в следующий раз запел, его песня была такова:

Босикадо, мой враг, был могуч,
Но я в воду прыгнул к нему,
И я страхом его поразил.

Глава 14

Рольфа навещает Хортон

Лето на Асамуке было в самом разгаре. Многие лесные певцы уже умолкли, каждый вечер в кроне какого-нибудь густого можжевельника весело щебетали стайки молодых дроздов в крапчатом оперении, а длинную запруду бороздили два-три выводка утят.

Рольф совсем освоился с жизнью в вигваме. Он уже умел повернуть клапан дымохода так, чтобы дым сразу вытягивался наружу, откуда бы ни дул ветер; он изучил все признаки, по каким на закате можно определить, что за перемены в погоде принесет ночной ветер; не подходя к морю, он мог сказать, когда отлив достигает своего предела и обнажились ли богатые устрицами мели. Ночью, едва прикоснувшись к натянутой леске, он мог точно узнать, попалась ли на крючок черепаха или круглая рыба, а по звуку тамтама предсказать приближение грозы.

С детства приученный к труду, мальчик внес в их общее хозяйство немало улучшений и, главное, тщательно собирал и сжигал все отбросы и мусор, которые прежде привлекали тучи мух. Он приспособился к лесной жизни, отчасти приспособил ее для себя и давно забыл, что собирался остаться у Куонеба лишь на несколько дней.

Рольф не задумывался, когда и чем кончится это вольготное существование, а понимал только, что никогда еще ему не жилось так хорошо. Каноэ его судьбы благополучно миновало быстрины и тихо плыло теперь вниз по течению… Но устремлялось оно к водопаду. Затишье на театре военных действий означает не конец войны, а приготовления к новому наступлению. И разумеется, началось оно там, где не ждали.

Хортон был уважаемым человеком в общине, чему способствовали его здравый смысл, доброе сердце, ну и, конечно, зажиточность. Ему принадлежали все леса на Асамуке, и Куонеб как бы арендовал у него право жить на земле своих же предков. Они с Рольфом иногда работали у Хортона, а потому хорошо его знали и уважали за справедливость.

На исходе июля, утром в среду, Хортон, грузный мужчина, не носивший ни усов, ни бороды, окликнул обитателей вигвама.

– Доброе утро вам обоим! – сказал он и без дальнейших обиняков перешел к делу: – В общине идут споры, и старшин бранят за то, что они допускают, чтобы сын христианских родителей, внук священнослужителя покинул стадо Христово и поселился у язычника, превратившись, так сказать, в темного дикаря. Сам я не согласен с теми, кто без рассуждения объявляет безбожником такого хорошего парня, как Куонеб. И кому же, как не мне, знать, что он хоть и не просвещен истинной верой, все же почитает какие-то свои небесные силы. Тем не менее старшины, судьи, священники, вся община, а главное, миссионерское общество глубоко этим делом озабочены. Миссионеры даже прямо и очень сурово обвиняют меня в суетном небрежении, в том, что я позволяю исчадию Сатаны творить гнусные дела на моей земле и смотрю сквозь пальцы, что там, так сказать, прячется заблудшая овца. А потому, говоря не от собственного сердца, но от имени Совета старшин и Общества по распространению христианства среди язычников, я объявляю тебе, Рольф Киттеринг, что ты, будучи несовершеннолетним сиротой без родных и близких, являешься подопечным общины, а посему было поставлено поручить тебя заботам достойнейшего старшины Езекиила Пека, чей дом полон духа редкого благочестия и священных заветов. Старшина Пек, как ни холоден и ни строг он с виду, в вопросах веры держится самых здравых взглядов и, могу даже утверждать, заслужил немалую славу тонкими замечаниями по поводу краткого Катехизиса, а также снискал общие хвалы, обнаружив двойной скрытый смысл в двадцать седьмом стихе двенадцатой главы послания к евреям апостола Павла. Иными словами, самое его присутствие уже надежный заслон любому легкомыслию, распущенности и ложным доктринам. А потому, малый, не гляди на меня, словно жеребенок, в первый раз попробовавший кнута. Ты обретешь дом, проникнутый таким духом благочестия, какого ты еще не знавал.

«Жеребенок, в первый раз попробовавший кнута»! Рольф поник, как подстреленный олененок. Снова стать безответным работником – это он еще мог стерпеть, хотя и без малейшей охоты. Но сменить новообретенную волю на рабство в благочестивом доме старика Пека, бессердечного изувера, от которого, не стерпев отцовской жестокости, сбежали его собственные дети, – нет, такого нагромождения бед он вынести не мог.

– Не пойду я к нему! – выпалил он, вызывающе глядя на широкоплечего и добродушного Хортона.

– Рольф, Рольф! Нехорошо! Поостерегись, чтобы торопливый язык не вверг тебя в грех. Твоя матушка ничего лучше для тебя не пожелала бы. Будь умником. И ты скоро поймешь, что это все для твоей же пользы. А мне ты пришелся по нраву. И всегда найдешь во мне друга. Так вот, тут я послушаюсь своего сердца, а не тех, кто возложил на меня это поручение, и не потребую, чтобы ты ушел со мной немедля. Можешь даже пока ответа не давать, а все хорошенько обдумать. Однако запомни: самое позднее утром в следующий понедельник тебя ждут в доме старшины Пека, а если ты ослушаешься, боюсь, в следующий раз за тобой пришлют кого-нибудь построже меня. Ну, Рольф, будь умником и помни, что в новом своем доме ты, во всяком случае, будешь среди христиан.

Хортон дружески кивнул индейцу, сочувственно посмотрел на Рольфа, повернулся и, тяжело ступая, зашагал прочь.

Рольф медленно опустился на камень и растерянно уставился в огонь. Через некоторое время Куонеб встал и принялся за приготовление обеда. Обычно Рольф бросался ему помогать, а теперь он даже не повернул головы, не отвел угрюмого взгляда от тлеющих углей. Через полчаса Куонеб поставил перед ним еду, но Рольф почти не прикоснулся к ней и скоро ушел в лес. Позже индеец увидел, что мальчик лежит на плоском камне у запруды и бросает гальку в воду. Ничего не сказав, Куонеб отправился в Мьянос. Вернувшись, он увидел, что Рольф наколол целую поленницу дров, но оба по-прежнему хранили молчание. Выражение хмурого вызова на лице Рольфа сменилось тупым отчаянием. Оба не знали, чем заняты мысли другого.

Ужин был съеден в том же молчании. Потом Куонеб закурил трубку, и они с Рольфом, не обменявшись ни единым словом, долго смотрели на пляшущие язычки пламени. Над вигвамом заухала неясыть и разразилась зловещим хохотом. Скукум вскочил и ответил ей вызывающим лаем, хотя при обычных обстоятельствах и внимания не обратил бы на совиный крик.

Затем снова воцарилась тишина, и тут мальчик наконец узнал, о чем думал индеец.

– Рольф, пойдем в северные леса?

Мальчик не поверил своим ушам. Он с каждым днем все больше убеждался, как до?роги Куонебу эти места, хранившие память о его племени.